Юрий Оболенцев - Океан. Выпуск двенадцатый
— Я уж не обращаю внимания на его чудачества с сыновьями. Пусть, все-таки мужчины. Но дочки… — И она шутливо потрясла в воздухе мягким, в ямочках кулачком.
Весь этот дом был настолько проникнут покойным теплом, что даже Николай Николаевич обмяк и расхотел идти на корабль. Это состояние оказалось для него столь неожиданным и непривычным, что он испугался самого себя и поспешил уединиться на кухне. Там-то и отыскали его толмачевские отпрыски с княжескими именами. Лицо Николая Николаевича, видимо, еще сохраняло на себе следы некоторой размягченности и теплоты, и потому мальчишки безо всякого смущения подошли к нему, доверительно положили свои ладошки на его поросшую рыжими волосами руку и одновременно спросили:
— Дядя Коля, а вы правда папин командир? — Видимо, от постоянного общения друг с другом у них и строй мыслей выработался совершенно одинаковым.
— Не командир, но его начальник. Я старпом.
— Это как боцман?
— Что-то вроде этого. Только боцман начальник у матросов и старшин, а я начальник над всеми моряками на корабле. Кроме, конечно, самого командира корабля.
— А вы в Триполи были?
— Был.
— И наш папа там был. А в Александрии?
— Александрия это где? В какой стране?
— В ОАР… В Египте… — удивленно переглянувшись, вразнобой ответили братья. — А вы что, не знаете? — И весело рассмеялись, поняв, что дядя Коля шутит.
— А в Шербуре вы были?
— Нет. Во Франции я, к сожалению, вообще не был.
— А папа был! А папа был! — обрадовались ребята.
— Мы, когда вырастем, тоже моряками будем, — сказал убежденно один из них, а кто — Николай Николаевич не разобрался, он никак не мог отличить, кто из них Олег, а кто Игорь. — Пойдемте, мы покажем вам наши богатства.
Заметив на лице Николая Николаевича следы колебания, они дружно ухватили его за обе руки.
— Это морские богатства, нам их папа привозит.
«Папа привозит? Это уже интересно!» Николай Николаевич перестал сопротивляться.
В ребячьей комнате было тихо и сумрачно — на город уже давно опустился вечер, а комната освещалась лишь лампочками, подсвечивающими множество аквариумов, в которых лениво нежились диковинные рыбки. Прямо напротив входа в комнату со стены устрашающе сверкали белками глаз и острыми зубами две ритуальные маски латиноамериканских индейцев.
Один из ребят зажег верхний свет, и Николай Николаевич удивленно огляделся. О том, что здесь живут, говорила лишь деревянная двухъярусная кровать, две маленькие парты и шкаф с книгами. Остальное пространство, как в музее, было завешано, заставлено, загромождено аквариумами, кораллами, морскими раковинами. Многое здесь было Сенькину знакомо: прямо у двери на полу лежал камень, над которым последние дни трудился «мех», от самого потолка до пола свисала, змеясь, борода Нептуна, вон и пистолеты с кинжалами, а вот и полки с коллекцией ветров дальних широт. Бутылки стояли аккуратными рядами, каждая была опечатана сургучом с какой-то диковинной печатью с якорями и костями, на боках их белели аккуратные этикетки. Николай Николаевич снял с полки бутылку и прочел: «Вагио — тайфун в районе Филиппинских островов». И стояла дата, когда частичка этого тайфуна была заключена в бутылку. «Терраль — ночной бриз в Бискайском заливе». И дата. «Пайраз — сильный северо-восточный ветер в Босфоре». И дата. «Оркан — тропический циклон». Дата и в скобках: «Пойман в Индийском океане», долгота и широта.
— «Оркан», — Николай Николаевич прочел вслух, и тут же братья, перебивая друг друга, начали рассказывать ему.
— Это такой сильный тропический циклон… В 1970 году («Когда их самих еще на свете не было…» — тут же подумал Николай Николаевич)… В ноябре… От оркана погибли триста тысяч человек… Это столько же, как в Хиросиме от атомной бомбы…
«Вот стервецы!» — восхитился Николай Николаевич. Он снял еще одну бутылку.
— Ну, хорошо. А что такое харматан?
— Это пыльный, иссушающий ветер, — начал один. — Северо-восточный пассат, который дует из пустыни Сахары в Гвинейский залив.
— А что за ветер нот?
И ребята слово в слово повторили все, что когда-то в кают-компании говорил о ветре их родитель.
— А близзард? — Николай Николаевич и сам-то еле прочитал хитрое название.
— У-у-у!.. — дружно ужаснулись братья. — Это свирепый порывистый ветер, приносящий мороз и снежные заряды. Вы осторожнее с этой бутылкой. Мы с Олегом раз случайно расковыряли пробку и немножечко выпустили близзарда в комнату… Что было! Он чуть всех рыбок нам не заморозил… А нам носы… Мама нам и дала за это!
Братья заливали самозабвенно, а Николай Николаевич, чтобы не обидеть ребят недоверием, утвердительно кивал головой и еле заметно улыбался: «Вылитые мех!»
И вдруг он отключился, откуда-то из далекого-предалекого детства накатило воспоминание: отец без ног и постоянно кашляющий — это очередь фрица в четырех местах пробила ему легкие и отмерила ему срок пожить лишь четыре года после окончания войны. А жили они тогда на окраине Тулы, в чудом сохранившемся старом доме, на коньке которого кто-то поставил флюгер. Он, наверное, был ровесник этому дому. Когда менялся ветер, флюгер ржаво и противно визжал, а отец блаженно закрывал глаза и счастливо говорил:
— Вот так чайки над морем кричат…
Совсем сухопутный человек, он оборонял Севастополь в армии генерала Петрова. Там и ноги потерял. Почему-то от всего кошмара, пережитого в Севастополе, в памяти его остались не взрывы, не огонь, не человеческие смерти и даже не собственное увечье, а лишь чаячьи крики над морем. Чаек не распугала даже война. И само море запомнилось не черное от дыма и не красное от крови, а ясное и зовущее.
Отец много и часто рассказывал о море, мечтал съездить когда-нибудь к нему, повидаться с ним. Но судьба решила по-своему. Может быть, и Николай Николаевич подался в моряки из-за неисполнившейся мечты отца? Кто знает…
— А это что, знаете? — Николай Николаевич подошел к камню. «Черт его знает, может, действительно когда-то был этот Флинт? И камень тоже не механикова блажь?»
— У-у-у… — восторженно прогудели пацаны. — Нам его папа с Пиноса привез. С Острова Сокровищ. Этот камень показывал, где лежали сокровища старины Флинта. Вот видите, стрела. Она и указывала. А это череп с костями. Чтобы люди боялись откапывать клад с сокровищами.
— Ну а это что за трава висит? — Николай Николаевич дотронулся рукой до бороды.
— Это вовсе и не трава… — искренне обиделись ребята. — Это борода морского владыки Нептуна. Под водой его некому брить, вот он и сбрасывает бороду, как змеи кожу. Ее папа нашел в море около Ливии.
Теперь-то Николаю Николаевичу было ясно, почему чудил мех. А чудил ли? Эких морячин растит! Эти не сбегут на бережок, где потише да поспокойней. И неожиданно для себя в этих вот маленьких пацанятах он с внезапно пробудившейся нежностью увидел своих единоверцев, так же, как и он сам, преданных морю.
В углу комнаты на столике высился большой стеклянный ящик с моделями парусников. Николай Николаевич подошел к нему.
— Это что?
— Барк.
— А это?
— Шхуна.
— Чем они отличаются?
— У шхуны на всех мачтах косые паруса, а у барков только на бизани. На фоке и гротах вооружение прямое. — Ребята экзаменовались с радостью, глаза их полыхали гордостью.
— А это что?
— Клипер. Клипера отличались от всех других парусников…
— Стоп, стоп, стоп!..
Николай Николаевич и сам не заметил, как втянулся в эту игру, как и его, старого, просоленного сухаря, заразила искренняя вера ребят в чудесный мир морских приключений и сказок, во все то, что за постоянными прозаическими делами и заботами всю жизнь проходило мимо него и что он всегда называл чепухой. Ему тоже неудержимо захотелось удивить ребят чем-нибудь таким, чего у них еще нет. Он даже негромко ахнул, вспомнив о скучающем сейчас в одиночестве Попке. Николай Николаевич открыл было рот, чтобы наплести им что-нибудь о безногом Джоне Сильвере, о попугае, сидевшем у него на плече. Может быть, его Попка и есть тот самый знаменитый попугай? А почему бы и нет? Ведь попугаи, как и вороны, живут триста лет. — Он открыл было рот, чтобы рассказать о Попке, но тут же вспомнил, что Попка ругается. — Ничего себе был бы подарочек… — ужаснулся Николай Николаевич и решительно отверг Попку.
— А вы знаете, кто такой был капитан Врунгель?
— Знаем, — дружно ответили братья. — Читали. Христофор Бонифатьевич.
— Вы помните, что он курил?
— Трубку.
— Молодцы, правильно. Так вот у меня на корабле в каюте хранится трубка Христофора Бонифатьевича.
— Ну-у?.. Правда?!
— Правда…
Николай Николаевич когда-то сам курил трубку, и поэтому у него осталось их несколько штук. Одна из них была особенно хороша: с медной крышечкой, массивная, с прямым чубуком, который был сделан в виде носа корабля, а на нем вырезана фигура женщины в короткой юбочке. Как на носу клипера «Катти сарк». Трубку эту ему много лет назад подарили в Лондоне.
