Демьян Бедный - Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи
Окруженный Берлин*
Был день – фашистские болваны
Свои раскрыли нагло планы:
«Захват Москвы – вот наша цель!
Уж мы устроим русским Канны[6],
Каких не видел мир досель!»
И вот – волшебная картина! –
Какой случился камуфлет!
Мы доказали, что Берлина
На свете «каннистее» нет!
Где Гитлер? В страхе небывалом
Дрожит в Берлине под обвалом?
Успел ли ноги унести?
С фашистским этим «Ганнибалом»
Охота счеты нам свести.
Слава нашему народу! Слава нашему вождю!*
«Сорок первый», черный год.
Гитлер ринулся в поход.
«Я, – кричит, – Наполеон!
Из России душу вон!
Смерть советской всей стране!»
Гитлер скачет на коне;
Осрамившись под Москвой,
Гитлер поднял шалый вой:
«Чтобы я, да чтобы мы!..
Вся беда из-за зимы!»
Год настал «сорок второй».
Воздух был весной – сырой.
Летом – страшная жара.
Гитлер скачет от Днепра
К Дону, к Волге… Тут он, гад,
Лоб расшиб о Сталинград!
Распоролися все швы!
Конь лишился головы!
Дать пришлося задний ход!
«Сорок третий» год идет.
Потеряв Кавказ, Кубань,
Видит Гитлер: дело дрянь.
Но орет: «Свое возьму!»
Тут мы всыпали ему,
Дали жару под Орлом!
Вот был немцам костолом!
Уж не едет Гитлер вскачь.
У него дела, хоть плачь:
После нашего огня
Лишь осталось пол коня!
На четвертый год войны
Гад не чувствовал спины
И не чувствовал боков,
Весь распух от синяков.
Ленинград его ушиб.
Чуть под Минском не погиб.
Тут – «котел», а там – разгром.
Очутился за Днестром.
Из России – псу урок! –
Еле ноги уволок.
И Дунай, уж позади.
Будапешт трещит, гляди,
Польша вся – была, сплыла.
А уж в. Пруссии дела!..
От коня осталась треть,
Просто не на что смотреть!
«Сорок пятый» год. Ура!
Гитлер ищет, где нора.
Жмут его и там и тут.
Палачу пришел капут.
Проиграл войну, прохвост!
От коня остался хвост.
Не осталось и хвоста!
Мы – в Берлине! Красота!
Отстояли мы свободу!
Красный май сулит погоду
К урожайному дождю.
Слава нашему народу!
Слава нашему вождю!
Весна победы*
На Красной площади торжественный парад.
В сиянье солнечном горят
Победоносные знамена.
Защитники Москвы, бойцы за Ленинград,
За Киев, Минск, за Сталинград
Идут за стройною колонною колонна.
Мы все глядим на них, наш вождь на них глядит,
Гордясь их мужеством, всесветно подтвержденным.
Враг – кровожаднейший из всех врагов – разбит!
Зверь оказался побежденным!
За каждый город наш, за каждый наш плетень,
За дым сожженных деревень,
За все, что сделали фашисты-людоеды,
На головы врагов обрушив злые беды,
Мы в светлый праздник наш, в наш первомайский день,
Приветствуем триумф борьбы,
Весну победы!
Праздник Победы*
Вождю, бойцам, стране родной,
Народу, вставшему за Родину стеной,
Поем восторженно мы славу!
Победа куплена великою ценой.
Враг не осилил нас преступною войной,
И отстояли мы Советскую державу!
Враг сломлен: сокрушен его военный пресс,
Посрамлена его военная кичливость.
Победу празднуют гуманность и прогресс
И мировая справедливость!
Как радостно звенят сегодня голоса!
Как солнце щедро шлет в столице, в селах, всюду
Весенний яркий свет восторженному люду!
Победный алый стяг взметнувши в небеса.
Ликует Родина. Живой воды роса
Упала на ее поля, луга, леса.
Победной гордостью полны – ее обличье,
Ее могучая краса,
Ее суровое величье!
Как многоцветен, как богат ее убор!
В победно-радостный, единый братский хор
Слилось народностей ее многоязычье!
Былинным нашим кузнецам,
Ковавшим мощную броню родным бойцам, –
Волшебную броню по ковке и по сплаву, –
Душевной красоте советских матерей,
Вскормивших сыновей – бойцов-богатырей,
Чьей бранной доблестью гордимся мы по праву, –
Народным подвигам в работе и войне,
Вождю народному и всей родной стране
Мы возглашаем гордо славу!
Статьи, письма
Автобиография*
Придворов, Ефим Алексеевич, крестьянин села Губовки Херсонской губернии Александровского уезда – таково мое подлинное имя и звание. Родился я 1/13 апреля 1883 года в вышеназванном селе. Помню я себя, однако, сначала городским мальчиком – лет до семи. Отец тогда служил сторожем при церкви Елисаветградского духовного училища. Жили мы вдвоем в подвальной каморке на десятирублевое отцовское жалованье. Мать с нами жила редкими временами, и чем эти времена случались реже, тем это для меня было приятнее, потому что обращение со мной со стороны матери было на редкость зверское.
С семи лет и до тринадцати мне пришлось вытерпеть каторжную совместную жизнь с матерью в деревне у деда Софрона, удивительно душевного старика, любившего и жалевшего меня очень. Что касается матери, то… если я остался жильцом на этом свете, она менее всего в этом повинна. Держала она меня в черном теле и била смертным боем. Под конец я стал помышлять о бегстве из дому и упивался церковно-монашеской книгой – «Путь ко спасению».
Спасение пришло с другой стороны. В 1896 году «волею неисповедимых судеб» попал я не в елисаветградскую обойную мастерскую, куда меня было уже сговорили, а в киевскую военно-фельдшерскую школу.
Жизнь в военно-учебном заведении – после домашнего ада – показалась мне раем. Учился я старательно и успешно. Казенную премудрость усвоил настолько основательно, что это сказывалось даже тогда, когда я был уже студентом университета: долго я не мог отделаться от военной выправки и патриотической закваски.
Влезши в военный мундир, когда мне было тринадцать лет, вылез я из него, когда мне пошел двадцать второй год. В 1904 году, выдержав экзамен в качестве экстерна за полный курс мужской классической гимназии, поступил я в Петербургский университет на историко-филологический факультет.
После четырех лет новой жизни, новых встреч и новых впечатлений, после ошеломительной для меня революции 1905–1906 годов и еще более ошеломительной реакции последующих лет я растерял все, на чем зиждилось мое обывательски-благонамеренное настроение. В 1909 году я стал печататься в короленковском «Русском богатстве» и очень близко сошелся с известным поэтом-народовольцем П. Я. (П. Ф. Якубовичем-Мельшиным). Влияние П. Я. на меня было громадно. Смерть его – через два года – перенес я как ни с чем не сравнимый в моей жизни удар. Однако только после смерти его я мог с большей независимостью продолжать свою эволюцию. Дав уже раньше значительный уклон в сторону марксизма; в 1911 году я стал печататься в большевистской – славной памяти – «Звезде». Мои перепутья сходились к одной дороге. Идейная сумятица кончалась. В начале 1912 года я был уже Демьяном Бедным. (Об этом см. статью тов. М. Ольминского в книге: «Из эпохи Звезды и Правды».)
С этого времени жизнь моя, как струнка. Рассказывать о ней – все равно, что давать комментарии к тому немалому количеству разнокачественных стихов, что мною написаны. То, что не связано непосредственно с моей агитационно-литературной работой, не имеет особого интереса и значения: все основное, чем была осмыслена и оправдана моя жизнь, нашло свое отражение в том, что мною – с 1909 года по сей день – написано.
Критическая гримаса*
Издатель вечерней «Биржевки» перед Новым годом затосковал. Помилуйте, он ли не старался, он ли не понукал последнее время своих подручных: «Делайте шум! делайте, ребята, шум!»
По какому только поводу «ребята» не шумели – от горе-юбилея Иеронима Ясинского до горе-конкурса «литературного» включительно. И все же Новый год наступил для «Биржевки» при самых печальных ауспициях. Тут еще поднес нечистый «Вечернее время».
