Эдуард Асадов - Судьбы и сердца

Не хочу никакого дела!
Даже вынуть газету лень…
До чего же вдруг надоело
Жить по правилам каждый день!

Те же радости, те же муки,
Те же хлопоты и труды,
Те же встречи, улыбки, руки…
Даже лещ, одурев от скуки,
В небо прыгает из воды.

Даже лошадь порой кидается
В удалой, сумасшедший бег,
Пес и тот с поводка срывается!
Я ж тем более — человек!

Пусть начетчик-сухарь всклокочется
Укоряя или грозя.
Только жизнь не по кругу ж топчется.
И порой вдруг до злости хочется
Всех «не надо» и все «нельзя»!

Завтра буду я вновь припаянным
К домоседской моей тиши,
Завтра буду ужасно правильным,
Хоть икону с меня пиши!

А сегодня — совсем иное,
А сейчас, на закате дня,
Все веселое, озорное
Сыплет искрами из меня!

Вон таксист прогудел отчаянный —
Не вернуть меня, не найти!
Удираю от жизни «правильной»
По «неправильному» пути!

Когда я слышу о дружбе твердой,
О сердце мужественном и скромном,
Я представляю не профиль гордый,
Не парус бедствия в вихре шторма.

Я просто вижу одно окошко
В узорах пыли или мороза
И рыжеватого, щуплого Лешку —
Парнишку-наладчика с «Красной Розы»

Дом два по Зубовскому проезду
Стоял без лепок и пышных фасадов,
И ради того, что студент Асадов
В нем жил, управдом не белил подъездов.

Ну что же — студент небольшая сошка,
Тут бог жилищный не ошибался.
Но вот для тщедушного рыжего Лешки
Я бы, наверное, постарался!

Под самой крышей, над всеми нами
Жил летчик с нелегкой судьбой своей,
С парализованными ногами,
Влюбленный в небо и голубей.

Они ему были дороже хлеба,
Всего вероятнее, потому.
Что были связными меж ним и небом
И синь высоты приносили ему.

А в доме напротив, окошко в окошко,
Меж теткой и кучей рыбацких снастей
Жил его друг — конопатый Лешка,
Красневший при девушках до ушей.

А те, на «Розе», народ языкатый.
Окружат в столовке его порой:
— Алешка, ты что же еще не женатый? —
Тот вспыхнет, сразу алей заката,
И брякнет: — Боюсь еще… молодой…

Шутки как шутки, и парень как парень,
Пройди — и не вспомнится никогда.
И все-таки как я ему благодарен
За что-то светлое навсегда!

Каждое утро перед работой
Он к другу бежал на его этаж,
Входил и шутя козырял пилоту:
— Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!..

А лифта-то в доме как раз и не было.
Вот в этом и пряталась вся беда.
Лишь «бодрая юность» по лестницам бегала,
Легко, «как по нотам», туда-сюда…

А летчику просто была б хана:
Попробуй в скверик попасть к воротам!
Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он!
Плечи Алешкины и спина!

И бросьте дурацкие благодарности
И вздохи с неловкостью пополам!
Дружба не терпит сентиментальности,
А вы вот, спеша на работу, по крайности
Лучше б не топали по цветам!

Итак, «лифт» подан! И вот, шагая
Медленно в утренней тишине,
Держась за перила, ступеньки считает:
Одна — вторая, одна — вторая,
Лешка с товарищем на спине…

Сто двадцать ступеней. Пять этажей.
Это любому из нас понятно.
Подобным маршрутом не раз, вероятно,
Вы шли и с гостями и без гостей.

Когда же с кладью любого сорта
Не больше пуда и то лишь раз
Случится подняться нам в дом подчас —
Мы чуть ли не мир посылаем к черту.

А тут — человек, а тут — ежедневно,
И в зной, и в холод: «Пошли, держись!»
Сто двадцать трудных, как бой, ступеней!
Сто двадцать — вверх и сто двадцать — вниз!

Вынесет друга, усадит в сквере,
Шутливо укутает потеплей,
Из клетки вытащит голубей:
— Ну все! Если что, присылай «курьера»!

«Курьер» — это кто-нибудь из ребят.
Чуть что, на фабрике объявляется:
— Алеша, Мохнач прилетел назад!
— Алеша, скорей! Гроза начинается!

А тот все знает и сам. Чутьем.
— Спасибо, курносый, ты просто гений! —
И туча не брызнет еще дождем,
А он во дворе: — Не замерз? Идем! —
И снова: ступени, ступени, ступени…

Пот градом… Перила скользят, как ужи…
На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая.
— Алешка, брось ты!
— Сиди, не тужи!.. —
И снова ступени, как рубежи:
Одна — вторая, одна — вторая…

И так не день и не месяц только,
Так годы и годы: не три, не пять,
Трудно даже и сосчитать —
При мне только десять. А после сколько?!

Дружба, как видно, границ не знает,
Все так же упрямо стучат каблуки.
Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги…
Одна — вторая, одна — вторая…

Ах, если вдруг сказочная рука
Сложила бы все их разом,
То лестница эта наверняка
Вершиной ушла бы за облака,
Почти невидная глазом.

И там, в космической вышине
(Представьте хоть на немножко),
С трассами спутников наравне
Стоял бы с товарищем на спине
Хороший парень Алешка!

Пускай не дарили ему цветов
И пусть не писали о нем в газете,
Да он и не ждет благодарных слов,
Он просто на помощь прийти готов,
Если плохо тебе на свете.

И если я слышу о дружбе твердой,
О сердце мужественном и скромном,
Я представляю не профиль гордый,
Не парус бедствия в вихре шторма,

Я просто вижу одно окошко
В узорах пыли или мороза
И рыжеватого, щуплого Лешку,
Простого наладчика с «Красной Розы»…

Люблю человека слова:
— Приду! — И явился в срок.
— Я сделаю. — И готово!
Не надо спрашивать снова:
— А сможет? — Сказал и смог!

Мы лезем порой из кожи,
Мы мучим себя подчас,
Стремясь об одном и том же
Кого-то просить сто раз.

Но часто беспечный кто-то
Лишь руки к груди прижмет:
— Прости, не сумел… Заботы…
Все будет! — И вновь солжет.

При этом всего странней
И даже смешней, быть может,
Что сам он терпеть не может
Трещоток и трепачей.

И как только возникает
Вот этот «двойной» народ,
Что запросто обещает
И запросто нарушает
Слова. Будто воду пьет?!

В душе у них — ни черта!
И я повторяю снова,
Что быть человеком слова —
Бесценнейшая черта!

Ведь лучшее, что рождается
От чести до красоты,
Уверен я, начинается
Вот с этой как раз черты!

И тверди земной основа
Не мрамор и не гранит,
А верные люди слова — '
На них и земля стоит!

Гоня хандру повсюду
То шуткой, то пинком.
Я и состарясь буду
Веселым стариком.

Не стану по приказу
Тощать среди диет,
А буду лопать сразу
По множеству котлет!

Всегда по строгой мере
Пить соки. А тайком,
Смеясь, вздымать фужеры
С армянским коньяком!

На молодость не стану
Завистливо рычать,
А музыку достану
И буду с нею рьяно
Ночь за полночь гулять!

Влюбленность же встречая,
Не буду стрекозлить,
Ну мне ли, ум теряя,
Наивность обольщая,
Посмешищем-то быть?!

К чему мне мелочиться,
Дробясь, как Дон Жуан,
Ведь если уж разбиться,
То вдрызг, как говорится,
О дьявольский роман!

С трагедией бездонной,
Скандалами родни,
Со «стружкою» месткомной
И с кучей незаконной
Горластой ребятни!

И может, я не скрою.
Вот тут придет за мной
Старушечка с косою:
— Пойдем-ка, брат, со мною,
Бездельник озорной!

На скидки не надейся,
Суров мой вечный плен.
Поди-ка вот, посмейся,
Как прежде, старый хрен!

Но там, где нету света,
Придется ей забыть
Про кофе и газеты.
Не так-то просто это —
Меня угомонить.

Ну что мне мрак и стужа?
Как будто в первый раз!
Да я еще похуже
Отведывал подчас!

И разве же я струшу
Порадовать порой
Умолкнувшие души
Беседою живой?!

Уж будет ей потеха,
Когда из темноты
Начнут трястись от смеха
Надгробья и кусты.

Старуха взвоет малость
И брякнет кулаком:
— На кой я черт связалась
С подобным чудаком!

Откуда взять решенье:
Взмахнуть косой, грозя?
Но дважды, к сожаленью,
Убить уже нельзя…

Но бабка крикнет: — Это
Нам даже ни к чему! —
Зажжет мне хвост кометой
И вышвырнет с планеты
В космическую тьму.

— Вернуться не надейся.
Возмездье — первый сорт!
А ну теперь посмейся,
Как прежде, старый черт!

Но и во тьме бездонной
Я стану воевать.
Ведь я неугомонный,
Невзгодами крещенный,
Так мне ли унывать?'

Друзья! Потомки! Где бы
Вам ни пришлось порой
Смотреть в ночное небо
Над вашей головой,

Вглядитесь осторожно
В светлеющий восток.
И, как это ни сложно,
Увидите, возможно,
Мигнувший огонек.

Хоть маленький, но ясный,
Упрямый и живой,
В веселье — буйно-красный,
В мечтанье — голубой.

Прошу меня заране
В тщеславье не винить,
То не звезды сиянье,
А кроха мирозданья,
Ну как и должно быть!

Мигнет он и ракетой
Толкнется к вам в сердца.
И скажет вам, что ноту
Для радости и света
Ни края, ни конца.

И что, не остывая,
Сквозь тьму и бездну лет,
Душа моя живая
Вам шлет, не унывая,
Свой дружеский привет!