Александр Владимирович Соболев - Бухенвальдский набат

Денек сегодня хмурый —
зима и не зима.
Я не сижу понуро
и не схожу с ума,
не ною и не плачу,
не сетую на жизнь.
Удачи нет?
Тем паче:
держись, старик,
держись,
хоть никуда не деться
порою от тоски,
хоть время глушит сердце
и серебрит виски...

И в этот час,
с надеждой
преодолеть грозу,
я улыбнусь как прежде,
смахнув с лица
слезу.

В Кремле преставился палач...
Господь прибрал злодея к месту.
В толпе — о диво! — вижу плач
и слышу скорбный стон оркестра.
В Колонном зале, весь в цветах,
роскошный гроб с усопшим грузом.
Стоят гвардейцы на часах,
и в черном крепе Дом союзов.
Мне кажется, не мертв, а спит
притворным сном иезуит.
Вот выкинет сейчас он штуку:
скосит свой тонкогубый рот,
костлявую протянет руку
и... ну давай душить народ!..
Подушит в полную усладу,
как он при жизни это мог, —
и в гроб...
И вновь баранье стадо
пойдет «отдать последний долг»,
оплакать «тяжкую утрату»,
«страдальца небо упокой...».

— Эх, — вопрошаю я с тоской, -
чего ж ты стоишь,
род людской?!

Ах, не сложилась песня
у меня сполна:
вот она — депрессия,
мутная волна...
Словно бы возмездие
за мои грехи!
Тут ли до поэзии —
сочинять стихи!..
Мерзкое обличие
вяк да вяк...
Пальцем в душу тычет:
— Ты червяк,
ты повис над кручей,
раз... и нет!..
Накрывает тучей
белый свет...
Ах, ком стоит у глотки,
пухнет голова...
Но у сердца все-таки
греются слова.
Я тебе, депрессия,
остов размозжу!
Начатую песню
до конца сложу!
Ах, с ней взлечу
за тучи я
да за пределы лет.
Врешь, змея гремучая,
мне с песней смерти нет!

Случится то зимой ли, летом
в ночи, иль днем, иль поутру
Пришел я в этот мир поэтом
поэтом из него уйду.

Так вот какая штука:
я многого достиг:
я — дедушка без внуков,
писатель я без книг.

Давно я не рифмую строки,
за исключеньем пустяков,
о, как безжалостно жестоки
коварных хворостей наскоки,
пожалуй, пострашней оков!

Весною прошлой, прошлым летом
висела жизнь на волоске,
И ты, хоть трижды будь поэтом, —
не озаришь,
не брызнешь светом,
когда душа твоя в тоске,
когда один ты воин
в поле,
а поле —
роковой недуг,
грозит сглодать тебя без боли.
Ты это чуешь...
Где ж тут воле
овладевать строкою вдруг?
И без того была усталость,
с овчинку небо мнилось мне.
Уже не за горами старость...
Как достается, как досталось
моей страдалице-жене,
единственной моей опоре
и радости моих очей.
Мы победим, я верю, в споре
напасти, горести...
И вскоре
рассеют долгий мрак ночей
потоки солнечных лучей.
Не раз был сломлен нами враг.
Аминь!
Да будет снова так!..

Великий и обыкновенный,
алмазу равный и золе,
я — человек,
среди Вселенной
живу на матушке-Земле...
Ничтожество
в скопленье вечном.
Мне на житье отпущен миг.
Но миг,
в себя вместивший
вечность...
Я это разумом постиг.

Есть и страх,
и страданье...
только, друг мой,
держись!
Не иду на закланье,
а на битву за жизнь!
Мы с тобою, родная,
перед пасмурным днем,
силой духа не тая,
крепче руки сожмем.
Свет не только в оконце,
и границ ему нет.
Верь, дарить будет солнце
и тепло нам, и свет
много радостных лет!..

Переступим порог.
Да поможет нам Бог!

Опустела голубятня
напротив нашего дома.
Такое вполне вероятно,
обычно и так знакомо.

Но утрата, увы, не простая:
там голуби весело жили,
взлетали
за стаями
стая
и облаком белым кружили,
кружили зимою и летом,
не думая, не гадая,
что радость людям при этом
даруют, в небе летая...
Как облако, белая стая.
И вдруг —
голубятня пустая...

Болезнями, летами маясь,
в свой день рожденья
в красный день,
не опускаюсь —
поднимаюсь
еще к вершине на ступень.
Достигну вряд ли я вершины,
но, видя пред собой звезду,
как полагается мужчине,
я к ней иду,
иду,
иду!..
Хоть знаю:
время сердце студит
и я старею, как любой.
Так пусть всегда со мною будет
надежда,
вера
и любовь!..

Коль открыта рана
и не заживает,
поздно или рано
рана убивает.

Нет, ни к чему красивость слов
и никакие заклинанья:
меж нас основа из основ
давно прошла все испытанья.
Не знаю, ты — моя любовь
иль вечное очарованье?..
Но верно: ты — мое дыханье,
и ни к чему красивость слов.

Мне что-то страшно,
что-то жутко,
сегодня тот я и не тот...
Тоска-кручина не на шутку
берет все злее в оборот.
Куда девается отвага?
Стеною предо мной гора,
по ней не двинуться ни шага...
А Время требует: — Пора,
иди, хоть вовсе нет дороги,
преодолей и страх, и дрожь,
а то, глядишь, сдадутся ноги
и ты на месте упадешь.
Я, Время, знаю:
путь твой труден —
такой положен для бойца.
А ты, поэт, ты служишь
людям,
неси же крест свой до конца!
Крепись,
не станешь ты моложе,
о нет, увы, спеши дерзать,
ведь то, что ты
поведать сможешь, —
другой не в силах рассказать.
О, Время, все я разумею,
твоим советом дорожу.
Я одолею что сумею
и людям словом послужу.
Молюсь, надеюсь —
Бог поможет...
Не вытирая пот с лица,
пойду вперед
по бездорожью,
отдамся песне
до конца...

Вот-вот шагнет через порог
год новый — восемьдесят пятый.
Ко мне он будет добр иль строг,
благословенный иль проклятый?

Как луч направить в темноту,
волшебный луч великой силы,
чтоб близь, и даль, и высоту,
как на ладони осветил он,
и я узнал бы наперед,
что ждет меня с женой-подругой:
иль наконец — счастливый взлет,
иль снова поединок с вьюгой?

Не хватит ли? Худому — прах!
Тем паче — добрая примета:
сегодня солнце в небесах
сияет, будто в пору лета.
Чуть в легкой дымке небосвод,
денек, как говорят, на славу!

...Будь милостив к нам, новый год,
Мы это заслужили, право!

Ох, как нынче насугробило,
намело невпроворот.
Но меня то не расстроило,
а совсем наоборот.
Мне, поверьте, даже весело,
хоть ворчу в сердцах порой,
одолеть из снега месиво,
будто вновь я молодой,
словно вдруг пустился в пляску я,
будто все мне трын-трава...

Кажется февральской сказкою
наша зимняя Москва.
Благодарен я особенно
этой редкостной зиме:
слово-образ
«насугробило»
щедро подарила мне.
Никаких богатств накапливать
в личный сейф я не привык.
Влейся, слово, новой каплею
в русский океан-язык.