Вадим Андреев - Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Двенадцать немецких винтовок,
Двенадцать смертельных зрачков,
И сжались — в короткое слово —
Двенадцать смертельных слогов.

И вот, расставаясь с землею,
В чужом, в незнакомом краю,
Ты просишь, чтоб небо родное
Укрыло бы душу твою.

И прежде, чем тело покинуть,
Дыханье твое оборвать,
Ты вспомнил родную долину,
Болото, осеннюю гать,

Туманы над Припятью плоской,
Ступени, резное крыльцо —
И стало прозрачнее воска
Твое молодое лицо.

Нет, связанных рук не раскинуть
И глаз не закрыть неживых.
Из мертвого сердца не вынуть
Всех воспоминаний твоих.

Все крепче, все выше, все шире,
Пронзительнее тишины
Виденье единственной в мире
Далекой советской страны.

Нет, только кирпичную стенку
Изранил немецкий свинец —
Не умер — он жив, Антоненко,
Простой партизанский боец.

1

По горло в снег зарылись ели.
Кружилась и цвела пурга.
Веселый снег хмельной метели
Во тьме преследовал врага.
Большая ночь глядела в оба
Сквозь неподвижный полог мглы,
Как за сугробами сугробы
Вздымали белые валы.
В ночи, прозрачный и стоокий,
Влеком воздушною игрой,
Покорен музыке высокой,
Струился звездно-снежный рой.
Был мир ночной неузнаваем:
Казалась странною земля —
Как будто притворилась раем
Большая роза без стебля.
Наш черный дом в завоях снежных,
Как шмель меж белых лепестков.
Пил музыку годов мятежных,
Опустошающих годов.
Он погибал, но погибая,
Сквозь ветер, голод и мороз
Он видел, как цветет, сияя,
Блеск революционных роз.
Он был насыщен вдохновеньем.
Как иней, на стенах его
Горело дымным озареньем
Мучительное волшебство.
И призраки картин, и книги,
И свод щербатый потолка,
И смерть, и жизнь — в едином миге,
Поправшем дымные века.

2

Вот я закрыл глаза, и снова
Звучат отцовские шаги —
Сквозь тяжесть медленного слова,
Сквозь завывание пурги.
Колеблется скупое пламя.
Еще далеко до утра.
Его упорными шагами
Протоптан синий ворс ковра.
Военная тропа сражений
И горьких срывов и побед —
Испепеляющих горений
Язвительный и зоркий бред.
И пишущей машинки стрекот,
И музыки небесный гром,
И вьюги отдаленный клекот
За занавешенным окном,
И под морщиною безбровной,
Под обнаженным солнцем лба
Любви безгрешной и греховной
Неутолимая борьба.
И в глубине земной неволи,
В смерче и образов и снов
Сияние последней боли,
Звук непроизносимых слов.
Часы, часы ночного бденья!
Все медленней земная речь,
Все отдаленней вдохновенье
И явственней сутулость плеч.
Рассвет сквозь водоросли веток,
Сквозь разлетающийся мрак
Глядит на пластыри пометок,
На сон исчерченных бумаг.

3

Сентябрьский ветер строг и зорок —
Он вымел начисто луга,
Обвеял глиняный пригорок
И гладко причесал стога.
Березы желтыми кострами
Сияли вдалеке. Леса
Подперли хвойными плечами
Встревоженные небеса.
Серели выцветшие крыши
Окрестных финских деревень.
Час от часу казался выше
Неумолимо жесткий день.
И в глубине пустого сада,
Там, где застыла тишина,
Наш дом стоял ночной громадой,
Многоугольной глыбой сна.
Для отдыха закрыть не мог он
Глухие веки мертвых глаз.
На впадины зеркальных окон
Лег черным блеском смертный час.
Для наших глаз уже незрима,
Для чувств земных уже мертва,
Плыла легка, неуловима
Душа былого волшебства.
И голос, смертью обнаженный,
Легко минуя слух людской,
Взлетел закатом опаленный,
И захлебнулся высотой.
— Когда-нибудь, в другой вселенной,

Над бездной дымною веков
Воскреснет музыкой нетленной
Оборванное пенье слов.

I

Долго угрюмый ледник волочил
Серый валун по земле одичалой.
Бросил его и уполз, и забыл.
Небо над мертвым болотом молчало.

Сгусток расплавленной, огненной лавы,
Жизнь, не заснувшая даже во льду —
Каменный сторож огромной державы:
«Здесь я положен, и я не уйду».

II

Через невские топи торопят коней.
Убегают на запад. Слепые кольчуги
Чуть блестят в темноте. «О скорее, скорей,
Нам не выйти из круга разбуженной вьюги.

Ночь прикинулась ведьмой. Она нас задушит.
Этот снег — словно стрелы — и жалит и жжет».
Леденеют, как в проруби, мертвые души:
Александр, настигая, в погоню идет.

III

Все мхи, да валуны, да мелколесье,
И жадный всхлип, и хлюпанье болот,
И в серо-синем, в бледном поднебесья
Широкий журавлиный перелет.

Его века одели лишаями,
Стянула раны каменная ржа.
Он говорил гранитными губами:
«Я не уйду с родного рубежа».

IV

Белая ночь на Ивана Купала.
Белое небо над синей рекой.
Едет отряд по земле одичалой,
Конь за конем по земле голубой.

Кто здесь натыкал еловые вехи?
Длинную просеку кто прорубил?
Петр к одинокому камню подъехал,
Горькую трубку свою закурил.

V

Каменотес взял ржавый молот,
Зубило сжал мозолистой рукой,
И звонким стал весенний холод,
Плывущий над огромною рекой.

Он был положен в край высокой дамбы,
Туда, где приставали корабли,
Туда, где сжали каменные ямбы
Неровный край болотистой земли.

VI

Гранитные обтачивая звуки,
Суровый Ломоносов приходил
Сюда на берег. Каменные руки
Уперши в камень, он не находил

Ему потребной фразы. В тишине
Из-за высоких тростников вставала Луна.
Ночь бормотала в полусне,
И каменное сердце трепетало.

VII

Вдали Адмиралтейская игла
Сияла, в полумгле не угасая,
Когда крылаткой славною была
Озарена его душа ночная.
……………………………….

VIII

Здесь, над Сенатской площадью, заря
Мучительно и долго догорала.
В кольчуге синих льдин едва дышала
Нева — в тот долгий вечер декабря.

И в долгий вечер декабря впервые
Тебя обжег тот непомерный свет,
Которым — через девяносто лет —
Весь шар земной расплавила Россия.

IX

Человека не тронула пуля. Она
Обожгла рикошетом гранитное тело.
По торцам, пригибаясь, ползла тишина,
А беззвучное сердце, как солнце, горело.

Человек — он погладил ладонью гранит,
Посмотрел в темноту, в этот мрак неотвязный:
«Ничего, пусть сегодня еще поболит,
А уж завтра мы вместе отпразднуем праздник».

X

Здесь самодержец лед, и Ленинград,
Буранами и вьюгами обвитый,
Подъемлет к небесам — за рядом ряд —
Разрушенных построек сталагмиты.

Но сквозь кольцо блокады ледниковой,
Сквозь бред и боль неумолимых мук
На всю страну гремит, как жизнь, суровый,
Как жизнь, большой — гранитный сердца стук.

XI

Не страшась аравийского желтого зноя,
Мусульманин к священному камню придет,
И остынет в душе беспокойство земное,
И высокое счастье звездой расцветет.

Так и тот, кто душой, маловерной и слабой,
Не поверил в Россию и в русский народ,
Пусть коснется рукой ленинградской Каабы,
У гранитного сердца пусть силы возьмет.