Максимилиан Волошин - Том 1. Стихотворения и поэмы 1899-1926

У великого моря Хвалынского,
Заточенный в прибрежный шихан,
Претерпевый от змия горынского,
Жду вестей из полуношных стран.
Всё ль как прежде сияет – несглазена
Православных церквей лепота?
Проклинают ли Стеньку в них Разина
В воскресенье в начале поста?
Зажигают ли свечки, да сальные
В них заместо свечей восковых?
Воеводы порядки охальные
Всё ль блюдут в воеводствах своих?
Благолепная, да многохрамая…
А из ней хоть святых выноси.
Что-то, чую, приходит пора моя
Погулять по Святой по Руси.

Как, бывало, казацкая, дерзкая,
На Царицын, Симбирск, на Хвалынь –
Гребенская, Донская да Терская
Собиралась ватажить сарынь.
Да на первом на струге, на «Соколе»,
С полюбовницей – пленной княжной,
Разгулявшись, свистали да цокали,
Да неслись по-над Волгой стрелой.
Да как кликнешь сподрушных – приспешников:
«Васька Ус, Шелудяк да Кабан!
Вы ступайте пощупать помещиков,
Воевод, да попов, да дворян.
Позаймитесь-ка барскими гнездами,
Припустите к ним псов полютей!
На столбах с перекладиной гроздами
Поразвесьте собачьих детей».

Хорошо на Руси я попраздновал:
Погулял, и поел, и попил,
И за всё, что творил неуказного,
Лютой смертью своей заплатил.
Принимали нас с честью и с ласкою,
Выходили хлеб-солью встречать,
Как в священных цепях да с опаскою
Привезли на Москву показать.
Уж по-царски уважили пыткою:
Разымали мне каждый сустав
Да крестили смолой меня жидкою,
У семи хоронили застав.

И как вынес я муку кровавую,
Да не выдал казацкую Русь,
Так за то на расправу на правую
Сам судьей на Москву ворочусь.
Рассужу, развяжу – не помилую, –
Кто хлопы, кто попы, кто паны…
Так узнаете: как пред могилою,
Так пред Стенькой все люди равны.
Мне к чему царевать да насиловать,
А чтоб равен был всякому – всяк.
Тут пойдут их, голубчиков, миловать,
Приласкают московских собак.

Уж попомнят, как нас по Остоженке
Шельмовали для ихних утех.
Пообрубят им рученьки-ноженьки:
Пусть поползают людям на смех.
И за мною не токмо что драная
Голытьба, а казной расшибусь –
Вся великая, темная, пьяная,
Окаянная двинется Русь.
Мы устроим в стране благолепье вам, –
Как, восставши из мертвых с мечом, –
Три угодника – с Гришкой Отрепьевым,
Да с Емелькой придем Пугачем.

Вся Русь – костер. Неугасимый пламень
  Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
  И каждый факел – человек.
Не сами ль мы, подобно нашим предкам,
  Пустили пал? А ураган
Раздул его, и тонут в дыме едком
  Леса и села огнищан.
Ни Сергиев, ни Оптина, ни Саров –
  Народный не уймут костер:
Они уйдут, спасаясь от пожаров,
  На дно серебряных озер.
Так, отданная на поток татарам,
  Святая Киевская Русь
Ушла с земли, прикрывшись Светлояром…
  Но от огня не отрекусь!
Я сам – огонь. Мятеж в моей природе,
  Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
  Мы строим новую тюрьму.
Да, вне Москвы – вне нашей душной плоти,
  Вне воли медного Петра –
Нам нет дорог: нас водит на болоте
  Огней бесовская игра.
Святая Русь покрыта Русью грешной,
  И нет в тот град путей,
Куда зовет призывный и нездешной
  Подводный благовест церквей.

Усобицы кромсали Русь ножами.
  Скупые дети Калиты
Неправдами, насильем, грабежами
  Ее сбирали лоскуты.
В тиши ночей, звездяных и морозных,
  Как лютый крестовик-паук,
Москва пряла при Темных и при Грозных
  Свой тесный, безысходный круг.
Здесь правил всем изветчик и наушник,
  И был свиреп и строг
Московский князь – «постельничий и клюшник
  У Господа», – помилуй Бог!
Гнездо бояр, юродивых, смиренниц –
  Дворец, тюрьма и монастырь,
Где двадцать лет зарезанный младенец
  Чертил круги, как нетопырь.
Ломая кость, вытягивая жилы,
  Московский строился престол,
Когда отродье Кошки и Кобылы
  Пожарский царствовать привел.
Антихрист-Петр распаренную глыбу
  Собрал, стянул и раскачал,
Остриг, обрил и, вздернувши на дыбу,
  Наукам книжным обучал.
Империя, оставив нору кротью,
  Высиживалась из яиц
Под жаркой коронованною плотью
  Своих пяти императриц.
И стала Русь немецкой, чинной, мерзкой.
  Штыков сияньем озарен,
В смеси кровей Голштинской с Вюртембергской
  Отстаивался русский трон.
И вырвались со свистом из-под трона
  Клубящиеся пламена –
На свет из тьмы, на волю из полона –
  Стихии, страсти, племена.
Анафем церкви одолев оковы,
  Повоскресали из гробов
Мазепы, Разины и Пугачевы –
  Страшилища иных веков.
Но и теперь, как в дни былых падений,
  Вся омраченная, в крови,
Осталась ты землею исступлений –
  Землей, взыскующей любви.

Они пройдут – расплавленные годы
  Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
  Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
  Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
  Работать на полях, как вол.
И, отрезвясь от крови и угара,
  Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
  Затеплит ярую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
  На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж –
  Наш неосуществимый сон!

Голубые просторы, туманы,
Ковыли, да полынь, да бурьяны…
Ширь земли да небесная лепь!
Разлилось, развернулось на воле
Припонтийское Дикое Поле,
Темная Киммерийская степь.

Вся могильниками покрыта –
Без имян, без конца, без числа…
Вся копытом да копьями взрыта,
Костью сеяна, кровью полита,
Да народной тугой поросла.

Только ветр закаспийских угорий
Мутит воды степных лукоморий,
Плещет, рыщет – развалист и хляб
По оврагам, увалам, излогам,
По немеряным скифским дорогам
Меж курганов да каменных баб.
Вихрит вихрями клочья бурьяна,
И гудит, и звенит, и поет…
Эти поприща – дно океана,
От великих обсякшее вод.

Распалял их полуденный огнь,
Индевела заречная синь…
Да ползла желтолицая погань
Азиатских бездонных пустынь.
За хазарами шли печенеги,
Ржали кони, пестрели шатры,
Пред рассветом скрипели телеги,
По ночам разгорались костры,
Раздувались обозами тропы
Перегруженных степей,
На зубчатые стены Европы
Низвергались внезапно потопы
Колченогих, раскосых людей,
И орлы на Равеннских воротах
Исчезали в водоворотах
Всадников и лошадей.

Много было их – люты, хоробры,
Но исчезли, «изникли, как обры»,
В темной распре улусов и ханств,
И смерчи, что росли и сшибались,
Разошлись, растеклись, растерялись
Средь степных безысходных пространств.

Долго Русь раздирали по клочьям
И усобицы, и татарва.
Но в лесах по речным узорочьям
Завязалась узлом Москва.
Кремль, овеянный сказочной славой,
Встал в парче облачений и риз,
Белокаменный и златоглавый
Над скудою закуренных изб.
Отразился в лазоревой ленте,
Развитой по лугам-муравам,
Аристотелем Фиоравенти
На Москва-реке строенный храм.
И московские Иоанны
На татарские веси и страны
Наложили тяжелую пядь
И пятой наступили на степи…
От кремлевских тугих благолепий
Стало трудно в Москве дышать.
Голытьбу с тесноты да с неволи
Потянуло на Дикое Поле
Под высокий степной небосклон:
С топором, да с косой, да с оралом
Уходили на север – к Уралам,
Убегали на Волгу, за Дон.
Их разлет был широк и несвязен:
Жгли, рубили, взымали ясак.
Правил парус на Персию Разин,
И Сибирь покорял Ермак.
С Беломорья до Приазовья
Подымались на клич удальцов
Воровские круги понизовья
Да концы вечевых городов.
Лишь Никола-Угодник, Егорий –
Волчий пастырь – строитель земли –
Знают были пустынь и поморий,
Где казацкие кости легли.

Русь! встречай роковые годины:
Разверзаются снова пучины
Неизжитых тобою страстей,
И старинное пламя усобиц
Лижет ризы твоих Богородиц
На оградах Печерских церквей.

Всё, что было, повторится ныне…
И опять затуманится ширь,
И останутся двое в пустыне –
В небе – Бог, на земле – богатырь.
Эх, не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь.
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.