Велимир Хлебников - Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

Какой образ, какой образ! Пойду и запишу.

Пойду и что-нибудь перекушу.

Я, идучи сюда, уже перекусил.
Но он немного здесь перекосил.

Молодчага! Молодчинище! Здоровенно!

И всё так изученно, изысканно и откровенно,
Здесь всё разумно, точно, тонко!
Стремление к письму цветочному
И явный вкус к порочному.

Какая прелесть глазами поросенка
Смотрит вот с этого холста.
Я бы охотно дал рублей с полета.
Он в белое во все одет, и лапоть с онучем
Соединен красивым лыком. Склонение местоимения «он» учим, –
Могли бы ответить детские глаза спросившему, чем занято
Ныне дитя. Наступят сроки и главным станет то,
Что сейчас как отдаленный гнев и ужас мерещится.
Так… Я буду рад, когда мое имя с надписью «продано» на этот холст навесится.
Но что? Он подает нам руку! Послушай, дорогая, это не полотно,
Что взгляды привлекло, как лучшее пятно.
Ну, что же, новый друг! Из холста воображаемого выдем-ка!
Какая добрая выдумка
Заставила вас нарядиться в наряды Леля?
Или старинная чарующая маска
Готова по сердцу ударить, как новая изысканная ласка?

Мне так боги Руси велели.

Да? вы чудак. Вы чудной.

Кроме того, я связан в воле одной…

Кем – полькой, шведкой, Руси дочью?

Нет, но звездной ночью,
Когда я обещанье дал расточить в Руси русск<ую> рать
И, растекаясь, в битвах неустанно умирать.

Странное обещанье в наш надменный век.
Прощайте, добрый человек.

Стан пушком златым золочен,
Взгляд мой влажен, синь и сочен.
Я рогат, стоячий, вышками,
Я космат, висячий, мышками,
Мои губы острокрайны.
Я стою с улыбкой тайны.
Полулюд, полукозел,
Я остаток древних зол.
Мне, веселому и милому козлу,
Вздумалось прийти с поцелуем ко злу.
Разочаруют, лобзая, уста,
И загадка станет пуста.
Взор веселый, вещий, древен,
Будь как огнь сотлевших бревен.

За «Рафаэлем» пошли.
Кто это пришли?

Маркиза Дэзес!

Я здесь не чувствую мой вес.
Так здесь умно и истинно-изысканно. Но что здесь лучшее – ответь же, говори же!
Чудесен юноши затылок бычий?
И здесь совсем, совсем всё, как в Париже!
О, вы бесстрашно поступили, вводя этот обычай!
Повсюду чисто, светло, сухо.
Обоев тонкая обшивка. В них умирает муха?
Мило, мило. Под живописью в порядке расставлены цветки?
Духов болотных котелки?
Собачки дикой коготки?
Не той ли, что, бродя и паки,
Утратила чутье в душе писателя с происхожденьем от собаки?

Быть может, да, но вот и он…

Хотите дам созвучье – бог рати он.
Я вам подруга в вашем ремесле.

Да, он – Багратион, если умершие, уставшие хворать
И вновь пришедшие к нам люди – божья рать,
Смерть ездила на нем, как папа на осле,
И он заснул, омыленный, в гробу.

О боже, ужасы какие! Опять о смерти. Пощадите бедную рабу.

Я уже вам сказал,
Что я искал,
Упорный, своей смерти.
Во мне сын высот ник.
Но сегодня я уже не вижу очертаний неуловимой дичи,
Когда я преследовал, вабя и клича,
Дамаск вонзая в шею тура,
Срывая лица маек в высотах Порт-Артура,
Неодолимый охотник.
Пояс казаков с железной резьбой
Мне говорил про серебро далеких рек,
Порой зарницей вспыхнувший разбой, –
Вот что наполняло мою душу, человек!
Я слышу властный голос: «смерьте».
Просторы? Ужас? Радость? Рок?
Не знаю. Нестройный звук нарек развилок двух дорог.

Ах, оставьте… вы всё про былое!
Оставьте! Смотрите, я весела, воскликнуть готова «былое долой!» я.
Смотрите лучше: вот жена, облеченная в солнце, и только его,
Полулежа и полугреясь всей мощью тела своего,
Поддерживая глубиной раздвинутого пальца
Прекрасное полушарие груди (о взоры, богомольные скитальцы!),
Чтобы рогатую сестру горячим утолить молоком,
Козу с черными рожками и черным языком.
Как сладок и, светом пронизанный, остер
Миг побратимства двух сестер.
Миг одной из их двух жажды
Сделал мать дочерью, дочь матерью, родством играя дважды.
Не сетуйте на мой нескладный образ,
Но в этом больше смеха, сударь, а я по-прежнему к вам добра-с.

Пусть я с неловкостью дикарки
Беру лишь те слова, что дешевы, но ярки.

Царица, нет – богевна!
Твоя беседа сегодня так напевна!

Право! вот я не знала!
Но вставайте скорее с колен. Я подарю вам на память мое покрывало.
Но тише, тише, сядем,
Мы всё это уладим.

Я знаю, что «смерьте» – велел мне голос –
Ваш золотой и долгий волос!

Да. Тише, тише. Слышите, там смеются. Это Мейер.
Сядьте сюда. Передайте мне веер,
Где были вы вечор?
Зачем так грустен ясный взор?

Я слышал зов. Надеюсь видеть папу Пия и Анджело!

Вино? Пришли!

Они изволили, то есть пришли.

Ты мелешь, братец, чепуху!

Нет, нет! Я как на духу!

Но это явная ошибка! Быть может, вы не туда звонили!
Или, в самом деле, Рафаэля имя шутник присвоил? Или?

Мне при рождении святыми отцами имя Рафаила некогда дано.

О, олух! олух! Ду…
Я говорил тебе: вино!

Я вызвал здесь и переполох, и смуту, и беду…
Я не думал… Я думал встретить Микель-Анджело.

Ах, здесь посвежело!

Ах, я не могу! Я не могу! Здесь путаница вышла.
Во всём вините, пожалуйста, слугу.
Я убегу (убегает).

Ишь, куда повертывает Маковский дышло…

О, «Рафаэль» вино и Рафаэль живой! О прибаутка ведем!
Ну, что же, ты ошибся: домой, в путь обратный едем.

Я мечте кричу: пари же,
Предлагая чайку Шенье,
(Казненному в тот страшный год в Париже),
Когда глаза прочли: «чай, кушанье».
Подымаясь по лестнице
К прелестнице,
Говорю: пусть теснится
Звезда в реснице.
О Тютчев туч! какой загадке,
Плывешь один вверху, внемля?
Какой таинственной погадка
Тебе совы, моя земля?