Велимир Хлебников - Том 2. Стихотворения 1917-1922

Лондонский маленький призрак,
Мальчишка в тридцать лет, в воротничках,
Острый, задорный и юркий,
Бледного жителя серых камней
Прилепил к сибирскому зову на «чёных».
Ловко ты ловишь мысли чужие,
Чтоб довести до конца, до самоубийства.
Лицо энглиза, крепостного
Счетоводных книг,
Усталого от книги.
Юркий издатель позорящих писем,
Небритый, небрежный, коварный.
Но – девичьи глаза.
Порою нежности полный.
Сплетник большой и проказа,
Выпады личные любите
Вы – очаровательный писатель,
Бурлюка отрицательный двойник.

Ястребиное лицо в оспе.
Мокрые всклокоченные кудри.
Товарищи молча
Прижали руки и ноги к скамье поезда.

– Ать!.. урр… урр– хырр…
Стой, гад,
Белая рожа,
Стой, не уйдешь!
Сколько? Десять тысяч?
Слушай, браток, нож есть?
Зарежем – купец,
Господа мать!
Богова мать!
Зарежу как барана.
Азь-два,
Ноги вдевать в стремена!
Но-жки!
Первый, имени Ленина взвод,
За мной!
Направо – руби, налево – коли, ать!
Красные моряки, здорово!
Хра… хрра, хрра…
Азь-два, порядок наведи…
Товарищи кубанцы,
Готовь на переправу. Стой!
Первый осетинский конный полк,
Шашки выдергать!..
– Вон, ать!
Ну, хорошо, хорошо,
Радуйся, курва.
– Познакомьтесь.
– А, очень приятно.
И я русский…
У меня вино.
А, хорошо, теперь легче.
Спасибо!
Что, поляки?
Годок, где мы, в Тернополе?

Поезд стоит у Ростова.
– Тише, тише…
Кричит больной ребенок.
– Ш-ш-шы…
Бабы кормили детей голой грудью.
Няньки мыли грязный пол.
Так через окошко припадка
Я раз увидел войну
На излете трех лет.

На глухом полустанке
С надписью «Хапры»,
Где ветер оставил «Кипя»
И бросил на землю «ток»,
Ветер дикий трех лет.
Ветер, ветер,
Сломав жестянку, воскликнул: вот ваша жизнь!
Ухая, охая, ахая, всей братвой
Поставили поваленный поезд
На пути – катись.
И радостно говорим все сразу: есть!
Рок, улыбку даешь?

Москва, ты кто?
Чаруешь или зачарована?
Куешь свободу
Иль закована?
Чело какою думой морщится?
Ты – мировая заговорщица.
Ты, может, светлое окошко
В другие времена,
А может, опытная кошка:
Велят науки распинать
Под острыми бритвами умных ученых,
Застывших над старою книгою
На письменном столе
Среди учеников?
О, дочь других столетий,
О,с порохом бочонок –
<Твоих> разрыв оков.

В когтях трескучих плоскостей,
Смирней, чем мышь в когтях совы,
Летели горницы
В пустые остовы и соты,
Для меда человека бортень,
Оставленные соты
Покинутого улья
Суровых житежей.
Вчера еще над Миссисипи,
Еще в пыли Янтцекиянга
Висела келья
И парила и взором лени падала
К дворцу священного безделья,
И, весь изглоданный полетами,
Стоял осенний лист
Широкого, высокого дворца.
Под пенье улетавших хат
Лист города изглоданный
Червём полета,
Лист осени гнилой
Сквозит прозрачным костяком
Истлевшей и сопревшей сердцевины.
Пусть клетчатка жилая улетела –
Прозрачные узоры сухожилья
И остова сухой чертеж
Хранились осенью листа.
Костлявой ладонью узорного листа
Дворец для лени подымал
Стеклянный парус полотна.
Он подымался над Окой,
Темнея полыми пазами,
Решеткою пустою мест,
Решеткою глубоких скважин
Крылатого села,
Как множество стульев
Ушедшей толпы:
«Здесь заседание светлиц
И съезд стеклянных хат».

Парень
С слоновьим затылком
И нежными и добрыми громадными неловкими ушами
Выпятил вперед,
Свесив губу, как слово «так!»,
Свой железный подбородок
Вождя толп,
Прет впереди, вперед и вперед!
С веселыми глазами
Крушения на небе летчик,
Где мрачность миров осыпана
Осколками птицы железной,
Веселой птицы осколками.
Богатырь с сажень в плечах.
И слабыми, добрыми губами –
Кто он?
Бывало, своим голосом играя, как улыбкой,
Он зажигает спичку острот
О голенище глупости…

Трижды Вэ, трижды Эм!
Именем равный отцу!
Ты железо молчания ешь,
Ты возницей стоишь
И слова гонишь бичем
Народов взволнованный цуг!

Нет, это не шутка!
Не остроглазья цветы.
Это рок. Это рок.
Вэ-Вэ Маяковский! – я и ты,
Нас как сказать по-советски,
Вымолвить вместе в одном барахле?
По-рософесорэ,
На скороговорок скорословаре?
Скажи откровенно:
Хам!
Будем гордиться вдвоем
Строгою звука судьбой.
Будем двое стоять у дерева молчания,
Вымокнем в свисте.
Турок сомненья
Отгоним Собеским
Яном от Вены.
Железные цари,
Железные венцы
Хама
Тяжко наденем на голову,
И – шашки наголо!
Из ножен прошедшего – блесните, блесните!
Дни мира, усните,
Цыц!
Старые провопли Мережковским, усните.
Рыдал он папашей нежности нашей.
Звуки – зачинщики жизни.
Мы гордо ответим
Песней сумасшедшей в лоб небесам.
Грубые бревна построим
Над человеческим роем.
Да, но пришедший
И не Хам, а Сам.

Ты оривая да оранная,
Ты орунная, ты орецкая
  Речь!
Он орал-орал, недоарывал,
  Переарывал,
Он бросал-метал оренят своих,
Криченят малых на орилище,
На орилище многоорое,
  Звонкогорлое.
А потом он словно гомон
Разорахивал да поахизал,
Орунов он звал в орограде том
Жить оратеньки, жить оратенько
Да по-орецки жить ураково,
  Да орёхонько.
  Свое оре он,
  Свое горе он
Переорами да проорами
  Переарывал.
Исповедует, пересказывает
  Да рассказывает!
На оримый люд он показывает.
  На орины он,
  На орины вел,
  Тех орес орло
  На оребен нес
На оромое да огромное
  Всенародное
  Распевалище,
  Разоралище.

Оснегурить тебя
Пороши серебром.
Дать большую метлу,
Право гнать зиму
Тебе дать.

Приятно видеть
Маленькую пыхтящую русалку,
Приползшую из леса,

Прилежно стирающей
Тестом белого хлеба
Закон всемирного тяготения!

Есть запах цветов медуницы
Среди незабудок
В том, что я,
Мой отвлеченный строгий рассудок,
Есть корень из нет-единицы,
Точку раздела тая,
К тому, что было,
И тому, что будет,
  Кол.

Дорога к людей уравнению
Легла сквозь леса уравнений.
Там поет число,
Верещит, шумит
На ветвях величин.