Любовь Столица - Голос Незримого. Том 1

Светлое, теплое море,
Тихий лазоревый остров,
Белые, долгие зори, —
Господи, счастлива я…

С неводом длинным и полным
Раковин радужных острых
Ходит Адам мой по волнам,
Ангелам жемчуг ловя.

Я же, печась об Адаме,
В чащах ступаю с корзиной,
Зорко ища под листами
Розовых вызревших слив.

После, друг друга почуя,
Сходимся мы под лозиной,
В долгом, как день, поцелуе
Губы невинные слив…

Мы с ним – что дружные братья,
Мы с ним – что нежные сестры.
Страсти не знают объятья,
Взгляды не ведают тьмы…

Дальнее, теплое море,
Райский лазоревый остров,
Белые, вечные зори…
Господи, счастливы мы.

Херувимы! Все вы с голубыми,
Демоны лишь с черными очами.
Неужели же мой друг меж ними?
Поглядите и судите сами.

Так он добр, хотя и темноглазый,
Так он чист, хотя не светлоокий…
Меж его ресницами – алмазы,
Звезды, что восходят на востоке.

Если я на что-нибудь сердита,
Посмотрю лишь с долгостью особой
В этот взор ночной, полузакрытый, —
Тотчас утихает в сердце злоба…

В нем – все тайны, только без угада,
В нем – все сказки, только без досказа…
Ах, два блещущих живых агата!
Два живых сияющих алмаза!

То же, от чего мы стали кротче,
От чего приблизились к любви мы, —
То – от Бога. Вот и друга очи…
Правду ли я молвлю, херувимы?

Каждый раз, когда прохладным утром
Надевает друг свой мех овечий,
Розовым и теплым перламутром
Всё ж блестят его нагие плечи…

Каждый раз, когда он в пух гагачий
Зарывается в гнезде под вечер,
Бронзой золотою и горячей
Всё ж его нагие блещут плечи…

А когда бывает ночь нетемной, —
Вижу я у плеч тех голых крылья,
И рукой, как с бабочки огромной,
С них стираю голубую пыль я.

Чтоб плясать – пью сок из винограда,
Чтоб заснуть – вбираю мак ноздрями.
Чтоб любить так верно, так, как надо, —
Я дышу, дышу его кудрями.
В час, когда он спит в моих объятьях,
Осторожно, чтоб не впился ноготь,
Начинаю я перебирать их,
Навивать на палец, нюхать, трогать…

Уберу ракушками, цветами,
Их пробором разделю я тонко.
Хуже пахнут гиацинты сами,
И руно пожестче у ягненка.

Каждый локон – словно черный розан,
Как росы, он просит поцелуя,
И, когда мой милый уж расчесан,
С радостью ему его даю я.

Не поможет тут и мак мне красный,
Не поможет виноград зеленый…
Пусть он спит, кудрявый и прекрасный, —
Мне же быть бессонной и влюбленной.

Отчего ты, гордый мой орленок,
Скрылся вмиг меж алых облаков?
Ты же, грациозный олененок,
Вмиг пропал средь золотых стволов?

Иль почуяли вы оба зависть,
Иль вы ревность испытали вдруг,
Оттого что, всем созданьям нравясь,
Мимо вас прошел сейчас мой друг?

Он прошел так гордо и так просто,
Так стремительно и мягко так…
О, мужская мчащаяся поступь!
О, летящий юношеский шаг!

Ляжет друг мой в зелени на склоне,
В сеть ловя голубку голубую, —
И две узких розовых ладони
Я ему с любовию целую.

Встанет друг мой на песке в затоне,
В сеть ловя серебряную рыбку, —
И две тонких золотых ладони
У него целую я с улыбкой.

Ибо в руки ласковые эти
Господом Самим была дана я,
Как в большие трепетные сети
Рыба или птица молодая.

Целый день я ягоду искала,
Целый день бродила и глядела:
Нет ли тут ее – прозрачно-алой?
Нет ли там ее – молочно-белой?

Набрала и сделалася грустной,
В рот взяла – и стала горько плакать:
«Ах, как кисло! Ах, как мне невкусно!
Запах слаб… Жестка у ягод мякоть…»

Тут на слезы прибежал любимый,
Протянул мне розовые губы —
Были они сладки несравнимо,
Были и душисты, и негрубы…

И шепнул он мне не без упрека:
«Глупый мой ребенок, утолись же.
Ну, зачем было искать далеко,
Если есть желаемое ближе?..»

Что это мне на уста упало?
Не серебряная ль капля рос?
Иль душистый, бархатистый, алый
Лепесток моих любимых роз?

Что это уста мои задело?
Не златой ли усик стрекозы?
Или влажный, розовый, несмелый
Язычок моей ручной козы?

Нет. Я от росы не задрожала б
И не застыдилася я роз б…
Мотыльку б не слышать нежных жалоб,
А зверьку – моих истомных просьб…

Влага райская мой рот омыла.
Рот ожег мне ангельский огонь.
О, не трогай больше, милый!.. милый!..
О, еще раз, милый! милый! тронь.

Я бранила – он внимал уныло.
Я решала – он лишь соглашался.
Но, когда его я отстранила,
Он по-детски горько разрыдался.

Словно дождик золотистый прыснул
С раскачавшихся пушистых елей,
Словно жемчуг серебристый брызнул
С порванных искристых ожерелий.

Злое сердце дрогнуло и сжалось…
Сделалась тиха, кротка, как лань, я…
О, мужские слезы! Девья жалость!
Я исполнила его желанье.

Приучила я особым свистом
Прилетать ко мне в ветрах рассветных
Стаю в оперенье шелковистом
Крошечных колибри разноцветных.

Я еще валяюсь по привычке
В теплом мху, на мир глаза тараща,
Маленькие ж радужные птички
Трепыхаются в зеленой чаще.

Так вот я и друга приучила
Пробуждать меня любви словами.
Ах, слова те и странны, и милы!
Нежные словечки те с крылами.

Шелестят они под каждой веткой,
Из любимых уст порхают в уши…
То – колибри с золотой расцветкой.
Только б их ловить, ловить да слушать…

Часто, часто друг меня ласкает,
В лоб и рот целуя, гладя щеки,
А потом вздыхает и – впадает
В обморок недолгий, но глубокий.

Бледен, он лежит на мягкой шкуре, —
А с груди его, остылой, голой,
Подымается тогда к лазури
Голубой, громадный, дивный голубь.

Лишь когда он нá землю вернется —
Голубой, громадный голубь дивный, —
Друг очнется и ко мне нагнется,
Чтоб ласкать искусно и наивно.
Вновь в его лице играет алость,
Вновь теплом дыхание струится…
Ах! Теперь я только догадалась:
То – душа его порхает птицей.

Есть у Бога розовое солнце,
Есть луна у Бога голубая.
Смотрит Он из лунного оконца,
Ходит в солнечную дверь, сияя.

Есть у Евы сердце золотое,
Сердце друга милого, Адама,
Звучное, горячее, большое,
Полное любовью нежной самой.

Смотрит Ева на луну и солнце,
Бережет она Адама сердце:
В рай земной то – алое оконце,
В рай небесный – золотая дверца.

Мы вчера гуляли по тропинам
В рощице сиреневой цветущей,
Но внезапно преградил пути нам
Небольшой поток бурливо-льющий.

И алмазной пылью обдало нас,
Пеною жемчужной окатило…
«Ах! Назад вернусь… Вперед не тронусь…» —
В страхе отступая, я твердила.

На руки меня тут поднял милый —
И легко, как с мышкой или белкой,
Зашагал по золотому илу
Чрез поток тот, ибо было мелко.

Я, смеясь, в ладоши била громко,
Не боясь уж, ветки я срывала —
И лиловою сиренью ломкой
Тут же друга верного венчала.

Словно с ношею бесценной шел он —
Осторожно, гордо и спокойно,
Дивной силы мужественной полон,
Награжденный за нее достойно.

Прошептал мне раз восточный ветер,
В палевое кроясь покрывало:
«Милый твой по-прежнему ли верен?
Любит ли тебя он, как бывало?»

Прошептал и западный мне ветер,
В пальмовое прячась опахало:
«Милый твой тебе уже не верен…
Ты одна о том лишь не слыхала».

Северный и южный то же пели.
Я же их ответом изумила:
«Ветры, ветры! Говорить вам мне ли?
Иль не знаю я, каков мой милый?

Коль цветок сверкает слишком ярко,
Очи он стыдливые потупит…
Коли плод пылает слишком жарко, —
Брови он гневливые насупит…

Да и что ему круглейший персик,
Да и что ему пышнейший розан?
Ведь ему – уста мои и перси,
Все мои улыбки, песни, слезы…»

Тут врунам воздушным стало стыдно,
И они признались на ушко мне,
Что им верность всякая обидна
И что лгут они, себя не помня.

Веет истомой…
Сено лежит на волшебно-туманных лугах…
Тропинок изломы
С лукавостью нежной играют в серьгах-светляках…

Мерные стоны
Птицы неспящей несутся с уснувших полей.
А сада газоны
Обрызганы искрами ярких, душистых огней…

Кто-то срывает
Звезды, заткавшие видимой вечности грудь,
Звезду посылает
В таинственно-скрытый и тенями призрачный путь.

Взором ласкаю
Мир наслаждений, трепещущий здесь предо мной,
Чуть внятно вздыхаю
О мире забвений, струящемся звездной волной…