Владимир Набоков - Стихотворения

О лучезарных запою,
лазурь на звуки разбивая…
Блистает лестница в раю,
потоком с облака спадая.
О, дуновенье вечных сил!
На бесконечные ступени
текут волнующихся крыл
цветные, выпуклые тени.
Проходят ангелы в лучах.
Сияют радостные лики,
сияют ноги, и в очах
Бог отражается великий.
Струится солнце им вослед;
и ослепителен и сладок —
над ступенями — свежий свет
пересекающихся радуг…

Из пламени Господь их сотворил, и встали
они вокруг Него, запели, заблистали
и — ослепленные сияньем Божества —
расправили крыла и заслонились ими,
и очи вспыхнули слезами огневыми.
«Бог, — лучезарная, безмерная Любовь!» —
шестикрылатые запели Серафимы;
метнулись, трепеща, приблизились и вновь
откинулись, огнем божественным палимы;
и слезы райские из ангельских очей
свободно полились, блеснув еще светлей…
Одни на небесах остались, и звездами
их люди назвали. Они горят над нами,
как знаки Вечности… Другие — с высоты
упали в этот мир, и на земле их много:
живые отблески небесной красоты,
хвала, предчувствие сияющего Бога,
и пламенной любви блаженная тревога,
и вдохновенья жар, и юности мечты.

Они над твердью голубой —
покрыв простертыми крылами
Зерцало Тайн — перед собой
глядят недвижными очами
и созерцают без конца
глубокую премудрость Бога;
и, содрогаясь вкруг Творца
и нагибаясь, шепчут строго
друг другу тихое: «Молчи!»
и в сумрак вечности вникают,
где жизней тонкие лучи
из мира в мир перелетают,
где загораются они
под трепетными небесами,
как в ночь пасхальную огни
свеч, наклонившихся во храме.
И бытие, и небосвод,
и мысль над мыслями людскими,
и смерти сумрачный приход —
всё им понятно. Перед ними,
как вереницы облаков,
плывут, над безднами творенья,
плывут расчисленных миров
запечатленные виденья.

Стоял он на скале высокой, заостренной…
        В широкой утопала мгле
земля далекая. Стоял он на скале,
        весь солнцем озаренный.

От золотых вершин равнину заслонив,
        клубились тучи грозовые,
и только вдалеке сквозь волны их седые
        чуть вспыхивал залив.

И на горе он пел, задумчиво-прекрасный,
        и видел под собой грозу, —
извивы молнии, сверкнувшие внизу, —
        и слышал гром неясный.

За тучей туча вдаль торжественно текла.
        Из трещин вылетели с шумом
и пронеслись дугой над сумраком угрюмым
        два царственных орла.

Густая пелена внезапно встрепенулась,
        и в ней блеснул просвет косой.
Прорвал он облака. Волшебно пред горой
        равнина развернулась.

И рощи темные, и светлые поля,
        и рек изгибы и слиянья,
и радуги садов, и тени, и сиянья, —
        вся Божия земля!

И ясно вдалеке виднелась ширь морская,
        простор зеркально-голубой.
И звучно ангел пел, из мира в край иной
        неспешно улетая.

И песнь растаяла в блуждающих лучах,
        наполнила всё мирозданье.
Величие Творца и красоту созданья
        он славил в небесах…

Заботлива божественная мощь.
Ей радостный дивится небожитель.
Оберегает мудро Промыслитель
волну морей и каждый листик рощ.

Земных существ невидимый Хранитель,
послушных бурь величественный Вождь,
от молнии спасает Он обитель
и на поля ниспосылает дождь.

И ангелы глядят, как зреет нива,
как луг цветет. Когда ж нетерпеливо
мы предаемся гибельным страстям

и поздняя объемлет нас тревога, —
слетает в мир посланник чуткий Бога
и небеса указывает нам.

Поведал ангел мне:
                           порочная жена
для ветренных утех покинула супруга,
и вскоре умер он, — жестокого недуга
недолгий, кроткий раб…
                                 Из-за морей она,
вину свою познав, тревожно возвратилась;
прощенья жаждала и только прах нашла…
Ночь беспросветная, печали ночь сошла.
Вдова бессонная рыдала и молилась,
томима памятью блистательных грехов,
и медленно брела по дому. Звон шагов,
скрип половиц гнилых в покоях одиноких —
всё было как упрек; и слезы без конца
лились и сердце жгли. Исчез с ее лица
румянец радостный. В ее мольбах глубоких,
в дрожанье сжатых рук смерть ранняя была.
Тускнели впалые, заплаканные очи, —
но скорбная душа ответа всё ждала.
Воистину она раскаялась в те ночи!
И это видел Бог, и Он меня призвал
и чудо совершить позволил:
                                    я из рая
спустился в некий сад, могилу отыскал,
как вихорь, пролетел над гробовым крестом,
и сила дивная, мне данная Творцом,
вдохнула снова жизнь в безо́бразное тело…
Земля растрескалась. Могила опустела.
Передо мной стоял недавний труп, — теперь —
широкоплечий муж; и я, взмахнув крылами:
«Иди!» — сказал ему, и твердыми шагами
он к дому подошел, раскрыл бесшумно дверь,
вошел, — как некогда, — высокий, тихий, стройный,
благословил ее, в чело поцеловал —
и вновь ушел во мрак с улыбкою спокойной.

Чу! Крыльев шум… и слуги сатаны
рассеялись пред ангелами Власти.
И в нас самих, как бурей, сметены
виденья зла, виденья темной страсти.
Шум крыльев, клик… Летят они, трубя,
могучие, багряно-огневые.
Стремясь, гремят их песни грозовые.
Летят они, всё грешное губя.
Спускаются; неправых строго судят,
и перед ними падаем мы ниц.
Они блестят, как множество зарниц,
они трубят и души сонных будят.
Открыло им закон свой Божество —
Царь над царями грозно-величавый,
и в отблеске Его безмерной славы,
шумя, кружатся ангелы Его.

На чьем плече, как голубь, спит луна,
и чья ладонь — под облаком румяным?
Кем ставится стеклянная стена
перед волной, на берегу песчаном?

Гул наших струн, и жизни каждый вздох,
и бред земли — кто, кроме смертных, слышит?
Вот — ночь, вот — день; скажи, кто там колышет
кадило зорь? — Я вижу четырех:

на четырех цветных вершинах горных
они стоят, и ты не знаешь, чей
прекрасней лик, и тысячи очей
горят у них на крыльях нежно-черных.

Один — всю твердь, как чашу, поднимает;
отхлынуть тот велит волнам морским;
один — земле взывающей внимает;
тот — властвует над пламенем благим.

Поставь на правый путь. Сомнения развей.
Ночь давит над землей, и ночь в душе моей.
        Поставь на правый путь.

И страшно мне уснуть, и бодрствовать невмочь.
Небытия намек я чую в эту ночь.
        И страшно мне уснуть.

Я верю — ты придешь, наставник неземной,
на миг, на краткий миг восстанешь предо мной.
        Я верю, ты придешь.

Ты знаешь мира ложь, бессилье, сумрак наш,
невидимого мне попутчика ты дашь.
        Ты знаешь мира ложь.

И вот подходишь ты. Немею и дрожу,
движенье верное руки твоей слежу.
        И вот отходишь ты.

Средь чуждой темноты я вижу путь прямой.
О дух пророческий, ты говоришь, он мой
        средь чуждой темноты…

Но я боюсь идти: могу свернуть, упасть.
И льстива, и страшна ночного беса власть,
        о, я боюсь идти.

«Не бойся: по пути ты не один пойдешь.
Не будешь ты один, и если соскользнешь
        с высокого пути…»

В часы полуночи унылой
отчетливее сердца стук,
и ближе спутник яснокрылый,
мой огорченный, кроткий друг.

Он приближается, но вскоре
я забываюсь, и во сне
я вижу бурю, вижу море
и дев, смеющихся на дне.

Земного, темного неверья
он знает бездны и грустит,
и светлые роняет перья,
и робко в душу мне глядит.

И веет, крылья опуская,
очарованьем тишины
и тихо дышит, разгоняя
мои кощунственные сны…

И я, проснувшись, ненавижу
губительную жизнь мою;
тень отлетающую вижу
и вижу за окном зарю.

И падают лучи дневные…
От них вся комната светла:
они ведь — перья золотые
с его незримого крыла.