Давид Самойлов - Избранное

Видимо, тебе не впрок
Моя наука.

Пожалуй.
Пусть я тебя люблю, но, видит бог,
Твоя наука сильно устарела.
И твой урок мне больше — не урок.
Все ваши аксиомы для меня —
Лишь недоказанные постулаты.
И не просты они, а простоваты.
И потому я новые извлек.

А какие?

Ты помнишь, что когда-то нас учил
Глядеть вперед?

Но тогда
Я шел не здесь… И что же?

А мы решились поглядеть назад!..

Я гляжу по сторонам…
Гляди, как расположен синий воздух
Среди холмов. И золотой подковой
Над ними выгнута заря. На склонах
Отдельные деревья сжали листья
В зеленый шар, стоящий на стволе,
И не дают в нутро их свету влиться,
И длинно тень ложится на земле.
А шерстка трав недавнего, покоса
Как гривка жеребенка. А спина
Холма, хребет кабаний выгнув косо,
Словно дремучий волос, зелена.
Там лось над головою держит пару
Окаменевших допотопных крыл,
А дальше — высоко по крутояру —
Однообразных елок темный клир.
Большие валуны, как черепахи,
Круглят щиты на бывшем поле брани.
А надо всем — крутые облака
Осуществляют хлебниковский сон
О подвижных стеклянных городах.
Вот что я вижу…

А ты
Уклончив стал.

Нет. Я вижу
Нутро картин, а не поверхность мнений.
Природа мысли такова, мой друг,
Что доведи любую до конца —
И вдруг паленым волосом запахнет…
Да…

Так растолкуй картину.

Тридцать лет тому назад,
А может, больше, здесь шел бой. И я
Лежал вон там… скорей немного ближе.
Теперь и не узнать. Я умирал.
Я был почти убит. И вот я жив.
Ты понял?

Сказать по правде,
Порой изрядно нам надоедают
Все ваши ветхие воспоминанья.
Чем хвалишься?

Добротой.
Ведь, если мне ученика не жалко,
Какой же я учитель!

О, все в жалейку дуешь ты!

А смысл легенды, может, только в том,
Что прежде, чем успел пропеть петух…
Сам знаешь…

Ассоциации, культурный слой…
А я желаю быть самим собой!

Опыт ты добудешь сам.
Но ежели, вперед спиною пятясь,
Упрешься в стену, вспомни обо мне…
Кто знал войну, тот знает цену крови
И знает цену листьям в каждой кроне.
А листья — мы с тобою.

Я не ценю красивых аллегорий.
Но если так, важны не листья — корни.
И дело в корне, если хочешь знать.

Скоро листья полетят,
Красны, как кровь, желты, как сукровица,
И оголятся скоро лес и сад,
И птице негде будет приютиться,
Перевернется новая страница,
А корни до зимы заснут в земле…
Закружатся ладони и сердца,
Зубцы и профили листвы дубовой.
Осенний край с улыбкой мертвеца
Затихнет в ожиданье жизни новой…
Всем суждено выстрадывать судьбу.
А быть счастливым — нет такого права.
И все-таки осенняя дубрава
Ждет счастья.

И ты?

И я!..
Но, впрочем, осень лишь в начале.
Люблю ее пришествие, когда
Все движется, все не стоит на месте.
Деревья — как восставшее предместье —
Готовы ринуться на города.
В такую пору зренью предстает
Разительная ясность очертаний.
И ощущаешь приближенье к тайне
Того, что есть движенье и полет…
Но не спешите, голову сломя,
Кидаться вслед за птичьим перелетом.
Останьтесь здесь.
И выберите холм.
И…

Не зритель я.

Я так и знал. В бессмысленном стремленье
Вы видите величие души,
А я — лишь невоспитанность ума.
Послушай!

Оставь меня!
Мы слишком далеко зашли, учитель,
Пора вернуться. Трапеза готова.

Поброжу-ка я один.
А ты ступай.
(Уходит по дороге.)

Я разлюбил себя. Тоскую
От неприязни к бытию.
Кляну и плоть свою людскую,
И душу бренную свою.

Когда-то погружался в сон
Я, словно в воду, бед не чая.
Теперь рассветный час встречаю,
Бессонницею обнесен.

Она стоит вокруг, стоглаза,
И сыплет в очи горсть песка.
От смутного ее рассказа
На сердце смертная тоска.

И я не сплю — не от боязни,
Что утром не открою глаз.
Лишь чувством острой неприязни
К себе — встречаю ранний час.

Деревья должны
Дорасти до особой высоты,
Чтобы стать лесом.
Мысли должны дорасти
До особой высоты,
Чтобы стать Словом.
Больше ничего не надо.
Даже ухищрений стиха.

Начнем с подражанья. И это
Неплохо, когда образец —
Судьба коренного поэта,
Приявшего славный венец.

Терновый, а может, лавровый —
Не в этом, пожалуй что, суть.
Пойдем за старухой суровой,
Открывшей торжественный путь.

И, сами почти уже старцы,
За нею на путь становясь,
Напишем суровые стансы
Совсем безо всяких прикрас.

В тех стансах, где каждое слово
Для нас замесила она,
Не надо хорошего слога
И рифма пусть будет бедна.

Зато не с налету, не сдуру,
Не с маху и не на фуфу,
А трижды сквозь душу и шкуру
Протаскивать будем строфу.

Великая дань подражанью!
Нужна путеводная нить!
Но можно ли горла дрожанье
И силу ума сочинить?

И как по чужому каркасу
Свое устроенье обжать?
И можно ли смертному часу
И вечной любви подражать?

Начнем с подражанья. Ведь позже
Придется узнать все равно,
На что мы похожи и гожи
И что нам от бога дано.

Не попрекайте хлебом меня. Не до веселья,
Ибо с тревогой на поле свое взираю.
Сам свой хлеб я сею.
Сам убираю.

Вы меня хлебом пшеничным, я вас зерном слова —
Мы друг друга кормим.
Есть и у слова своя полова.
Но и оно растет корнем.

Без вашего хлеба я отощаю.
Ну а вы-то —
Разве будете сыты хлебом да щами
Без моего звонкого жита?

Из одного перегноя растут колос пшеничный и колос словесный.
Знаю, что ждут хлебные печи.
В русское небо с заботой гляжу я, пахарь безвестный.
Жду, что прольются благие дожди в пахоту речи.