Василий Бетаки - За полвека
Холмы флорентийские вскоре
Взойдут в темноте предо мной,
Картины созвездий ковровых
Погаснут одна за другой,
И лень флорентийская снова
Нависнет над каждой строкой,
И станет сонет непригоден
Для века верлибра и тьмы,
И строки "Еврейских мелодий"
Вернутся обратно в псалмы,
И реки к истоку от устья
Вернутся (с водицей морской!),
А новые "Стансы к Августе"
Вернутся к Августе другой,
Вернётся Вергилий в нестрашный,
Сценический, дантовский ад;
И только Пизанская башня
Все падает, падает, пад…
184.
Урбино пахнет резедой. Точней —
Урбино пахнет тёплой женской ночью,
Точней — Урбино пахнет резедой…
Но это, видимо, одно и то же:
При лунном свете голубеет кожа
У женщины…
Ночь.
Городок пустой.
Столбы его холодного собора,
Нависшие над пряной резедой,
Его порталы — острой темнотой
Не в силах помешать ночному пиру
Голубизны.
Меж камнем и душой
Спор в пользу резеды легко решится:
Тяжёлый купол лунности страшится,
Последний свет всегда за резедой,
Прозрачный запах кожи голубой
Не оттеняет — оттесняет прочие…
Урбино пахнет очень женской ночью
И — тёплой синью.
То есть — резедой…
185.
КАНЦОНЕТТА
Ямщик лихой, седое время
Везёт, не слезет с облучка…
А. С. Пушкин. "Телега жизни".
Огни за стёклами вагона
Как спички чиркают в окно,
Мелькнёт бездонной ночи дно,
Как закопчёная икона.
А мне, пожалуй, всё равно:
В квадрате, где черным-черно,
Мне предъявите хоть дракона —
Георгию определённо
Завидовать не стану, но
Мне жить мешает лишь одно:
Стук рельс в начале перегона.
Потом становится темно,
И вроде — тихо, вроде — сонно…
Огни за стёклами вагона,
Года за стёклами вагона,
Как спички чиркают в окно.
Из них слагается канцона
О том, что у меня вино
Стоит на столике вагона,
И где-то там, нескоро — дно…
Так будет же повторено:
"Года за стёклами вагона
Как спички чиркают в окно"…
Поезд Париж — Базель.
186.
АЛЬПИЙСКИЕ ВАРИАЦИИ НА КАВКАЗСКУЮ ТЕМУ
1.
У савойской кривой реки
Мутный голос Куры.
Пахнут каменным дворики
От тбилисской жары.
Базилик спорит с мятою,
С беленою — полынь,
Козьим сыром пропахшая
Над базаром стена,
На вершинах распятые,
Мачты врезаны в синь,
И кругом горы — чашею,
И тропа не видна:
То вершины, то ямы,
Сколько гор, сколько лет…
Так — мозаики в храмах
Цвет сменяют на цвет,
Так — витражи в закате
Изменяют цвета,
И на светлые платья
Тень вина пролита.
2.
А в Тбилиси в подвале
Как звучало по-гру…?
Что за скрипки взвывали
Наверху, на ветру?
На Мтацминду вплывали
Ожерелья огней.
Лето.
Ночь.
А была ли?
Я не помню о ней…
Я не помню о Грузии
У савойских озёр:
Судьбы общие сузили,
Как в ущелье — обзор,
И давно не узнать их —
Сколько гор, сколько лет!
А витражи в закате
Все меняют свой цвет…
3.
Вот и смешаны краски
Под нависшей горой.
И совсем не кавказский
Гром. И не над Курой…
Разве душу что сузило,
Судьбы сделало злей,
Что чужой стала Грузия,
А Савойя — своей?
Чьи же в отсвете облака
Проступают черты?
Так менявшая облики,
Лишь теперь это — ты?
Та же самая женщина,
В ту же самую синь…
На Мтацминде обещана,
А сбылась лишь в Анси,
Где витражи в закате
Чуть меняют цвета —
И на светлые платья
Тень вина пролита…
187.
Крикливы птицы бретонских скал.
Плывёт гнилая доска.
Отливу — песка таскать, не перетаскать,
Отлив, прилив, бесконечность… Опять
Прилив, отлив, тоска!
Водоросли — волосы
спящих каменным сном русалок
(Смолкает гул, дробящийся о скалу).
Когда-то, в глубине, её бронзовое плечо моего касалось…
(Сползает шорох брызг с рыжих камней,
Торчит зелёное что-то, как плоский лук).
Но через всё — приглушённый топот коней!
Они там, на юге где-то. И это —
Доказательство, что километры — враньё!
Звуки угасли, осталось эхо
(Только эхо того, что я когда-то слыхал,
Но оно — моё!).
Эхо — оно даже нематериальней тени,
Которую ветер только что колыхал.
Эхо прошлого — это завтрашний голос
Ещё не пробившихся на свет растений
У серых и рыжих скал
На грани воды…
А я, давних столетий отлетевший осколок,
Когда ещё были кони,
Я к волнам ускакал
От берёз, от холода, от беды…
Ветер, будь добр,
Через пролив меня, как слепого, переведи!
Извини, у меня давно уже паруса нет…
Crozon, 2000 г.
188.
На сером краю промокшего мира,
Чуть смолкнут прибои, ветра и грома,
Смыкаются в тучах последние дыры,
Смягчаются острые скалы Пен Хира —
Их грани срезает, скругляет туман…
И всё: даже чаек не слышно в тумане,
А может, и чайки тоже молчат?
Но только прилив заиграет камнями,
И выдохнет шорох песчаных камланий,
Как все голоса наконец-то включат —
И вот нам расскажут — о чём небывалом? -
Те, разом порвавшие с немотой,
Те скалы…
Вот-вот — вал за валом —
По скалам…
Но нИ о чем…
Брызги.
Прибой.
2003 г.
189.
Ветер и вереск,
Вереск и ветер,
Узкие тропки
Над океаном,
Где-то внизу там
Белые плети
Хлещут по скалам,
Трещинам, ранам…
Ветер и вереск.
Вереск и ветер;
В яркой колючке
Жёлтым цветущей
Неистребима
Память о лете —
Вереск лиловый
И вездесущий.
Вереск и ветер,
Ветер и вереск,
В вереске ветер
Жёлто-лиловый,
И не пройти там,
И не поверить:
Ланды пустынны.
С неба — ни слова.
Pointe de Dinan, Bretagne
190.
БРЕТОНСКИЙ НАТЮРМОРТ
В жёлтом хаосе низкого дрока
Между клумбами синих гортензий
Бродит ветер морской, нетрезвый,
И скрипят деревянные кресла.
А какой-то — в рыбацкой шляпе,
За столом, среди синих гортензий,
Пьёт, квадратную девку облапив.
До чего ж она некрасива!
…Парусина. Свитер. Палитра.
Чашки глиняные тёмно-синие
И шуршанье жёлтого сидра…
Некрасивы и чашки эти,
И кувшин, и аляповатый
Мнущий кучи гортензий ветер,
Будто синие клочья ваты,
Некрасивы на блюде мидии —
Всё, что смотрится поодиночке…
А вот если вместе увидеть —
Тридцать строк в единственной строчке! -
Этот стих остановит мгновенье
И подарит девке сиянье,
Он погасит и ветер нетрезвый,
И сердитого сидра шуршанье.
Озарятся клумбы гортензий,
Заблестит чёрно-розовым блюдо
От креветок и лаковых мидий,
Расцветёт в цветнике посуды
Вечер цвета заплаканной меди!
Landevennec, 2002 г.
191.
СКАЗАНИЕ О ДРЕВНЕМ БРЕТОНСКОМ ГОРОДЕ ИС,
О НЕЧЕСТИВОМ КОРОЛЕ ГРАЛЛОНЕ И ЕГО МОРСКОМ КОНЕ,
О ПРИНЦЕССЕ ДАХУТЕ И О РЕСТОРАНЧИКЕ В ПОРТУ ДУАРНОНЭ
Вадиму Каплуновскому
(для голоса и шарманки)
В устье реки, в начале океана
Разнокалиберные мачты торчат.
Яркие машины в слезах тумана
По краям порта запаркованы в ряд.
Если с чёрных скал над заливом Дуарнонэ
В лунную полночь смотреть вниз,
Говорят, померещится в заливе на дне
Затопленный город Ис.
А может, и вовсе он был не тут,
А за мысом — где берег особенно крут…
Но если забраться на самую верхотуру
Холма над портом Дуарнонэ —
Руины городских стен,
Романскую церквушку,
Обломки дворца,
Заплетённую водорослями скульптуру
В тихую погоду видно на дне…
