Мартин Опиц - Колесо фортуны

Не во сне, не наяву
В узкой лодочке плыву…
Ничего себе челночек!
На груди моей веночек,
Не покрыта голова.
Слышу скорбные слова.
А друзья идут за мною —
На трубе один играет,
Дует в дудочку другой.
Кто-то слезы утирает:
Со святыми упокой!
Я плыву в дубовой лодке —
Путь не дальний, а короткий,
И народ галдит вокруг:
— Дело кончено! Каюк!
На суку вороны крячут:
— Пусть его скорей упрячут!
Пусть уткнут его в песок!
Мы возьмем его венок! —
Но друзья идут за мною —
На трубе один играет,
Дует в дудочку другой.
Кто-то слезы утирает:
Со святыми упокой!
В путь недальний, в путь короткий
Я плыву в дубовой лодке…
Ах, уже недолго плыть!
Что напрасно слезы лить?..
Скоро, скоро я причалю,
Мертвый, скрученный печалью.
Вот и кончено мое
Горемычное житье!
Так плыву я под луною,
А друзья идут за мною —
На трубе один играет,
Дует в дудочку другой.
И кладут меня в могилу
С непокрытой головой.
Я лежу в песок зарытый,
С головою непокрытой,
Заперт в темный теремок.
На груди моей венок.

Страна — сплошной предсмертный хрип.
В прудах отравлена вода.
Не молкнет виселицы скрип.
Разбиты в щебень города.
И медный ангел в поздний час
Кричит на кладбище в тени.
И кровь невинных будит нас:
«Вервольфу голову сверни!»
Нас не сочтешь, а он один,
Но он еще пирует тут.
Сосед, ты знаешь, где твой сын?
В болоте косточки гниют…
В полях — бездомные стада,
В лесах — обугленные пни.
И жертвы требуют суда:
«Вервольфу голову сверни!»
Один сгубить он рад нас всех.
Вломилось горе в жизнь мою.
На что мне травы, солнце, смех?
Я только ненависть пою.
Вся боль, вся горечь этих лет
Взывают к совести моей.
Пощады оборотню нет!
Убей его! Убей! Убей!
Ах, слишком долго среди нас
Он безнаказанный бродил.
Он ослепил мильоны глаз,
Сердца отравой напоил.
Знак волка на твоей двери,
Но ты душой не оробей.
Вставай! Оружие бери!
Убей его! Убей! Убей!
Мертва неубранная рожь,
Во всем селе дворы пусты.
Стань ураганом! Уничтожь
Вервольфа-оборотня ты!
Нам смерть не смерть и страх не страх,
Покуда не изловлен зверь.
За смерть на дыбах, на кострах
Ты полной мерою отмерь!
За волка глупо умирать.
Жить без него куда умней.
Он от погони рад удрать,
В подполье прячется, злодей.
Раскрой глаза! Узнай его!
Речам обманщиков не верь!
За стыд паденья твоего
Ты полной мерою отмерь!
Хватайте вилы, топоры,
Срывайте ружья со стены,
Как люди той, иной поры,
Крестьянской праведной войны.
Сам Томас Мюнцер, говорят,
Пришел сюда, друзей зовет:
«Трави убийцу! Бей в набат,
Чтоб ты не плакал, мой народ!»
Вервольф раскладывал костры
Из драгоценных наших книг,
Растлитель он твоей сестры,
Он задушил детей твоих.
Он Штауфенберга взял у нас,
Ион Шер расстрелян им… Но вот
Пришел, пришел расплаты час.
Чтоб ты не плакал, мой народ!
Припомни все его дела!
Бери злодея в оборот!
«Катюша» песню завела.
Чтоб ты не плакал, мой народ!
В грядущий день раскрыта дверь,
С любовью ненависть сомкни
И полной мерою отмерь!
Вервольфу голову сверни!

Как ветер, как рой насекомых,
Как свежий ночной холодок,
Как облаков невесомых
Густой предрассветный поток,
Как скудная пища больного,
Как бабочки легкой пыльца,
Как в песне случайное слово,
Как снег на губах мертвеца,
Как в зыбкой воде отраженье
Мерцания звездных лучей,
Легко, невесомо забвенье,
Как облако или ручей…
Над ржавою гнилью оврага
В смешении света и мглы,
Как клочья истлевшего флага,
Взметаются хлопья золы.
На трактах, телами мощенных,
Господствует чертополох.
Но в пепле неотомщенных
Отмщенья огонь не заглох.
Чтоб мы, вспоминая о прошлом,
Очистились в этом огне,
Земля, прилипая к подошвам:
«Запомни!» — взывает ко мне…
Как слово прощанья, прощенья,
Как тяжесть чугунной плиты,
Как накануне решенья
Внезапный прилив немоты,
Так тяжко воспоминанье
О них, кого больше нет…
Погибшие в газовой бане
Любили любовь и рассвет,
Стихи и ночные аллеи,
Где слышен дроздов разговор,
О память! Она тяжелее
Громоздких гранитных гор…
Но тех, кто хранит эту память, —
Их много, им нет числа.
Та память убийц достанет
Из всех нор, из любого угла.
Серый пепел витает над нами,
Мечется ветер сквозной,
Серыми семенами
Засеяв простор земной,
Чтоб внукам в предостереженье
Посев тот однажды взошел,
Чтоб легок он был, как забвенье,
Как память людская, тяжел.
Чтоб, глядя на эти всходы,
Мильоны людей земли
Во имя любви и свободы
От гибели мир берегли.
Ведь те, кто поверил в надежду,
Не устрашится гроз.
В зеленую чудо-одежду
Рядятся ветви берез.
И голуби — шумные звенья —
Плывут над холмами золы,
Легки, как людское забвенье,
Как память людей, тяжелы.

Хозяйка сна, подруга эшафота,
Предсмертный хрип, веселая сестра
Голодных толп, наркоз, полудремота,
Сиделка возле смертного одра,
Последний хворост в пламени костра;
Когда сердца дрожат в ознобе страха
(Чадит заря, а на рассвете — плаха),
Тогда деревенеющий язык
Зовет тебя, магическая пряха,
Надежда — королева горемык.
В дремучем мире дьяволов и змей
Ты призрачна, светла и невесома.
Прислушалась ты к жалобе моей:
Двенадцать бьет, полночная истома…
Я за тобой из города, из дома
В багровую безбрежность побреду.
Прости… Ты знаешь: я попал в беду,
Распят и колесован… В смертный миг
Приди, прильни ко мне… В жару, в бреду…
Надежда — королева горемык.
Ты в жажде — утоление желанья,
Ключ — пред тобой раскроется стена.
Святая смесь предчувствия и знанья.
Убита вера, правда казнена.
Ты ненавидишь, ты любви полна.
Ты, нищенка, гонимая жестоко,
Вдруг вспыхнешь красным заревом с востока,
И будит спящих петушиный крик.
То пропадешь, то вынырнешь до срока,
Надежда — королева горемык.
Тебе мы служим верно, без упрека.
Ты — лед. Ты — пламень, ты горишь высоко.

Ты — прошлое. Ты — будущего лик…
Ручей, в пустыне спрятанный глубоко,
Надежда — королева горемык.