Антология - Поэзия Африки
(Звуки коры)
И все назвали Намана, Намана, чьи сильные мускулы и мужественный облик каждый вечер славили девушки в своих песнях. Нежная Кадия, молодая жена Намана, потрясенная новостью, бросила молоть зерно и молча заперлась в своей хижине. Смерть уже похитила у нее первого мужа, и она не могла поверить, что белые отнимут у нее и Намана. Ведь на него возлагала она теперь все свои надежды.
(Звуки гитары)
На следующий день вопреки ее слезам и стенаньям суровые звуки боевого тамтама проводили Намана в маленький порт, и лодка направилась в центр округи. В ту ночь девушки уже не плясали на площади, как обычно. Они пришли в хижину Намана и всю ночь бодрствовали у очага, рассказывая сказки.
(Звуки гитары)
Шли месяцы, но вести о Намане не достигали поселка. Юная Кадия была в такой тревоге, что позвала на помощь колдуна из соседней деревни. И даже сами старейшины, беспокоясь за участь Намана, собирались на тайный совет.
(Звуки коры)
Наконец в деревню на имя Кадии пришло письмо от Намана. В тот же вечер после многих и тяжких часов пути Кадия добралась до центра округи, и переводчик прочел ей вслух письмо.
Наман был в Северной Африке, он был здоров и спрашивал о деревенских новостях: об урожае, о празднике воды, плясках, совете старейшин…
(Звуки балафонга[86])
В этот вечер старые женщины поселка оказали честь юной Кадии и собрались на свою обычную беседу во дворе ее хижины. Старейшина селенья, радуясь новости, велел устроить богатое угощенье для нищих из окрестных деревень.
(Звуки балафонга)
Еще несколько месяцев прошло, и снова все были охвачены тревогой, ибо от Намана опять не было вестей. Кадия уже собиралась снова идти к колдуну, но тут она получила второе письмо. Где только не был Наман: и на Корсике, и в Италии; теперь же он воевал в далекой Германии, и его за храбрость наградили медалью.
(Звуки балафонга)
А потом в деревню пришла простая открытка; из нее узнали, что Наман был ранен, что он в плену. И деревня была подавлена тяжкой новостью. Снова собрались старейшины на совет и решили, что отныне Наману будет разрешено плясать дугу, священный танец коршуна, который вправе исполнить лишь тот, кто совершил великий подвиг, дугу — пляску королей малинке, где каждый шаг обозначает событие в истории древнего государства Мали. Для бедной Кадии было утешеньем то, что муж ее признан народным героем.
(Звуки гитары)
Время шло… Один за другим протекли два года… А Наман все еще оставался в далекой Германии. И больше не было писем.
(Звуки гитары)
И вот однажды к старейшине поселка пришла из Дакара весть о том, что скоро вернется Наман. Тут же начали бить тамтамы. Все плясали и пели до зари, а девушки слагали к приезду Намана новые песни — ведь в прежних песнях, сложенных в честь него, еще ничего не говорилось о дуге, прославленной пляске мандинго.
(Тамтамы)
Но прошел еще месяц, и от ближайшего друга Намана капрала Муссы пришло для Кадии письмо, потрясшее всех:
«Это было на рассвете. Мы стояли в Тиаруа[87]. Между нами и нашими белыми начальниками из Дакара разгорелась великая ссора. Наман был сражен пулей. Он погребен в сенегальской земле».
(Звуки гитары)
Да, наступал рассвет. Первые лучи солнца, едва касаясь морской глади, золотили барашки волн. Под дуновеньем бриза пальмы мягко клонили стволы к океану, охваченные ужасом этой утренней битвы. Тучи кричащих ворон возвестили окрестным селам о трагедии, залившей кровью рассвет в Тиаруа… А в синеве, озаренной пожаром зари, над могилой Намана тяжело парил гигантский коршун. Казалось, он говорил: «Наман, ты не успел сплясать тот священный танец, который носит мое имя, но его еще спляшут другие».
(Звуки коры)
ДАГОМЕЯ
РИШАР ДОГБЕ[88]
…Между двумя взглядами
Перевод А. Кашеиды
Между двумя взглядами
Целый мир.
Между двумя взглядами
Хрупкий мир листьев, только что почки прорвавших.
Между двумя взглядами
Что-то такое, чего упустить нельзя
И очень легко упустить:
Старец глядит на юношу, полного сил;
Женщина — на мужчину;
Мужчина — на женщину;
Женщина смотрит на женщину
Со скрытою завистью.
Между двумя взглядами
Вяжутся все узлы ненависти и любви.
Мать смотрит на сына,
Который ей улыбается безмятежно;
Смотрит отец на дочь,
Готовый за нее умереть.
Мир таинственный
может внезапно меняться —
Глаза невесты, не понимающей
Нетерпенья любимого человека,
Ожидающего в молчанье согласия, —
Между двумя взглядами
Перекрещенными
Мерцают мильоны миров мирозданья,
Которые надо открыть
И продлить
Жизнь молнии,
Пробежавшей
Между двумя взглядами.
ЮСТАШ ПРЮДЕНСИО[89]
Мое тело
Перевод Н. Горской
Я ненавижу свое тело
каждый раз,
когда оно трепещет и дрожит.
Проклятый кожаный мешок,
источник всяких бед,
я не могу тебя понять!
И все-таки оно как дом родной
для силы, смелости и правды.
Не спорьте — это так и есть!
Порой раскиснет, как кисель,
и растечется по земле.
Порой сорвется с цепи, словно пес,
и все вокруг крушит и рвет.
С ним не соскучишься:
что ни секунда — то сюрприз!
Бывают дни, когда
я покидаю эту шкуру
и ухожу к вершинам разума,
отваги и добра.
Но… затоскую и вернусь назад…
Какая страшная морока
возиться с неудобным, непокорным телом!
Озерная Венера
Перевод Н. Горской
Розовой тканью прикрыты бедра,
тело — черное, как антрацит,
татуировки узор
и твердые
груди.
Улыбка ребенка,
кольца волос, как пружина, упруги,
на голове — корзина с плодами,
сочные губы, которым нужны
поцелуи и сласти.
Черная дочь голубых озер,
легкая, как африканский ветер,
на влажном песке оставляет
следы.
Забывают ловлю терпеливые рыбаки
и любуются узкобедрой
богиней воды.
А богиня проходит мимо
и детские ноги свои
погружает в прохладные волны.
ЕГИПЕТ
САЛАХ ДЖАХИН[90]
Колосья
Перевод М. Курганцева
Я стою
посредине
созревшего поля.
На феллаха похож
колосок его
каждый.
У пшеницы
печальная,
рабская доля —
и вздыхает,
и гнется,
и чахнет
от жажды.
Исмаил!
На тебя
это поле похоже.
Слишком мало
осталось
невыбитых зерен.
Твой хозяин
потребовал плату.
И что же?
Все надежды твои
он срезает под корень.
Он богат.
Он
рабами покорными правит.
Он взирает на мир
ненасытно
и жадно.
Он велит —
и тебя
опозорят.
Ограбят.
Он прикажет —
тебя изобьют беспощадно…
МУХАММЕД ХАФИЗ ИБРАХИМ[91]
Бесплодные страдания
Перевод Н. Стефановича
Я шел, но пылали в кровавых сандалиях ноги, —
В раскаянье горьком вернуться пришлось с полдороги.
Будь проклято время, когда торжествуют злодеи.
Что мы создавали, они разрушают, зверея…
Кто ищет услад, когда воздух отравлен и выпит,
Тот враг мусульманства, такому не дорог Египет.
Прощаясь с друзьями, признаться я должен, однако,
Что друга не встретил надежней загробного мрака.
И смерть полюбил я, загубленной жизни сестру, —
Быть может, в подруги я только ее изберу…
Ты видишь, о смерть, мой светильник пока не разбит,
Задуй же в нем пламя, которое праздно горит.
Я понял, что в жизни бессильны и доблесть и честь,
Поэтому смерть я решился всему предпочесть.
Мне больно теперь, но отчаянье я превозмог,
Я чувствую, знаю, что вечный покой недалек.
Вы, очи мои, словно два пересохших колодца, —
Слезами и кровью вам плакать уже не придется.
Вас, руки мои, простирать мне еще не случалось
К богатым и сильным в надежде на щедрость и жалость.
Вы, ноги, меня не вели по путям унижений,
Лишь дел благородных вам были знакомы ступени.
Душа, я учил, что в терпенье великая сила,
А ты в бескорыстье облечься меня убедила.
Ты чашу отвергла с убийственной горькой отравой,
И я удаляюсь от жизни дурной и лукавой.
Теперь распростимся, пусть это тебя не страшит,
Ведь смерть избавляет от бед и жестоких обид…
Поэзия
