Владимир Фирсов - Отечество, стихи и поэмы

И надо ж было так случиться!
Однажды,
На исходе дня,
Вернулся Шолохов в станицу,
С ним возвратилась вся родня.

(Какой же верой верить надо
В победу нашу,
Чтоб семья
Под гром недальней канонады
Вернулась в отчие края!)

Как ласточка,
Что на дороге
Подняться хочет от земли,
Рванулась мать,
Да только ноги
К порогу как бы приросли.

Налились сладкою истомой.
Вот и дождалась своего.
— Спасибо, — тихо шепчет, —
Дома.
Одной-то в доме каково!..

И дом как будто ожил сразу.
И вновь
Теплом жилья запах.
Раскрыл для внуков ясноглазых
Со скрипом
Двери нараспах.

В печи живое дышит пламя,
Огонь доверчиво горит,
Запахло добрыми блинами,
Над самоваром дым парит.

Доволен Шолохов,
И, словно
Помолодев на много лет,
Заходит снова он и снова
В осиротевший кабинет.

Здесь протекло столетье ровно
За старым письменным столом...
— Ну что ж, Мария свет Петровна,
Давай-ка вспомним о былом.

Приятно вспомнить о хорошем,
Чем был наполнен белый свет.
Про то, что было тяжкой ношей,
И вспоминать охоты нет.

Они сидят как молодые,
Коль поглядеть со стороны.
И гладит Шолохов седые
Родные волосы жены.

О, сколько довелось им вместе
Хлебнуть беды
За двадцать лет!..
И день грядущий
Неизвестен,
Ему опять на фронт чуть свет.

А фронт — за Доном.
Злобный ворог
Живет хозяином высот.
За вороном
Взмывает ворон,
И каждый в чреве смерть несет.

И каждый озабочен целью.
Лишь кто-то думает о том:
Чей дом невдалеке от церкви
Стоит,
Помеченный крестом?
Дон... Дон...
Штурвал рукам послушен.
И ветер за стеклом свистит.
Но только внешне равнодушен
Пилот,
Что к Вешенской летит.
Дон... Дон...
Звучит давно знакомо.
И дом,
Помеченный крестом,
Является, бесспорно, домом,
Откуда вышел «Тихий Дон».

Ну что ж, пилот, тебя оценят —
Продемонстрируй мастерство...
Все ближе,
Ближе,
Ближе к цели
Машина черная его.

То ль ощутив чужое горе,
То ли прозрев,
Он понял вдруг,
Что некий Мелехов Григорий —
Пускай не брат ему, не друг! —
Стал близким
По судьбе, по сути,
По совести, что с древних лет
Роднит людей, чьи гибли судьбы
В водоворотах страшных бед.

И у него есть дом,
В котором
Вся жизнь его заключена,
Есть мать,
Отец,
Любимый город,
Детишки,
Ждущая жена.

А что, как нет родного дома,
Взяла война да унесла?
Судьба Григория
Знакомо
Пилоту сердце обожгла.

Зачем он здесь,
Виновник крови
Людей, рожденных мирно жить,
Зачем же отсвет мирной кровли
Он должен смертью затенить?
Ведь не родился же он зверем!
И, бомбы под крылом неся,
Пилот решительно поверил,
Что победить народ нельзя.
Ну, можно уничтожить город
Во имя призрачных наград
Или обречь его на голод,
Как обречен был Ленинград.
А дальше что?
Народ нетленен.
Пусть даже он порабощен,
Но жить не станет на коленях —
Отмстит
Иль будет отомщен!

Во имя будущего мира,
В последний раз взглянув на дом,
Он бомбы сбрасывает
Мимо —
Вдруг в закипевший тихий Дон.
И под зенитный гром орудий
В степи сажает самолет
И, поднимая к небу руки,
Сквозь плен
К родной семье идет.

Вослед за ним
С аэродрома
Другой был поднят самолет.
Вот он над шолоховским домом
Винтами гулко воздух рвет.
Привычный гул ласкает ухо,
Все ближе,
Ближе.
Ближе цель!
Неторопливо
Из-под брюха
Стекает
Смертная капель.
И все.
Еще одно мгновенье,
И, охмелев, как от вина,
Фашист доложит с нетерпеньем:
— Я «Коршун»,
Цель поражена...

Фашист прицеливался с толком.
Но дом не дрогнул,
Только мать,
Убитая шальным осколком,
Осталась во дворе лежать,
С немым укором и вопросом
Она руками развела,
Рассыпав золотое просо,
Что курам бережно несла.

Да, коршун налетел недаром,
Не скажешь, будто невзначай.
Ей не испить из самовара
Не тронутый родными чай...

Седеют волосы у сына.
Ступило горе на порог.
— Прости за все, Анастасия
Даниловна!.. Не уберег.

Кто знал,
Что встреча будет краткой,
Что провожать тебя чуть свет
Туда,
Откуда нет обратной
Дороги,
Не было и нет...

Копалась темная могила
Под вражий гул над головой.
(Разведка точно доложила,
Что прибыл Шолохов домой.)

Шли самолеты из-за Дона,
Бомбили дом со всех сторон,
Но ни один не тронул дома,
Был дом как бы заговорен.
Он как бы сам в тот день сражался.
Израненный, он побеждал
Хотя бы тем,
Что он держался
За землю, на которой встал.

И с ощущеньем той же силы
Ушел,
Покинув дом родной,
Солдат России,
Сын России,
Чей путь нетленен под луной.

Подумать только! —
Волжским плесам
Машины Гитлера видны.
Их беспощадные колеса
Донской касаются волны...

Так было,
Но на всю планету
Мы гордо вдруг произнесли:
— За Волгой нет земли!
При этом
За Доном тоже нет земли.

Снега кровавыми бинтами
Покрыли землю на сто верст.
Солдаты Сталинграда встали
Богатырями
В полный рост.

И в грохоте стволов бессонных,
В безбрежном гуле канонад
Возник
Над миром потрясенным
Победным залпом:
— Сталин-град!

Сыны народов той Державы,
Что силой Партии жила,
Большой огонь в те дни сдержали,
Грозивший выжечь все дотла.
Вздыхала Волга обреченно
И очищала берега.
И с берегов могучих Дона
Мы гнали
В логово
Врага!..

Да, мы прошли путем былинным
Через несметные бои
И привели к стенам Берлина
Машины грозные свои.

Через кровавые окопы,
Через потери матерей
Мы тли дорогами Европы,
Неся добро душе своей.

Кресты фашистские стирали
С порабощенных городов
И, умирая,
Умирали
Во имя будущих годов.

Друзей навеки провожая,
Мы верили
В победный час...
«ОНИ
За Родину сражались», —
Так Шолохов сказал
О НАС!

О НАС
На переломе века
Он все, что ведал, рассказал,
Судьбу простого человека
С судьбой народною
Связал.
Он одарил нас вечным светом,
Добром таланта своего,
Он сам частица НАС,
И в этом —
Залог бессмертия его.
Частица НАС и НАШЕЙ силы,
Что нам сама земля дала...
Благодарю за то Россию,
Что Шолохова родила,
Что под раздольным небом синим
Его от смерти сберегла,
Что в горький час смогла приветить,
Что вновь грядущие века
Увидят, как над Доном светит
Настольной лампы в кабинете
Огонь,
Что ярче маяка!
С ним в радости
Или в ненастье
Народ свободно говорит.

Горит огонь
Друзьям на счастье,
На горе недругам
Горит!

Моя история
Не диво.
И дивом разве объяснить
Ее суровую правдивость,
Где трудно
Слово заменить!
Она случилась в этом мире,
Сложилась в эхо прошлых дней.
Она, как дважды два — четыре,
Проста
Правдивостью своей.

Я забывал о ней
И снова
Припомнил
В траурной тиши.
И к горлу подступило
Слово,
Похожее на крик души.
Когда в безмолвную минуту
Отяжелела
Тишина,
То взрывы скорбного салюта
Напомнили, что есть война.
Она идет.
И будет длиться,
Покамест нет путей иных.
Но я никак не мог смириться,
Что нет Гагарина в живых,
Что волосы его льняные
Не потревожит ветерок,
Что не услышу я отныне
Его смоленский говорок...
Но — верьте мне или не верьте —
Я с болью понял,
Что опять
К его такой нежданной смерти
Недолго будем привыкать.
Привыкнем в постоянстве зыбком,
В заботах, праведных трудах
К отсутствию его улыбки,
К названьям улиц в городах.
Привыкли к смерти Комарова,
Смирились все-таки. Смогли.
Привыкли, как к раскатам грома,
Как к уходящим с космодрома
Ракетам — детищам Земли,
Что нашу славу возносили
К недосягаемым краям.
И снова нужно боль осилить:
От сердца горевать России
По самым лучшим сыновьям.
По тем,
Которые безмерно
Ее любили и ушли
Навек в Республику Бессмертья
И стали совестью земли.
Не дивом дивным и не чудом
Дорога их озарена.
Моя история оттуда,
Из той республики она.

Звучат привычно, отдаленно
Бои, прошедшие давно.
Не всех героев поименно
Нам, видно, помнить суждено.
Их миллионы,
Тех героев,
Не покорившихся врагу,
О ком мы думаем порою,
Пред кем в неслыханном долгу,
Кто шел в огонь
Со школьной парты,
С лугов, прокос не докосив...
Моя история
О парне,
Каких немало на Руси.
Им люди имена вверяли,
Которые из века в век
По-своему олицетворяли
Спокойствие озер и рек,
Простор полей в ночных туманах,
Тропинки в утренней росе.
Антоны, Прохоры, Иваны...
Да разве перечислишь все,
Все имена,
Где столько сини,
Где столько света и тепла!
Ну, вот хотя бы взять — Василий.
И синь ясна, и даль светла.
Я этим именем неброским
Назвал героя прошлых дней,
И да простит меня Твардовский
При всей суровости своей.
Василий...
Пахнет сонной мятой.
И холодком зари лесной.
Василий!
Тишина подмята.
И на границе гибель брата.
И дым над отчей стороной.
Василий,
Путь в бессмертье начат,
Последний путь
В твоей судьбе.
Василий,
Слышишь, мама плачет
И причитает по тебе.
Первый плач матери
Уж ты, радость моя,
Ой да последняя!
Улетаешь ты
От родных краев,
От земли, где спит
Батька родный твой,
Где до встречи с ним
Жить мне, маяться.
Неспроста, знать, тебя
Потребовали
На чужую сторонушку
Дальне-дальнюю.
Города там, говорят,
Белокаменны,
Только ими любоваться
Будет некогда.
Навалилась на Россию,
Нашу матушку.
Ой, великая война
Да кроволитная...
Станут вас учить,
Добрых молодцев,
Приучать ко ружью
Да казенному,
Ко штыку
Да ко вострому,
Ко сабле
Да ко быстрой.
На часах стоять
Да на минуточках,
Повострей смотреть
Ночьми темными,
Почутчей слушать
Ушми молодецкими,
Побойчее быть
Да поувертистей,
Не сдаваться
Ворогу поганому,
Поганому
Да лиховитому,
Лиховитому
Да ядовитому.
Уж ты, дитятко мое,
Ой да роженое!
Не отдай же ты
Фашисту распроклятому
Ни одного лоскутка
России-матушки.
А уж мы да вам поможем
Повыстоять,
Отстоять поможем
Да повытерпеть...
Ой, земля, земля,
Дела давние,
Дела давние,
Края дальние!
Много вас, молодцев,
Да уложено,
В тех краях далеких
Да угроблено —
С молоду веку
До середины веку!
Учены вы да были рощены,
Не заработали
Гроба соснового,
Гроба соснового
Да савана белого.
Не омыта ваша кровь горячая,
Не закопаны вы
Да во желты пески,
Не надето на вас
Платье чистое,
Прострелены
Да груди белые,
Оторваны
Ой да буйны головы...

«Ни лоскутка России...»
Где там!
Врагу огни Кремля видны.
В шинели серые одета
Одна десятая страны.
Ну что ж!
Не привыкать России
Держать пред будущим ответ...

А вспомнят ли тебя, Василий,
В тиши послевоенных лет?
Не скажут ли
На белом хлебе
Юнцы возросшие, в тепле,
Что ты
Придуман мной,
Что не был,
Что даже не жил на земле,
Что это я идеи ради
Сквозь ту окопную беду,
Как на смотру,
Как на параде,
Тебя, красивого, веду?
Так скажут те, кто, не надеясь
На собственную правоту,
Внесут в понятие ИДЕЙНОСТЬ
Сомнительную широту.
С той широтой
Померкнут грани
Меж злом и праведным добром.
Ту широту и обэкранят.
И лихо выпишут пером.
И молодым, не знавшим горя,
Привыкшим к чувственным словам,
Дадут слепую грусть по морю,
По неоткрытым островам.
Взамен армейских побратимов,
Идей, что в смертный бой ведут,
Дадут им парус бригантины,
Маршрут сомнительный дадут.
Бездумную тоску разбудят
По легкой жизни, по тряпью.
И кое-кто легко забудет,
За что
Василий пал в бою...

Не знал он, что героем станет.
А что он знал?!
Да ничего.
Он знал, что был Иван Сусанин
За три столетья до него.
Он верил в гром Бородина,
Он песни о гражданской слушал
И пел о девушке Катюше,
Хмелея, словно от вина.

Обычный парень, сын крестьянки,
В семье возросший без отца,
Он смело шел на вражьи танки
И, хороня друзей останки,
В победу верил до конца.

Был славным пахарем Василий,
Солдатом был врагам на страх.
Тысячелетие Россия
Нуждалась в этаких сынах.
И каждый был из них солдатом
На протяжении веков.
И в том земля не виновата,
Она рожала мужиков.
Рожала для трудов спокойных,
Для самых мирных дел земли.
Но ей навязывали войны!
И пахари в солдаты шли.
И каждый знал о том, что тело
С душою не одно и то ж,
Что Родина — святое дело:
Умрешь,
А вроде не умрешь.

Так верьте, молодые, верьте
В нелегкий путь своей страны
И в ту Республику Бессмертья,
Что возмужала в дни войны.

Эх, мама, мама...
Меркнут дали.
В глазах от пламени темно.
На днях Орел с боями сдали,
Но не сдаемся все равно.
Война.
Не привыкать к утратам.
Идут жестокие бои.
Ты верь,
Я честно мщу за брата,
За слезы чистые твои.
Безлесье...
Все как на ладони.
Идем в пристрелянных полях.
День изо дня друзей хороним.
И спим, как кони,
На ногах.
Мне Костромщина наша снится.
Ее леса...
А здесь ни пня,
Ни деревца, чтобы укрыться
От перекрестного огня.
Но думаю: минуют годы,
Неся с собою тишину,
Я выучусь на лесовода
И разводить леса начну.
И в этот край,
Где волен ветер
Творить, чего захочет сам,
Войдет мой лес, широк и светел,
Как ровня костромским лесам.
И в черноземном этом крае,
Что потемнел за дни войны,
Березы песни заиграют
Среди безбрежной тишины.
И в том лесном разноголосье,
Что сладко растревожит мир,
Раздастся трубный голос лося,
Идущего на брачный пир.
Здесь будут чудо-урожаи,
Коль зашумят, земли краса,
Горячий воздух остужая
И лютый ветер отражая,
Земли краса — мои леса.

Вот видишь, мама, размечтался.
А всяко может быть. Война!
Надолго я с тобой расстался,
Но это не моя вина.
Я на судьбу свою не плачусь.
Пока перед тобой в долгу,
Я верю, что вернусь.
Иначе
Я даже думать не могу.
Прими сыновнее спасибо
За все добро, тепло твое,
За то,
Что мне дала Россию
И право
Защищать ее!
И не казни, что отступаем.
Бывает, надо отступать.
Мы горькой кровью искупаем
Любую брошенную пядь.
И как ты, мама, веришь в бога,
Так верь и в то,
Что я приду
Живым к родимому порогу
В победном радостном году.
Когда он будет?
Я не знаю.
Но крепко верю в эти дни.
Ну вот и все.
Прощай, родная.
И для меня
Себя храни.

И снова бой.
И отступленье
За беженцами след во след.

Сегодняшнему поколенью
Не знать печаль тех горьких лет.
Не знать.
И в этом наша сила.
И ради этого
Сквозь дым
Глядела скорбная Россия,
Себя доверив молодым.

Была уверенна, спокойна,
Когда к отмщению звала
И, громко проклиная войны,
Священной
Эту
Назвала.

Война была священна!
В этом
Не усомнится даже тот,
Кто, прилетев с иной планеты,
Земли историю прочтет.

Прочтет о том, как под грозою
Страна возмездием жила.
Война священна,
Если Зоя,
Не дрогнув, к виселице шла.

Война священна!
И Матросов
Всем сердцем лег на пулемет...
О, сколько русых и курносых
Во имя жизни
Смерть возьмет!

Они уйдут в сырую землю,
В рассветы, в травы, в дерева,
До самой смерти
Веря,
Внемля
Всей правоте твоей, Москва!

А ты, Москва,
Не за горами,
А вот за тем резным леском...

И снова с думою о маме
Солдат склонился над листком.

Боль притупилась.
И в огне
Я стал жестоким и упрямым.
Я дрался
На Бородине,
Ты понимаешь это, мама.

Мы отступили.
Отошли.
Но пусть в грядущем верят дети:
Мы обесславить не могли
Поля священнейшие эти.

Под сень кутузовских знамен
Мы с красным знаменем входили
И честной кровью обагрили
Святые кости тех времен.

На тех полях российской славы,
Насквозь пронизанных огнем,
Погиб мой друг Садык Исламов,
Я, кажется, писал о нем.

Мы с ним делились
Хлебной коркой,
Одной бедой,
Слезой скупой
И вместе принимали бой
В тот день, не выкурив махорки.

В одной из вражеских атак
Садык, от боли обессилев,
Упал с гранатами под танк
И громко крикнул: «За Россию!»

Атаку мы отбили. Но
Потом —
Прощай, Бородино.

Мы шли к Москве.
За шагом шаг.
Холмы могил скрывала вьюга.
А тот, предсмертный, голос друга,
Он до сих пор стоит в ушах...

Мы ждем приказа наступать.
И на душе светлее стало.
Жестокость русского металла
Врагу придется испытать.

Сердца солдатские запели.
Я слышал от политруков,
Что к нам на помощь подоспели
Дивизии сибиряков.

Плечом к плечу
С Россией рядом
Встают сыны одной страны:
Здесь украинцы и буряты,
Сыны Баку и Ферганы.

Трещит мороз.
Метут метели.
Мы крепко держимся пока...

Вчера участвовал в расстреле
Солдата нашего полка.
В его глазах мольба застыла.
Стоял с поникшей головой.
Ты знаешь, мама, горько было.
Какой ни есть, а все же свой.

Но тот налет сердечной муки
Прошел,
Когда прочли приказ.
Как ни крути, он поднял руки,
Он предал Родину и нас.

Он вяло замер перед строем —
Без звездочки и без ремня.
А мог бы умереть героем,
Но не от нашего огня.

Но он поверил вражьим бредням,
К тому же шкура дорога...
Не первый он
И не последний,
Кто верит в гуманизм врага,

Кто счастлив выжить на коленях
У камелька иных держав...
И я стрелял без сожаленья,
Прости мне, мама,
Я был прав!

Так и живем — от боя к бою.
Покамест жив и невредим.
Мне миг свидания с тобою,
Хотя бы миг, необходим.

Услышать бы твое дыханье,
Припасть к теплу твоей груди.
В рассвет, пропетый петухами,
С крыльца родимого сойти.

Пройти
По костромским просторам,
С горы в санях слететь легко...
Но до свидания не скоро,
И до победы далеко...

Пора.
Ветра полощут знамя.
Ложится небо на штыки.
«Ребята, не Москва ль за нами!» —
Кричат сквозь снеговое пламя
Охрипшие политруки.
Второй плач матери
От соколика мово,
Мово дитятки,
Прилетело письмо,
Письмо-весточка,
Точно ласточка,
Ой да залетная,
Залетная
Да развеселая.
Веселиться бы мне,
Да я плакала,
Что не знама мне
С детства грамота,
Что не мне прочесть
Мово дитятки
Правду-матушку
О житье-бытье.
Но нашлись во селе
Люди добрые,
Дети малые да ученые.
Уж смогли меня,
Горемычную,
Тою правдою
Ой да порадовать.
Уж и горько мне,
Что черна война,
Что в земле лежит
Сын мой первенец,
Не обмытый мной
Да не убранный,
Во тесовый гроб
Не положенный.
И уж радость мне,
Что живой меньшой,
Что врага он бьет,
Помнит матушку,
За меня стоит,
Как за весь народ,
За Москву стоит,
Как за Родину.
И уж плакала я
Да за его дружка —
За Садыка тово,
Друга верного.
По всему селу
Его славила,
В церкви
Чистую свечку ставила.
Сбереги, господь,
Мово Васеньку
От огня того
Ой да фашистского.
Не дай милому
Соколеночку
Опалить в огне
Крылья светлые.
Кто ж тогда меня
Да порадует
Добрым помыслом,
Словом ласковым,
Кто же высадит
Во степях леса,
Леса частые,
Леса чистые!
Сбереги, господь,
Мое солнышко,
Сбереги глаза
Соколиные,
Сбереги его
Ноги резвые,
Руки белые,
Крылья крепкие!

Был враг отброшен,
Но не сломлен.
Был враг побит,
Но не разбит.
Но это
Было предисловьем
Ко всей истории побед.
Поди учти, какой ценою,
Какой жестокой правотой
Далась победа под Москвою
Зимою памятною той!

В войне, казалось, нет просвета,
Но Сталин
Волю диктовал.
Матерый враг Страны Советов —
Сам Черчилль, признаваясь в этом,
Его приветствуя,
Вставал.

Когда война к Москве катила,
Он к жизни вызвал имена,
Которые потом твердила
Вся потрясенная страна.
Они легли священным грузом
На души молодых солдат:
Входили Невский
И Кутузов
С бойцами рядом в Сталинград.

С жестокостью фашистов споря,
Собою прикрывая тыл,
Нахимов
Баренцево море
Под вой снарядов бороздил...
Пусть нет его,
В кого безмерно
Когда-то верила страна.
Безоговорочная верность
И нынче Родине нужна.

А это значит —
Нужно верить
Земле, рождающей зерно,
Той правоте, что нам измерить
Лишь кровью воинов дано.
Нам надо верить в нашу славу,
В мечту гагаринских высот,
В свою священную державу,
Что знамя Ленина несет.

Уже зацветшие сады
Лежали подбеленной тучей.
Пел соловей над волжской кручей,
Как говорят, на все лады.
В полях отфыркивались кони.
Но голос песни
Нарастал!
Неторопливый и спокойный,
Тот голос ровно рокотал.
В ночную тишь
Пахнуло стужей,
И на цветы мороз дохнул,
И мрачно в слюдяные лужи
Холодный месяц заглянул.
Но, как ни странно,
Не стихали
Мелодии земных высот.
А бабы все еще пахали,
Тогда и ночь кормила год.
Пахали женщины,
Не слыша,
Почти не слыша соловья.
А только слышали,
Как дышат
В сырых окопах сыновья.
Не ширь полей перед собою
Им виделась,
А те края,
Где спят солдаты перед боем,
Почти не слыша соловья.
И кто-то вдруг сказал:
— Красиво!
Поет, как золото кует.
А что, как он на всю Россию,
На всю весну
Один поет?
А что, как больше нет другого?
И не услышат сыновья
Ну хоть какого, хоть какого,
А лишь бы только соловья!.. —
В тиши,
Для фронта непривычной,
Был и другой певец тех дней,
И не какой-нибудь обычный,
А самый курский соловей.
И над речушкой безымянной,
Как тот над Волгой,
В этот час
Он ждал зари своей туманной
И пел, не открывая глаз.
Он пел в рассвете дымно-ржавом,
На рубежах передовых,
Для всех сынов моей державы,
Для мертвых пел и для живых.
И песня, разрывая душу,
Скупой слезой касалась глаз.

Не мог он знать, что кто-то слушал
Его в ту ночь
В последний раз.
А если б знал певец об этом,
То все равно бы не молчал.
Он пел
И первый луч рассвета
На кончике хвоста качал.

В движении смешном и милом
Таилось жизни торжество.
Таким спокойствием и миром
От песни веяло его!
И, вытирая с автоматов
Седые капельки росы,
Его заметили солдаты
На самом острие лозы.
Его заметил и Василий.
И, слушая его,
С тоской
Подумал:
«Что, как он такой
Теперь один на всю Россию?..»
И мысленно ушел солдат
В края, с которыми простился.
Припомнил дом родной и сад,
Где вечно соловей селился.
А как он молодо свистел,
Восторженно рассветы славя!
А вдруг да он, летя сквозь пламя,
Летя домой,
Не долетел?..

Не знал Василий,
Что певца
В тот самый час
Над волжской далью
С такой же думою печальной
Встречают матерей сердца.

Лицом на запад веселее
Идти...
И он идет, солдат,
Хоть смерть все так же не жалеет,
Не милует, как говорят.
С ней не поспоришь, не осилишь,
Ей не заткнешь костлявый рот.
Два года с ней прошел Василий,
Глядишь, и далее пройдет.
Глядишь, минует, как и прежде,
Ее жестокая рука.
И остается жить надеждой,
Пока победа не близка.
Насколь близка, никто не скажет,
Еще сильна броня врага.
Насколь близка она, покажет
Орловско-Курская дуга...

Война!
Сожженные деревни,
Землянок тощие дымки.
По той земле, святой и древней,
Идут советские полки.
Уже солдатские шинели
На спины скатками легли,
И земляничины алели
На взгорьях раненой земли.
Солдаты жадно воду пили,
Устав от знойного тепла.
Дороги к фронту в пыль пылили.
И техника ночами шла.
С достоинством
Она катила
От гор Уральских до Орла
И предъявляла
Право тыла
На те же ратные дела.
На запад!
Путь один.
На запад —
Стволы надежных батарей.
Походных кухонь щедрый запах
Становится еще острей.
Солдаты опытнее стали:
Два года все-таки война.
Что ни солдат, глядишь — медали,
Да что медали — ордена!

И мой Василий не мальчишка,
Не тот, кем был когда-то он.
Недаром в орденскую книжку
Не первый орден занесен.
Не то чтоб окружен почетом,
А все ж немного знаменит.
В противотанковом расчете
Он первым номером стоит.
Он стал скупее на улыбку
И равнодушней к похвале:
Ведь на войне
На редкость зыбка
Твоя прописка на земле.
В стране,
Где смерть царит угрюмо,
Под посвист пуль над головой
О ней нелепо даже думать
По той причине роковой.
Все может быть в страде той самой,
Где сердце слышится твое.
Где смерть стоит перед глазами,
Где сам ты —
Сеятель ее.
Не верь абстрактным гуманистам,
А мсти, пока в беде народ!
Иди! Ты видишь: коммунисты
Два шага сделали вперед.
Иди за ними.
Дело наше
Превыше всякой правоты.
Плевать, что кто-то после скажет,
Что был прямолинейным ты!
Твоей посмертною улыбкой
Живые поглядят на тех,
Кто был в тылах гуманно-гибким
Среди земных, мирских утех.
Иди!

И ты идешь упрямо
И веришь тем политрукам,
Что перед смертью шепчут «мама»,
Уже принадлежа векам,
Уже принадлежа дорогам,
По коим
В мирной тишине
Живые к отчему порогу
Придут с рассказом о войне.

Три дня подряд
Земля горела,
Развернутая, как ладонь.
Три дня гремела батарея,
Три дня: «Огонь! Огонь! Огонь!»
Теперь огонь не тот, что прежде!

Победный отсвет торопя,
Орловско-Курская,
С надеждой
Глядит эпоха на тебя.
И на тебя, мой друг Василий,
Глазами, стылыми от слез,
Глядит Советская Россия
Под шум простреленных берез.
За эти слезы, эти очи,
За горе наших матерей
Святым пожаром третьей ночи
Ревут все виды батарей!

То было мужество без меры.
Слепое?
Нет! Уже три дня
Вкушают «тигры» и «пантеры»
Всю силу нашего огня.
Земля горела.
Было жарко.
Уже не вызывая страх,
Лежат снопами в пору жатвы,
Темнея, трупы на буграх.
Земля горела от металла.
Так сколько ж ей еще гореть?!
И земляника опадала
От взрывов,
Не успев дозреть.

Хотя друзей легло без счета,
Василий жив и невредим.
Теперь остался он один
От орудийного расчета.
«Один! Один!» —
Звучит как крик.
И снова новая атака.
Один!
Уже дымят два танка,
А третий режет напрямик.
Гляди, Василий,
Вот он, рядом!
Да что с тобою, что, скажи?

А он уходит долгим взглядом
Туда, где плещет море ржи,
Туда, где костерок дымит,
Где, вся в малиновом закате,
Родная Волга волны катит
И мать над Волгою стоит...
А танк идет,
Идет сквозь рвы.
Ужасен гром его нестройный.
И так некстати
Шмель спокойно
Ползет по стебельку травы!

Был рядом танк,
Когда Василий
К прицелу медленно припал
И так же медленно упал,
Неслышно крикнув: «За Россию!»
Легко упал,
Спугнув шмеля,
Лицом на заревые травы,
За нашу веру, нашу славу,
Вдруг ощутив,
Как вертится
Земля...
И стало от зари светло
И тихо-тихо как-то сразу.
И земляничина
У глаза
Алела всем смертям назло!

Она затмила мир собой.
И третий танк, в огне пылавший,
Молчал.
И смертью храбрых павший
Не видел угасавший бой.
Не видел,
Как восход густел,
Как шел рассвет, широк и светел,
И как спокойно
Шмель сидел
На остывающем лафете.

Лишь на мгновенье он воскрес.
Увидел тусклыми глазами,
Как травы
Вровень с небесами
Шумели, что дремучий лес.
А он тот лес не посадил
И никогда уж не посадит...
И с неземной тоской во взгляде
Солдат
В Бессмертье уходил.

На запад!
В мир чужих закатов,
Сплошным огнем врага слепя,
Из боя в бон идут солдаты
Уже, Василий, без тебя.

На них взирает вся планета,
Геройством их изумлена.
Спокойным отсветом рассветов
Им вслед глядит моя страна.

Им нужно до победы драться,
Они идут — за валом вал.
А ты лежишь в могиле братской,
В тиши,
Что ты отвоевал.
И ты не слышишь, как устало
Плетутся беженцы домой,
Землянки торопливо ставят
Над остывающей золой.

Не слышишь ты, как в школах
Снова
Легко звучит родная речь.
Напевен звук родного слова,
Что ты в боях сумел сберечь.

Все дальше
От твоей могилы
На запад катится война.
И журавли плывут уныло,
Их провожает тишина.
Они плывут над всей страною,
Над Костромой и над Москвой.
Они прощаются с войною,
Чтоб снова встретиться с войной.

Они плывут себе,
Не зная,
Что их не встретит тишина,
Что и в Египте
Мировая,
Да-да, та самая война...
У журавлей такая доля:
Пришла пора — и отлетай.
Да вот, да вот они,
Над полем!
Уже задели неба край,
Уже вошли в зарю.
Все выше.
Коснулись солнца!
И пошли
Уже спокойнее и тише —
Туда, на дальний край земли.
Они размеренно летели
Над ширью убранных полей.
И в небо женщины глядели,
Уже не видя журавлей.

Уже над Волгою
Светила
Скупая, тяжкая заря.
И мать Василия грустила
И все-то думала: не зря.
И ей поверилось невольно,
Среди осенней тишины,
Что журавлиный треугольник
Похож на весточку
С войны.
А весть и вправду ожидала...
И мать,
Как сосенка в бору,
Вдруг покачнулась
И упала.
И голова белее стала,
Чем снег,
Что выпал поутру...
Третий плач матери
Вот и пала на меня,
Сиротинушку,
Осень черная,
Непроглядная.
Не придет за ней
Зима светлая,
Ой да весна ясная,
Солнце красное!
Спит соколик мой
Во сырой земле,
Мной не убранный,
Не увиденный,
Не обмыта мной
Кровь горячая
С тела белого
Моего сынка,
Не закрыты мной
Очи карие,
Очи ясные
Ой да соколиные...
Как на белый лист со гербом
Взгляну,
Так подкосятся
Ноги старые,
Так опустятся
Руки стылые,
Затуманятся
Глаза слезные.
Для чего теперь
Нужны руки мне,
Если некого
Приласкать, обнять,
Для чего глаза,
Если незачем
На дорогу глядеть,
Ожидаючи!..
Как же писарю
Жилось-думалось —
Иль железное
Сердце писаря?
Как рука его
Да не дрогнула
Таковы слова
Взять да вывести?..
Для чего мне жить,
Одной маяться?!
Мне бы крылья те
Журавлиные,
Полетела б я
В степи дальние,
Где уснул сынок
Сном небуженым.
Попросила б я
Землю черную
Расступиться бы,
Раствориться бы,
Рядом с ним легла б
Тише тихого,
Вечный сон его
Ой да не встревожила...

Война закончилась весною,
Когда черемуха цвела.
Победа наша
Над страною
Салютным отсветом прошла...
Шли годы.
Раны зарастали.
О, эти мирные года!
Из пепла города восстали,
Взгляни, какие города!
Аж к звездам поднялась Россия —
Светлей и краше не найдешь.
Мы молодость в труде растили —
Взгляни, какая молодежь!

А в край степной,
Где спит Василий!
Вовеки непробудным сном,
Пришли березы и осины
Напомнить людям о былом.
Пришли с волнующим напевом,
Нелегкий путь преодолев,
Как говорится, самосевом,
Но сколь ужасен тот посев!
Из волжского, иного ль края
Сюда солдат вела война...
И каждый,
Сам того не зная,
Принес с собою семена.

Они до срока тяжелели,
Отлеживаясь в рюкзаках,
В карманах скатанных шинелей,
В подсумках, в пыльных сапогах.
И в кровь солдатскую ложились
Те семена во дни войны.
И вот теперь
Они прижились
В земле, где спят ее сыны.
Обычный лес. Обыкновенный.
Стоит над кладбищем свинца.
И в каждом дереве, наверно,
Стучат солдатские сердца.
Здесь не было лесов издревле,
И вот пришли они с войной.
И близлежащую деревню
Уже давно зовут Лесной...

Брожу июльскою порою,
Как в пантеоне, в том лесу
И к сердцу моего героя
Цветы обычные несу.
Там часто женщину встречаю.
Она идет
Лицом к заре,
Идет по пояс в иван-чае,
В росе, как в чистом серебре,
Она давно рассталась с Волгой,
Давно приехала сюда.
Надолго ли!
Да что надолго?!
Теперь уж, видно, навсегда.

Не все равно ль?
И здесь Россия,
И здесь родной земли краса.
Вот и сбылась задумка сына:
Шумят в степном краю леса!
Шумят!..
И мать живет тревогой
Всех матерей моей земли.
Все беды
У ее порога
Себе пристанище нашли.
Я слышал, как она рыдала
По Комарову,
А поздней
Горючим словом причитала
Над новым горем наших дней.
Плач матери Василия по Гагарину
Уж летал да ты высоко
К солнцу красному,
Ясен сокол,
Ко поднебесью невидному.
Кто быстрей тебя летал —
О том не ведаю,
Кто смелее был —
О том не знаю, старая.
А случилось,
Что машина непослушная
О сыру-то землю
Громко стукнулась,
Громко стукнулась —
По всей земле аукнулось.
Вот и нет твоей улыбочки
Приветливой,
Вот и нет твоей головушки,
Соловушка,
Только есть во Кремле
Плита со именем,
Со твоим да именем,
Громким, памятным.
Только есть цветы
Да слезы матушки,
Слезы женушки
Да малых детушек —
Неутешные слезы соленые.
Да еще отцовские,
Горемычные,
Слезы горькие,
Невидные,
Сердце жгущие.
А еще есть слезы
Да друзей твоих,
Твоих верных друзей
Да товарищей...
Все под солнышком бывает,
Всяко деется,
Даже верный друг
На память не надеется,
Не надеются на память
Жены верные,
Жены верные
Да самые примерные.
А крепка-надежна память
Лишь у трех у жен.
Как то первая жена —
Родна матушка.
А другая жена —
Матерь Родина.
Уж как третья жена —
Мать — сыра земля,
У Кремлевской стены —
Камни хладные...
Уж они-то
С тобой не расстанутся,
Уж у них-то ты
Не забудешься!