Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Пристраиваясь к пятидневкам
И к десяти восстав от сна,
По улицам гулящей девкой
Шла подмосковная весна.

Катилась беспрозванным краем,
И где ни ступит — там теплей,
За ней тащился, словно фрайер,
А может, мученик, — апрель.

Она же, спутав акварели,
Звенела песнею штрафной,
И волосы ее горели,
Слегка подхваченные хной.

Еще полмесяца до грома,
И ветер дух перешибал,
И в заведеньях Моссельпрома
Торчали плечи вышибал!

Вот так примерно шла до грани,
Самолюбива и ясна,
Мирская девка,
Божья краля,
Та подмосковная весна…

И для меня (в порядке частном
Об этом вновь поговорим!)
Она уже была злосчастной
По разным признакам своим.

И на панелях, стужу выстрадав,
Играли шкеты на туза.
А впереди — дыханье выстрела
И преждевременно — гроза.

…Я ни капли в песне не заумен.
Уберите синий пистолет!
Командармы и красноармейцы,
Умер
Чуть ли не единственный поэт!

Я иду в друзьях.
И стих заметан.
Он почти готов. Толкну скорей,
Чтобы никакие рифмоплеты
Не кидали сбоку якорей!

Уведите к богу штучки эти.
Это вам не плач пономаря!
Что вы понимаете в поэте,
Попросту — короче говоря?

Для чего подсвистыванье в «Лютце»,
Деклараций кислое вино?
Так свистеть во имя Революции
Будет навсегда запрещено!

Никогда эпоха не простит им
Этот с горла сорванный галдеж…
Поднимая руку на маститых,
Я иду с тобою, молодежь!

Боевая! Нападу на след твой
И уйду от бестолочи той —
Принимать законное наследство
До последней запятой.

Я ни капли в песне не заумен.
Уберите синий пистолет!
Командармы и красноармейцы,
Умер
Чуть ли не единственный поэт!

И, кляня смертельный вылет пули,
Вековую ненависть свинца,
Встань, Земля, в почетном карауле
Над последним берегом певца!

Слово идет, как Иван Креститель,
Медленно.
Я на него дивлюсь.
Я наперед говорю:
«Простите
За слово, которого сам боюсь».

…Вам с той стороны чужедальной не видно,
Как прет покупатель,
                                      ногой скользя,
Стихи раскупая, словно повидло,
А ваших стихов и купить нельзя.

Стихи разворочены, что проспекты,
По ним путешествует ротозей…
Гроза тяжелее, чем фининспектор,
Ложится на плечи ваших друзей!

Ну и шатаешься днем — бездомным,
Откинув страстишек своих комок…
Когда там состряпают ваш многотомник,
Чтоб глаз отдохнуть бы на слове мог?

Наш день быстроног, и за ним не угнаться
Бескрылым поэтам, — и вот:
Сидим, верещим и — кругом шестнадцать! —
Противников бьем в живот.

Сейчас полегчало. А были драки,
Летели клочки рубах.
Тишь и гладь возглавляет в РАПП’е
По-прежнему Авербах.

Я тоже немного
                   (спаси и помилуй!)
Держал конец вервия.
Но хватит.
И вновь водворен Ермилов
Для мирного жития!

И чтобы не грохнуло в огородах
Разбойною трын-травой —
Несчастную шпагу Семена Родова
Ломают над головой.

(Читатель! Я не был вождем в Литфронте.
Не надо раздумывать сутками.
Читатель! Прошу вас, не провороньте:
Ирония выше присутствует.)

Теперь о Республике. Она озабочена —
Ей нужно рваться вперед.
Она, первородная и рабочая,
Не так еще заживет.

И в песнях, подкинутых в небо змейками,
Вопрос о Республике — прост:
Она — боевая, красноармейская —
Идет, набирая рост.

Она бы не так еще заходила
И вынеслась вразворот,
Если б не путались крокодилы
Известных Чеке пород.
…………………………………
Я тоже бы сердце по капле вылил,
Не спрашивая врача.
А вы прострелили его навылет
Нечаянно.
                   Сгоряча.

Поэты обычны. Без соли и перцу,
В стихи зарываясь до щек…
Владимир Владимирыч!
С вашим сердцем
Вам жить бы еще и еще.

День вновь качнулся от угара.
Была война. Была тоска.
И поп, похожий на огарок,
Кропил святой водой войска.

Молитва старая ходила
Командой унтера крутой.
И прыгало в руках кадило,
Как неспокойный дух святой.

И рота первая, большая,
Смотрела в тягостном бреду
В глаза, закрытые лишаем,
В дикорастущую браду.

От водосвятья до атаки —
Как от подсумка до песка.
Поп вскинул руку:
                         «Паки, паки,
Христолюбивые войска!

От первой грани до последней
Всего земного бытия
Неотменяемый посредник
Между землей и небом — я.

К победе! Недругов насмарку!
И безоружных — всё равно.
В святом Евангелье от Марка
Об этом сказано давно.

Пройдем, свирепствуя, по нивам,
И павших в огненном бою
Младые ангелы поднимут
Обедать с господом в раю».

Кончаю повесть. Неохота
Рассказывать земле другой,
Как шла тяжелая пехота
Сквозь заградительный огонь.

Но комитет увечных строгий
Найдет великая толпа
Слепых, безруких и безногих,
А мы найдем того попа.

Любителям богобоязни
Никак нельзя ему помочь:
Он в обе руки взял подрясник,
Когда сраженье началось,

И полетел быстрей победы
На тыловую колею —
Он явно не хотел обедать —
Ни возле рая, ни в раю.

Он бурей мчался без оглядок,
Пока не взяли на ходу
Обозы третьего разряда
Дикорастущую браду.

«Так не хотите щей господних?» —
Кричал попу обозный скоп.
«Я плотно завтракал сегодня», —
Так отвечал премудрый поп.

Я славил Красную Армию, каленую сталь штыков.
Слава, слава, слава идет на веки веков.
Она опоясала небо, она достает до дна.
Слава, слава, слава — на веки веков одна.
Она над забоем, слава, в разгоне отборных слов,
В высоком качестве нефти, в добыче всех промыслов.
Веселое косноязычье, уйди в другие края.
Друзьям моим не приснится, что явственно вижу я.
Вы б землю перевернули. Подкиньте таким рычаг!
Рабочим Биби-Эйбата — косая сажень в плечах!
Я лучше возьму сравненье:
                                          их руки длиннее дня!
(Критики Вонмигласовы, идите против меня.
Тут Клюева нет в помине, но есть еще имена,
Кричите, что это — абстрактно, что сажень отменена.
Возьмите на карандашик и вышлите ходока.
Чихал я на ваши плешины с высокого потолка!)
Баку. Нефтяные вышки в тяжелом земном соку,
И ветер соленый с моря, и снова, опять Баку.
Шумите, мои деревья познанья добра и зла,
Великолепная песня идет на четыре узла!

Обрадован несказанно, кричу с переулков кривых
Рабочим Биби-Эйбата — шеренгам передовых.
Огнями энтузиазма зажжем исполинский день.
Такое высокое время в труде молодит людей.
Без всякой «мольбы о чаше», без всяких «иже еси»,
Вы дважды день обернули на крепкой его оси.
Вы знаете, что такое, когда с нефтяных пород
Двойные наборы нефти кидают в круговорот.

Баку. Нефтяные вышки в тяжелом земном соку,
И ветер соленый с моря, и снова, опять Баку.
Веснушчатый полуостров, распоротый на ремни,
Присяга земле отверстой и новый разор земли!
Маршруты окованных бочек, не знавших конца путин,
В нефтянках (плывут по Волге) разлит голубой сатин.
И я становлюсь бессилен. И гром открывает рот.
Нефть — цвета венозной крови — подкинута
                                                                       в круговорот.

Поднимем металл и уголь, удвоим колосья ржи.
Страна, уважай героев, почетом их окружи,
Включи в особые списки, запомни их имена.
Иначе сильнее смерти лежит на тебе вина!
Рабочие всей Азнефти!
                                        Я к вам прихожу опять.
Вы дали в два с половиной, что надобно было в пять.
Об этом кричат газеты и камни на мостовой,
Вы знаете, что такое стремительный взлет кривой.
Вы б землю перевернули. Подкиньте таким рычаг!
Рабочим Биби-Эйбата — косая сажень в плечах!