Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

В духане, меж блюд и хохочущих морд,
На черной клеенке, на скатерти мокрой
Художник белилами, суриком, охрой
Наметил огромный, как жизнь, натюрморт.

Духанщик ему кахетинским платил
За яркую вывеску. Старое сердце
Стучало от счастья, когда для кутил
Писал он пожар помидоров и перца.

Верблюды и кони, медведи и львы
Смотрели в глаза ему дико и кротко.
Козел улыбался в седую бородку
И прыгал на коврик зеленой травы.

Цыплята, как пули нацелившись в мир,
Сияли прообразом райского детства.
От жизни художнику некуда деться!
Он прямо из рук эту прорву кормил.

В больших шароварах серьезный кинто,
Дитя в гофрированном платьице, девы
Лилейные и полногрудые! Где вы?
Кто дал вам бессмертие, выдумал кто?

Расселины, выставившись напоказ,
Сверкали бесстрашием рысей и кошек.
Как бешено залит луной, как роскошен,
Как жутко раскрашен старинный Кавказ!

И пенились винные роги. Вода
Плескалась в больших тонкогорлых кувшинах,
Рассвет наступил в голосах петушиных,
Во здравие утра сказал тамада.

Мы за стол садились неумело,
Дружеству застольному учась.
Мы не знали, время ли шумело,
Ночь прошла или короткий час,—
Только были мы белее мела.

Тут, конечно, в памяти провал….
Вот, охрипнув, только бы добиться
Слова у пирующих, вставал
Со стаканом Тициан Табидзе.

Кроток сердцем, выдумкой богат,
Как Крылов, дороден и спокоен,
Говор останавливал рукой он,
Начинал как будто наугад.

Шла раскачка речи полусонной.
Но смолкали разом остряки
От почти навзрыд произнесенной
Пушкинской таинственной строки.

И на холмах Грузии далече,
В дикой сцепке зелени и руд,
Где драгунской шашкой искалечен
Был когда-то человечий труд,—

Где вставал рассвет в бивачном дыме,
Очи воспаляя и слезя,
Где погибли очень молодыми
Пушкинские ссыльные друзья,—

Где прошли монголы, франки, греки,
Катапульты, кони и слоны,
Где со скал бросались наземь реки,
Озверев от розовой слюны, —

Там теперь под сонный звон чонгури,
В одеянье времени и льда,
Пьянствуя, волнуясь, балагуря,
Вспоминая прошлые года,
Кроток сердцем, полон важной дури,
Говорил поэт и тамада.

Я спросил у художницы милой,
У нарядной грузинки спросил:
Что взрастило тебя и вскормило,
Сколько рук у тебя, сколько сил?

Где, в каких драгоценных породах
Сожжена была охра зари,
Этот барсовый глаз, самородок,
Что как лампа горит изнутри?

Где добыла ты рыжую глину
Цвета времени, цвета морей?
Где добыла сухую сангину
Цвета спекшейся крови моей?

Как ты видишь природу, как пишешь?
Как стараешься лица прочесть?
Как ты стала художницей, — слышишь —
Ты такая, какая ты есть?

И она мне, смеясь, показала
Сто картонов, исчерканных сплошь,
Привела в театральную залу,
Где мешаются правда и ложь.

Разослала помощников-каджей
В ледяные расселины скал,
Чтоб трудились и к вечеру каждый
Краску, нужную ей, разыскал.

И на память в минуту разлуки,
Оторвавшись от шумных гостей,
Протянула мне смуглые руки
В рыжей глине до самых локтей.

Здесь в дробильнях, в бункерах,
В жерновах железных пугал
Превращаются во прах
Известь, марганец и уголь.
Здесь летят они в жерло
Жадной печи электродной,
Чтоб сжигало и жрало
Пламя их состав природный.

Люди, сгорбись у печей,
Жидкий сплав шуруют молча.
Вот он, камень твой, Кощей,—
Цвета золота и желчи,
Застывает, отпылав
Нам в глаза и опалив их, —
Ферромарганцевый сплав
В синих нефтяных отливах.

Это, может быть, кусок
Той скалы, того Кавказа,
Где когда-то был высок
Ветер змиеногих сказок,
Где клевал стервятник злой
Прометея-богоборца…
Но, как уголь под золой,
Тлеет память стихотворца.

…Мелкий дождик моросил.
Над заводом, желт и едок,
Дым валил что было сил.
Но и дым, как давний предок,
Стлался облаком обвислым
И, осанку потеряв,
Был в другое время выслан
И лишен гражданских прав.

Если марганец спешит
Сталью стать высокосортной,
Если дерево самшит
Всей листвой шумит упорной
И в траве свирепой, сорной
Слышен тихий вздох зверья, —
Это Мцыри к буре горной
Рвется из монастыря.

Это прямо из плавильни
Вынут Грузии кусок.
Это, выжат из давильни,
Колобродит винный сок.
Сколько черных пьяных ягод
В упоенье молодом!
Старики в могилу лягут.
Дети выстроят свой дом.

Желтый глаз автомобиля
Жадно режет быстрину.
Легкий воздух изобилья
Наполняет всю страну.
И опять, опять чащоба,
Корни, кочки, камень злой.
Отроческая учеба
Словно уголь под золой.

Щебень, шлак, свинцовый гравий,
Шрифт листовок боевых,
Ранний аспид биографий,
Забастовок ранний вихрь.
И опять — тропой овечьей
В толщу кварцевых пород.
Там седых столетий вече,
Несгибаемый народ!

Кручи горные нагие,
Блеск полуденных лучей,
Сказка о металлургии,
Ковка сказочных мечей.
Так останьтесь же мне школой,
Голоса ночных стихий,—
Тициана и Паоло
Вечно юные стихи!

Здесь поклонники Агурамазды
Жгли огонь на выщербленном камне.
Здесь Тимур-хромец, на всё гораздый,
Ордами стоял у Волчьих Врат.
Здесь, на древней отмели Хвалыни,
Черное сокровище хранится.
На солончаках, среди полыни,
Землю благодатную бурят.

Ввинчиваясь глубже еженощно,
Вышки на ходулях костыляют.
Крекинги, изогнутые мощно,
Набухают соком дорогим.
Слушал здесь, бывало, что ни день я
Упоенный клекот барабана
И зурны шмелиное гуденье —
Пламенному мирозданью гимн.

Я видал, как состязались знатно
Дерзкие, веселые ашуги:
Щелкнет в горле старика занятно,
Топнет, гикнет — яшасын, йолдаш![58]
Выгнется — и кругом, кругом, кругом
Режет сцену, бьет по гулкой деке
Пятерней — и вдруг ломает угол.
Кончил песню — всё ему отдашь!

По ночам старинный мой товарищ
Говорил о женщине прелестной,
Выросшей средь памятных пожарищ
Здесь, в Баку. Послушный сын стихий,
Посылал он «молнии» любимой,
По ночам не спал, работал, спорил,
Полный бодрости неистребимой,
В радио гудел свои стихи.

Город по ночам лежал подковой,
Весь в огнях — зеленых, желтых, красных.
И всю ночь от зрелища такого
Оба мы не отрывали глаз.
Нам в лицо дышала нефть и горечь
Крупного весеннего прибоя.
Праздничное голошенье сборищ
Проходило токами сквозь нас.

Мне затем подарен этот город,
Чтобы я любил свою работу,
Чтобы шире распахнул свой ворот
И дышал до смерти горячо.

Писано в Баку, восьмого мая,
В час, когда в гостинице всё тихо
И подкова города немая
Розовым подернута еще.