Григ Нурдаль - Я жил в суровый век
— Да, верно.
— Кстати, о Сент-Ассизе. Знаешь, об этом опять заговорили.
— Где?
— В газетах.
— Да, я видел статью во «Франс д'Абор». — Нет, я не об этом. Писали и в других.
— Кто?
— Реми.
— Это ещё кто такой?
— Ты не слышал о полковнике Реми?
— Нет.
— Один из деголлевских организаторов.
— А что он теперь делает?
— Пишет книги.
— Что же он говорит о Сент-Ассизе?
— Он уверяет, что это липа.
— Почему? Что ему там не понравилось? Робер вынул газету:
«В частности, я могу сказать, что ФТП приписали себе взрыв электростанции Крезо и радиомачт в Сент-Ассизе. На самом же деле обе эти диверсии были задуманы в Лондоне и великолепно выполнены нашими товарищами Мари и Гужоном, заслуги которых широко известны и которые специально для этого были сброшены на парашютах».
— Покажи-ка.
— На, читай...
— Вот сволочь, вот наглец! — говорит Рэймон, откладывая в сторону газету.
***Обед подходит к концу. Марсель всё превосходно приготовила, и у гостей оживлённые лица, как всегда бывает после обеда, даже очень скромного, если при этом выпито хорошее вино.
— Кофе хотите? Настоящий.
— Ясно, хотим, — говорит Рэймон, доставая бутылочку рома «Сен-Джемс», припрятанного для торжественных случаев.
— Когда я пью кофе, мне всегда вспоминается бедняга Мишель, — говорит он.
— Да, ты нам рассказывал в лагере о том, как надо пить кофе в три приёма.
— Мишель объяснял нам этот способ во время обеда в Корбэе, в день сент-ассизской операции. Жежену показалось тогда, что завтрак дорого обошёлся. Восемьсот франков с пятерых. Сейчас столько стоит поесть одному в среднем ресторане. В пять раз дороже, чем до войны.
— А что с остальными? Ты о них знаешь что-нибудь?
— Виктор вернулся на прежнюю работу. Он ведь столяр. Мы иногда встречаемся.
— А Арман?
— Ну этот идёт в гору. Он занимает какую-то важную должность в колониях и, кажется, зарабатывает тысяч сорок-пятьдесят в месяц. С ним я, конечно, не вижусь.
— Во время пребывания в префектуре он, неверно, завёл себе друзей...
— Возможно. А пока что по его вине Мишель, Жежен и ещё десяток товарищей из нашей группы погибли в Маутхаузене.
— А что с Андрэ? Мне рассказывали, что он после освобождения был подполковником.
— Да. Но, кажется, потом его выставили из армии.
— А долговязый Бретон? Он всегда смеялся, а в тот вечер передал тебе благодарность партии.
— Погиб.
Обе женщины, болтавшие между собой, замолкли, Робер задумывается и берёт сигарету.
— Пей кофе, — говорит Марсель, — остынет.
— Да, правда, — тихо говорит Рэймон.
— Когда же мы поедем за цветами? — спрашивает он у жены другим, тоном.
— Всё разговоры. До сих пор у тебя не было ни одного свободного воскресенья.
— Я же должен продавать «Юманите».
— Да, но, кроме тебя, в ячейке найдутся и другие.
— Ты, например.
— До чего он глуп!
— Марсель права, — говорит Робер, — партия не требует от нас, чтобы мы выбивались из сил. Надо жить.
— Я живу.
— Одно не мешает другому. Ты должен и отдыхать.
— Отдыхать будем потом.
— Ты думаешь? Мне кажется, что, наоборот, потом придётся ещё больше работать.
— Конечно. Мы для того и существуем, чтобы бороться до последней минуты.
— Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.
— Что же я должен делать?
— Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.
— Правильно, — подтверждает Марсель, — другие живут, нужно и тебе жить.
— Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.
— Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.
— Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.
— Вот будет весело!
— Да, — продолжает Рэймон. — Мне нужно выяснить одно обстоятельство.
— Какое? — спрашивает Робер.
— Да то, о чём рассказывает Реми.
— Ведь это всё враньё.
— Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает... может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.
— Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чём.
— Ну вот, он снова сел на своего конька, — говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. — О Сент-Ассизе он может толковать без конца.
***— Ну, как поживаешь?
— Всё так же.
— Чёрт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идём, выпьем по стаканчику.
Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.
— Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.
Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.
— Поздравляю.
— А тебя, конечно, не наградили? Даже медали за Сопротивление не дали? Ты, наверно, сам не заявил?
— Я жду.
— Ну понятно. Вы за себя не умеете постоять. Подай прошение, а я поддержу.
— Спасибо.
— Не за что. Тебе должны дать медаль. А что товарищи?
— Они порядком возмущены.
— Чем?
— Помнишь историю с улицей Фруадево?
— Да, я вам тогда передал взрывчатку.
— Точно. Потом ты доложил об этом в Лондон?
— Ясно. Мне же нужно было отчитаться, на что я её потратил. Вы, кажется, употребили её для операции в Сент-Ассизе?
— А ты ничего не присочинил?
— Да нет же, можешь мне поверить.
— А Реми теперь пишет, что всё было подготовлено и проделано молодчиками из Лондона.
— Знаешь, он столько всего брешет...
— А ты что думаешь об этом?
— Я понимаю, что твоим товарищам это обидно. Но я тут ни при чём. Я с вами всегда играл в открытую.
— Вот и всё, что мне хотелось знать.
— Тебе незачем было ходить вокруг да около. Мы можем говорить откровенно. Для меня товарищи по Сопротивлению всегда остаются товарищами, кто бы они ни были. Понимаешь?
— Очень приятно это слышать.
— Гарсон! Ещё по одному. Робер вынул бумажник.
— Нет, что ты, этого ещё недоставало... Допив вино, оба выходят из кафе.
— Куда ты ведёшь меня? — спрашивает Робер.
— В мою мастерскую. Я хочу тебя познакомить с одним из моих рабочих. Он большевик, как и ты.
— А ты?
— Знаешь, я ещё не дорос до этого. Но если придётся снова драться, я думаю, мы с тобой окажемся на одной стороне баррикады, как во время Сопротивления.
— Ты уверен? Знаешь, многие с тех пор перешли в другой лагерь.
— Я не занимаюсь политикой.
— Твоя фамилия была в списках во время выборов.
— Социалисты так настаивали, что я не счёл возможным отказываться. Тебе это не по вкусу?
Робер пожимает плечами.
— Твоё дело.
— Да я же тебе говорю, что мы будем биться по одну сторону баррикады. Тебе этого недостаточно?
— Какие там баррикады! Для меня борьба и сейчас не закончена.
— А что же надо делать?
— Настоящим французам надо объединиться.
XXI
— Смотри, подснежники!
— Ну вот видишь, я сдержал обещание. В ответ раздаётся взрыв смеха.
Марсель и Рэймон шагают по дороге к Сент-Ассизу. Их сын Роже бежит впереди. За ними, в нескольких шагах, идут Робер и Мадлэн. На плечах у Рэймона смирно сидит Роз-Мари. Хотя поездка была задумана ещё в ноябре, пришлось её отложить до марта. То было холодно, то шёл дождь, то не все были свободны, словом, дотянули до весны.
Настоящий весенний день. Часов в одиннадцать утра маленькая компания прибыла с поездом Париж — Мелён на станцию Сессон. Шли без определённого плана. Сразу найти нужное направление было нелегко. Дошли до перекрёстка, откуда почти шесть лет тому назад Виктор и Арман углубились в лес. Рэймон не сразу узнал дорожку. Она была перекрыта оградой из колючей проволоки. Прибитая на старом дубе дощечка указывала, что здесь запретная военная зона. Тогда все направились по шоссе, ведущему к местечку Сена-порт. От деревни Сен-Лэ свернули на дорогу, пересекающую радиостанцию Сент-Ассиз с севера на юг и идущую на Буасиз-ля-Бертран. Рэймон, как известно, здесь ни разу не был.
Только в нескольких сотнях метров от Сен-Лэ Марсель обнаружила под деревьями первые подснежники.
— Я же тебе говорил, что приведу тебя рвать подснежники, — весело заявляет Рэймон.
— Замолчи, врунишка. Никто и не думал о них, когда мы собирались сюда.
— Сколько здесь цветов, идите скорее, — кричит Роже. Он всегда впереди всех. Марсель и Рэймон остановились.
