Евгений Витковский - Век перевода. Выпуск первый (2005)

О, как же горько — когда ты, казалось,
Рожден для дел прекрасных и великих,
Твой рок тебя лишил несправедливо
Поклонников, успеха… И повсюду
Тебе препятствуют чужая низость,
И мелочность дешевая, и черствость.
Как страшен день, когда придется сдаться
(Придется и отчаяться, и сдаться…),
Когда отправиться придется в Сузы
И ко двору явиться Артаксеркса.
Тебя, конечно, благосклонно встретят:
Предложит царь сатрапию тебе,
А ты, отчаявшись, всё это примешь:
Всё это, что совсем тебе не нужно, —
Когда другого, ах, другого ищет
Твоя душа: всеобщей похвалы,
И одобрения софистов, и
Трудом заслуженного восклицанья
Бесценного: «Как это хорошо!», —
На площади, в театре, — увенчанья…
Откуда Артаксерксу это взять?
В сатрапии едва ль найдется это, —
А как без этого ты будешь жить?

Изнемогая от страха и подозрений,
Когда тоскует дух, а взгляд — тревожен,
Мы изобретаем, как нам избежать
Жуткой опасности, которая
Столь очевидно угрожает нам.
Но нет, мы ошиблись. Ее не существует…
Знаки ввели нас в заблуждение:
Знаки, которые мы могли не расслышать,
Которые мы могли неверно понять.
Тут-то другая беда — не та, которой мы ждали, —
Внезапно и стремительно обрушивается на нас
И, застав нас врасплох, завладевает нами.

Простым знакомо людям настоящее,
Грядущее известно божествам —
Одни они предержат все стихии.
А прозорливцам — вскоре предстоящее
Предчувствовать дано. Им, мудрецам,

Порой, в часы трудов их, слух тревожит вдруг
Какой-то тайный зов, неясный нам:
Того, что близится, шаги глухие, —
И внемлют жадно. Но не слышен этот звук
За окнами их — простецам.

Когда в часы ночные вдруг услышишь
Ты звуки дивной музыки, и поступь,
И возгласы незримого фиаса —
Тогда ты не оплакивай напрасно
Свою судьбу, что нынче отвернулась,
Свершенья, что тебе не удались,
И замыслы — теперь, как оказалось,
Невоплотимые…

Бестрепетно, давно к тому готовый,
Ты отпусти теперь Александрию,
Которая уходит от тебя.
И не обманывайся, про себя
Твердя, что это сон, что эти звуки
Почудились тебе, — не соблазняйся
Подобною надеждою напрасной.
Бестрепетно, давно к тому готовый,
Как подобает мужу, кто владел
Великим этим городом, — спокойно
Шагни к окну и внемли умиленно,
Без слез и малодушия мольбы,
Последним звукам, сладостным и дивным,
Таинственного шествия; простись
И отпусти свою Александрию.

Если ты из тех, на ком лежит печать
Истинной избранности, то себя
Обуздывай, когда к тебе придет успех.
Сколько бы ни был ты прославлен,
Сколько бы ни превозносила
Молва свершенья твои в Италии,
В Фессалии, сколько бы ни было указов
Издано в Риме о почестях тебе
Твоими поклонниками, — померкнут
И радость твоя, и торжество,
И упоенья властью — впрочем, над чем? —
Более ты не ощутишь,
Когда Феодот в Александрии
Преподнесет тебе на блюде
Кровавом — голову бедного Помпея…

Нет, не надейтесь, что в жизни вашей,
Расписанной по минутам, тихой,
Прозаической — места нет
Подобным ужасам театральным…

Может быть, сейчас в дом по соседству,
Который снимает ваш знакомый,
Бесплотною тенью входит Феодот,
Неся отсеченную голову на блюде.

День следует за днем, ему подобный;
Всё то же повторяется бессменно
И кажется лишь копией подробной
Мгновения, ушедшего мгновенно.

И каждый месяц, вновь запечатленный
В другом, назначенным уходит сроком.
«Вчера» мы видим в «завтра» воплощенным
Без перемен. Как просто быть пророком…

Вторая Одиссея больше первой,
Наверное… Увы, она
В гекзаметрах Гомером не воспета.

Тесны были отцова дома стены,
Был тесен городок его отца.
И вся Итака тесною была.

И Телемахова любовь, и верность
Супруги, и отеческая дряхлость,
И старая дружина, и народа
Восторженная преданность, и отдых —
Счастливый, мирный отдых в стенах дома, —
Всё было в радость, что как бы лучами
Вливалась ныне в сердце морехода.

И, как лучи, угасло всё.
Желанье
Проснулось моря в нем. Возненавидел
Он самый воздух суши. Сон его
Тревожили виденья Гесперии.
И он был вновь тоской своей охвачен
О возвращенье — не на остров, в море…
О путешествиях! Об утренних прибытьях
В невиданную прежде гавань, — ты
Тогда таким бывал исполнен счастьем…

И Телемахова любовь, и верность
Супруги, и отеческая дряхлость,
И старая дружина, и народа
Восторженная преданность, и мир,
И отдых, тихий отдых в стенах дома —
Постыло всё! И он решил бежать.

Когда Итаки берега пред ним
Стирались постепенно, незаметно,
Когда, все паруса подставив ветру,
Он плыл на запад, где живут иберы,
Где Геркулесовы столпы, где море
Кончается Ахейское, — казалось
Ему: он будто снова оживает,
Он сбросил тягостные бремена
Знакомого, домашнего… И сердце,
Исполненное жажды приключений,
Безлюбое — торжествовало хладно.

Да, невозможно жить лишь так, как хочешь,
Но ты, по крайней мере, попытайся —
Насколько хватит сил: не тратя жизнь
На светские поверхностные связи,
На суету, на встречи, разговоры…

Не трать ее на частые поездки,
Откуда обречен ты возвращаться,
Убожеством общения наскучив,
Созданьем «круга»: даже и не дома
В конце концов всё может опостылеть.

Как наши замыслы и предприятья
Похожи на последнюю борьбу
Троянцев! Удается лишь отчасти
Задуманное — и настолько же
В своих глазах мы тотчас вырастаем,
Исполнившись отваги и надежды.

И всякий раз препятствует нам нечто:
Ахилл является под крепостные стены
И с громким кличем сокрушает нас.

Подобны замыслам троянцев наши
Усилия любые… Вот отвагой
Пытаемся мы подкупить удачу,
Теперь уже за стенами сражаясь…

Но наступает перелом — и вдруг
Нас оставляют дерзость и решимость,
Охватывают слабость и тревога.
Мы разбегаемся от стен, в надежде
Спасение найти вдали от них.

А поражение так явно, и рыданья
О нас уже звучат на стенах Трои.
Там плачут о былом блаженстве нашем.
И горек плач Приама и Гекубы.

Кораллами украшенное ложе —
Орлы на темном фоне из эбена.
Глубоко
Здесь спит Нерон сном совести спокойной,
Счастливый… И здоровьем пышет тело,
И дышит молодою скрытой силой.

А в нише, в алебастровых покоях,
Где спрятан древний родовой ларарий
Агенобарбов, — что за суматоха
Царит средь ларов! Как они дрожат,
Домашние беспомощные боги,
Пытаясь спрятаться, и так совсем малы.
Они услышали зловещий шум —
О, страшный шум! — на лестнице, всё выше.
Железные шаги. Дрожат ступени —
И бедные божки почти без чувств
Забились в нишу — падают, пытаясь
Поглубже спрятаться, толкаясь, спотыкаясь,
Они почувствовали, что за шум
На лестнице: шаги Эриний.