Иоганн Гёте - Фауст

Наружу все!

Огня! Огня!

Эй, караул! Разбой, резня!

Вон труп, взгляни сюда!

Лови убийц! Держи и бей!

Кто здесь?

Сын матери твоей.

О боже, вот беда!

Я умираю, — сказ простой, —
И не увижу дня.
Не войте, бабы, надо мной,
Послушайте меня.

Еще ты, Гретхен, молода,
И где тебе понять, куда
Ведет твой глупый нрав.
Но, шлюхой ставши невзначай,
По правилам теперь гуляй,
На все есть свой устав.

Брат! Господи! Не убивай!

Ты к богу всуе не взывай,
Что свершено, то свершено,
Что будет, будет все равно.
Теперь ты начала с одним,
А после перейдешь к другим,
Когда ж до дюжины дойдет,
Столпится город у ворот.
Когда на свет родится стыд,
Еще он от народа скрыт,
Его таят во тьме ночей,
Надвинув шапку до ушей.
Его не видно, и тогда
Его прикончить не беда.
Но не по дням, а по часам
Растет и выпирает срам,
И чем чудовищнее грех,
Тем больше на виду у всех.
Я твердо знаю: дни придут,
Когда тебя весь честный люд,
И стар и мал, исчадье тьмы,
Чураться будут, как чумы.
Ты будешь направлять стопы
В обход, подальше от толпы.
Тебе не даст проступок твой
Блистать в цепочке золотой[63]
И в кружевном воротнике
Отплясывать на пикнике.
Ты будешь находить ночлег
Средь оборванцев и калек.
И если милостивый бог
Простит по смерти твой порок,
Ты смыть не сможешь на земле
Клейма проклятья на челе.

Вам каяться теперь под стать,
А не проклятья изрыгать.

Ах, сводня, жалко, мочи нет,
Сломал бы я тебе хребет
Да все грехи бы искупил.

О брат мой, вынести нет сил!

Не плачь, сказал я, брось тужить.
Минувшего не воротить.
Ты мне сама из-за угла
Удар бесчестьем нанесла.
Я честь солдатскую свою
И душу богу отдаю.

Иначе, Гретхен, бывало,
Невинно
Ты к алтарю подходила,
Читая молитвы
По растрепанной книжке,
С головкою, полной
Наполовину богом,
Наполовину
Забавами детства!

Гретхен!
Где ты витаешь?
Что тебя мучит?
Молишь у бога
Упокоения матери,
По твоей вине уснувшей
Навеки без покаянья?
Чья кровь
У тебя на пороге?
Что бьется под сердцем
Наполняя тебя
Содроганьем?

Опять они,
Все те же, те же думы!
Никак от них,
Никак не отвяжусь.

Dies irae, dies ilia
Solvet saeclum in favilla.[65]

Настиг тебя гнев господень!
Трубный глас раздается!
Разверзаются гробы!
И из пепла
Душа твоя
Подымается
На вечные муки.

Уйти, уйти!
Орган и пенье
Теснят дыханье,
Едва стою.

Judex ergo cum sedebit,
Quidquid latet, adparebit,
Nil inultum remanebit.[66]

Я задохнусь!
Как давят своды!
К дверям! К проходу!
Я чувств лишусь!

Прячься — не скроешь
Греха и позора.
Воздуха? Света?
Их больше не будет.
Горе!

Quid sum miser tune dicturus?
Quem patronum rogaturus,
Cum vix Justus sit securus?[67]

Праведные отвращают
Лицо от тебя.
Протянуть тебе руку, погибшей,
Боятся.

Quid sum miser tune dicturus?

Я падаю!
Соседка! Вашу склянку!

Ты б не прельстился добрым метловищем?
А я бы прокатился на козле.
Нам далеко, и мы еще порыщем.

Покамест ноги носят по земле,
Еще я пешеход неутомимый.
Уменьшив путь, пропустим много мимо,
В самой прогулке радость ходоку.
Я для того пошел пешком по скалам
И в руки взял дорожную клюку,
Чтобы внимать лавинам и обвалам.
Уж дышит по-весеннему береза,
И даже веселее ель глядит.
Ужель весна тебя не молодит?

Нет, у меня в душе стоят морозы,
Но я люблю и стужу и буран.
К тому ж ущербный месяц сквозь туман
Льет тусклый свет с угрюмым видом скряги.
Ни зги не видно, и при каждом шаге —
Перед тобой, негадан и неждан,
Ствол дерева, и камни, и коряги.
Я у блуждающего огонька
Спрошу, как лучше нам пройти к вершине.
В горах нет лучшего проводника.
Вот сам он, кстати, легок на помине.
Не откажи, чем даром тратить пламя,
Нам посветить и вверх взобраться с нами.

Не прекословлю никогда природе:
Я двигаться зигзагами привык,
Всегда с оглядкой, а не напрямик.

Не подражай двуногому отродью,
Валяй во имя черта по прямой,
Иначе я задую пламень твой.

Вы кто-то здесь из признанных владык.
Я подчиняюсь вам беспрекословно,
Но ведь сегодня тут ночной содом.
Неровный свет мой неповинен в том,
Что нам тут выпадает путь неровный.

Путь лежит по плоскогорью,
Нас встречает неизвестность.
Это край фантасмагорий,
Очарованная местность.
Глубже в горы, глубже в горы!

Чудеса! Деревья бора
Скачут в чехарде средь луга
Через головы друг друга.
Горы нагибают спины,
Чтоб перемахнуть вершины.

Мелких волн курчавя гребни,
Ручеек бежит по щебню.
Что мурлычет он ворчливо
День и ночь без перерыва?
Обвиненье ли в измене
Пенят бешено каменья?
Отзвук ли времен счастливых
Слышен в этих переливах?
И о том, что память прячет,
Эхо, вспоминая, плачет?

Переклички стай совиных
Отзываются в долинах.
Слышен, далью повторенный,
Хохот филина бессонный.
Месяц осветил тропинку,
Блещет ящерицы спинка.
По-гадючьи, змей проворней,
Расползлись под нами корни,
А над нами, пальцы скрючив,
Виснет путаница сучьев.
Темный лес оплел дорогу
Щупальцами осьминога
И кишмя-кишит под мхами
Разномастными мышами.
А светящиеся мушки
Вьются на его опушке
Кучами, несметным скопом,
Огненным калейдоскопом.

Но скажите мне по чести,
Не стоим ли мы на месте?
Может, все, что есть в природе,
Закружившись в хороводе,
Мчится, пролетая мимо,
Мы же сами недвижимы?

Ухватись за мой камзол.
Видишь, в недрах гор взошел
Царь Маммон на свой престол.[70]
Световой эффект усилен
Заревом его плавилен.

Как облик этих гор громаден!
Как он окутан до вершин
Ненастной тьмой глубоких впадин
И мглой лесистых котловин!
Как угольщики, черномазы
Скопившиеся в них пары,
Как будто это клубы газа
Из огнедышащей горы.
И правда, языком багряным
Бросаясь к облакам седым,
Здесь пламя борется с туманом
И пробивается сквозь дым.
Вон искры отлетают блесткой,
Вон в виде крупного зерна.
Но вот скала у перекрестка
Вся доверху озарена!

Маммон залить не поскупился
Иллюминацией чертог.
Я рад, что ты сюда явился.
Уж начался гостей приток.

Скопленья шумного кортежа
Столкнут меня с тропы проезжей!

Скорей за что-нибудь схватись,
А то сорвешься с кручи вниз.
На курганы лег туман,
Завывает ураган.
Гул и гомон карнавала
Распугал сычей и сов.
Ветер, главный запевала,
Не щадит красы лесов.
И расселины полны
Ворохами бурелома
И обломками сосны,
Как развалинами дома,
Сброшенного с крутизны.
И все ближе, ближе вой,
Улюлюканье и пенье
Страшного столпотворенья,
Мчащегося в отдаленье
На свой шабаш годовой.

На Брокен ведьмы тянут в ряд.
Овес взошел, ячмень не сжат.
Там Уриан, князь мракобесья,
Красуется у поднебесья.[71]
По воздуху летит отряд,
Козлы и всадницы смердят.

Старуха Баубо мчит к верхушке[72]
Верхом на супоросой хрюшке.

Колдунье и свинье почет.
Вперед за бабкою, вперед!
Всей кавалькадой верховых,
Чертовок, ведьм и лешачих!

Откуда ты?

От Ильзенштейна,[73]
Лесной тропою чародейной.
К сове наведалась в дупло,
Та как надулась, и пошло!

Освободи проезд, не мешкай!

Подумаешь, какая спешка!
Да не пыхти ты, не потей,
Я вся в следах твоих когтей.

Нельзя ли чуть порасторопней?
Так в давке сжали, что хоть лопни!
Не тыкай вилами в живот!
Задушите в утробе плод!

Ползут мужчины, как улитки,
А видите, как бабы прытки.
Где пахнет злом, там бабий род
Уходит на версту вперед.

Еще довольно это спорно.
Как ваша баба ни проворна,
Ее мужчина, хоть и хром,
Опередит одним прыжком.

Пожалуйте к нам наверх с плеса!

Сейчас взберемся на утесы.
Мы вымылись водой холодной,
Зато и дочиста бесплодны.

Стих ветер. Месяц со звездой
Пропал за облачной грядой.
Мы ж вихрем огненным летим,
И веселимся, и галдим.

Стой! Стой!

Что там за образина
Зовет меня со дна теснины?

Мне хочется со всей гурьбой!
Прошу вас взять меня с собой.
За триста лет я еле-еле
Наружу выполз из ущелья.

Сядь на козла, садись на шест,
На вилах соверши свой въезд.
Но знай: ты попадешь туда
Сегодня или никогда.

С начала дня я семеню,
А их никак не догоню.
И дома маета внизу,
И до хребта не доползу.

Втиранье ускоряет прыть,[74]
Рвань может парусом служить,
Садись в корыто, и айда!
Сегодня или никогда.

Когда ж у ног увидим кряж,
Опустится весь поезд наш,
Рассядемся всем нашим роем,
Толпой своей хребет покроем.