Варвара Малахиева-Мирович - Хризалида

Многоочиты Херувимы,
Шестикрылаты Серафимы…
И не такой ли нашу плоть
Замыслил в день шестой Господь?

Но тварной воли отпаденье
Провидя, грех, измену, смерть,
Бог заключил свое творенье
В нечистый ил, в земную персть.

И змий сказал жене: я в страсти
Миры с тобою обтеку
И свыше — ангельскою властью
Уста и очи облеку.

Отверзну все врата познанья,
И все «хочу», и все «могу».
И в беспредельном ликованьи
Тобой в твореньи дух сожгу.

Голубая тень на сером камне.
Золотой акации шатер.
И такой забытый, милый, дальний,
Синий-синий неба взор.

Всей душой мятежной и усталой
Я откликнусь на его привет.
Лейся, лейся лаской запоздалой,
Мой Единый Свет.

Тот во мне, кто как дитя смеется,
Для кого всегда цветет весна,
В ком, как голубь, сердце кротко бьется,
Для кого любовь, как рай, ясна,

Тяжко болен. И над ним угрюмый,
Черный, скорбный, бодрствует близнец.
У него одна на сердце дума
И одно видение: конец.

Перед ним забытые гробницы
И на них истлевшие цветы.
Навсегда разлюбленные лица,
Навсегда бескрылые мечты.

Тленный праздник жизни ненавидя,
Тускло он глядит в небытие,
Повторяя в долгой панихиде:
Не приидет Царствие Твое.

С нищей братией убогой
На церковных ступенях
Я стою. Тускла дорога
В старых слепнущих глазах.

Черной вьюгой вьются птицы,
Чует праздник воронье.
По степям метель курится,
Мутно брезжится жилье.

Постучусь в окно клюкою,
Кто-то пустит ночевать.
Завтра с утренней звездою
По степям уйду опять.

Я безродна, я свободна.
Сердцу не о ком тужить.
Только ветер зол холодный.
Только силы нету жить.

Разве выйти на дорогу,
Разве лечь в глубокий снег.
И затихнет понемногу
Боль и зной желаний всех.

По глазам обледенелым
Заструится звездный свет.
Станет сердце бело-бело,
Как весной вишневый цвет.

О странных двоящихся судьбах,
О блудных и кружных путях
Я думала долго и трудно,
Когда к Преподобному шла.

Спрошу ли не знавшего брака
О путаном браке моем?
Пречистых мощей его раки
Коснусь ли нечистым челом?

Открою ль безгрешному взору
Страстей моих горечь и муть?
Вернет ли он, в помощи скорый,
Мой прежний, затерянный путь?

Услышу ли в светлой печали:
«Не бойся креста своего».
Увижу ль те дивные дали,
Что видели очи его?

Того, что я в тебе искала,
Нет на земле.
И то, чем жизнь души дышала,
Нет на земле.
И то, что я в тебе любила,
Не те, не ты,
Но, как святыню, сердце чтило
Твои черты.

Так день за днем и час за часом,
Упорно, корень за корнём
Дух разрывает, несогласный
С своим бытийственным путем.

Уж нитью тоньше паутины
Он к древу жизни прикреплен.
И мнится — миг еще единый,
И эту нить расторгнет он.

Напоенные медом заката
Колоски поспевающей ржи
Чуть колеблют душистое злато
От межи до межи.

Тонкой чернью стрижи исчертили
Незабудочно-бледную высь.
Облаков белоперистых крылья
Перламутром зажглись.

И опять я прощаюсь в печали
С обманувшим, обманутым днем,
И поют мне вечерние дали
Покаянный псалом.

Надо, надо вспомнить мне иное.
Что — не знаю и не знаю — как.
Я дитя недужное, слепое
У сердитой няни на руках.

Глупой песней память отбивает,
Заливает недуг молоком
Злая няня, треплет и бросает
В колыбель меня ничком.

Отожми мне сок зеленых маков,
Злая няня, дай мне соску в рот.
Я навеки перестану плакать
И тебя избавлю от хлопот.

Не поверю. Не скажу,
Оттого уже не верю.
Молча узел развяжу,
Молча вынесу потерю.

Одинока и вольна,
Погляжу звездам я в очи.
Хорошо, что нету дна
Золотой небесной ночи.

Я не взойду на гору Гаризин,
Не возложу на жертвенник тельца.
Ты дух и свет, а я Твой смертный сын,
Но слышу я в себе дыхание Отца.

И все, кто жив, живут Тобой Одним.
И Духу нет пределов и конца.
К Тебе ль идти на гору Гаризин?
Тебе ли сожигать тельца?

И вдруг покинуть стало жалко
Мне эти грустные места.
Острожской церкви купол. Галку
На перекладине креста.

Ряды шафранные домишек.
Скворечник. Песенку скворца.
И птичий гомон ребятишек,
Крапиву рвущих у крыльца.

И летним вечером в субботу
Задумчивый и робкий звон,
И быта ровную дремоту,
И обманувший сердце сон.

Высоко над ломаной волною
Низких и высоких крыш,
Над балконом — полная покоя
Облачная тишь.

Там внизу ревут автомобили,
Пенит воздух тонкий свист сирен.
День и ночь о землю бьются крылья
Жизни, взятой в плен.

Душный плен известки и бетона,
Наглый плен гремящей суеты,
Тяжкий плен бичей и скорпионов,
Тленных благ и смертной нищеты.

За перила сделав шаг, сорваться —
Распылиться, стать как улиц прах?
Здесь остаться, грезами питаться,
Радугой лучей на облаках?

Нет, не то, не это. Что же, что же?
Безответна неба синева.
Там и здесь душа на бездорожьи.
Кружится над бездной голова.

По многозвездной среброзвучной
Воскресной утренней Москве
Иду к мосту я. Сад Нескучный
Алеет в пламенной листве.

Синеют горы Воробьевы
В туманах, полных серебра.
Всё так знакомо и так ново
В лучах сентябрьского утра.

Вчера ли это только было
Иль много, много лет назад?
Я этот мост переходила,
И огневел Нескучный Сад.

И Воробьевы были горы
И в синеве, и в серебре.
Но всё сплелось иным узором,
Нежданным в давней той поре.

В горах, в мосту, в реке значенье
Иное. И душа не та,
Что с верой, чуждою сомненья,
Глядела с этого моста.