Велимир Хлебников - Том 1. Стихотворения 1904-1916

Месяц плывучий
Раз выглянет,
Раз спрячется…
Распря – чу!
Раздирает тучи.
Глянец
Ту одел облаком певучим.
Хлеб на стол выложен, щи на!
Говорят, что голая женщина
Красива при свете луны.
Голос глух, лица красны,
Закусывают рыжиком, пьют,
Слюною брызжут, снуют.
Ах, где бы мне от вас скрыться, где бы?
И кроит искусно небо
Из лоскутьев сизых, серых, черных вечер.
Заняты икрой…

Небо душно и пахнет сизью и выменем,
О, полюбите, пощадите вы меня!
Я и так истекаю собою и вами,
Я и так уж распят степью и ивами.

Я знал: ненарекаемость Возничего,
    необъемность Полевичего,
    неотъемность Огневичего,
    неразъемность Водяничего,
    неувядаемость Девичьего. Я знал.

Времянин я,
Времянку настиг,
И вот – любянин я,
И создал я миг.
И вот отряхнулся и дальше лечу,
И богу высокому славу пою.
Времянин я,
Времянкой любим.

И живностынь старого черепа –
Быстро мелькнувшая мышь.
И милостынь старого бреда –
Венчание в царствии крыш.
          И всё.

И мертвостынь старого черепа –
Скользко мелькнувшие мыши.
И милостынь старого бреда –
Венчание в царствии крыши.
          И всё.

Жарбог! Жарбог!
Я в тебя грезитвой мечу,
Дола славный стаедей,
О, взметни ты мне навстречу
Стаю вольных жарирей!

Жарбог! Жарбог!
Волю видеть огнезарную
Стаю легких жарирей,
Дабы радугой стожарною
Вспыхнул морок наших дней.

Гонщик саней,
Гоняя темных коней,
Сугробы темных звезд
За заставу утром свез.
И сень моя зыбка.
И время дышит в зыбке.
Мой синий сон и сени саней золотые,
Зимы седой и сизый стон и теми тени дымовые.

Времыши на бреге озера ласкающего,
Где веретыще – смерти,
Где временье каменьем, где каменем время,
Где на бреге одиноко стоит священному времирю времык,
Времыши на бреге озера священного,
Ласкающего тайной, дивно зыбящие…

Времыши-камыши на озера бреге,
на бреге озера дивно зыбящие,
Камыши-времыши на голубом озере,
Где каменьем временье, где временем камень.
Времыши-камыши на озера бреге священно шумящие,
Времыши-камыши на озера бреге.
И в свете много зело веков
В просвет мелькнет коварно лик человека.

Я любоч женьчюжностей смеха,
Я любоч леунностей греха.
Смехи, грехи – всё мое.
Любы верхи, любо дно.

О Достоевскиймо бегущей тучи!
О Пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Замерное безмерным полня.

О достоевскиймо бегущей тучи,
О пушкиноты млеющего полдня,
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.

О Достоевскиймо идущей тучи.
О Пушкиноты млеющего полдня.
Ночь смотрится, как Тютчев,
Замирное безмирным полня.

Крылышкуя золотописьмом негчайших жил,
В кузов пуза кузнечик уложил
Много верхушек приречных вер.
Тарарапиньпинькнул зинзивер.
О неждарь вечерней зари!
Не ждал… Озари!
О любеди!..

Крылышкуя золотописьмом тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Много верхушек приречных вер.
Тарара пинь пинькнул зинзивер.
О неждарь
Вечерней зари!
Не ждал.
Озари.

Пламень леунностей влас.
Пламень девинностей взора.
Пламень поюнностей глаз.
Купол ночного собора.

Прамень реучего взора!..
Прамень леунностей влас…
Опускается солнце за горы.
Всё –
Светик погас.

Прамень ревучего жара.
Прамень леунностей влас.
Прамень дивного дара.
Прамень певинности глаз.

Турки
– Выреем мимоходом брошенные окурки
– Валяются на берегу.
Берегу
Своих рыбок
В сослоненных ладонях. Своих улыбок
Не могут сдержать белокурые турки.
Иногда балагурят.
Я тоже роняю окурок.
Море в этом заливе совсем засыпает.
Засыпают
В море с лодок, что качаются холмами на волнах,
Рыбаки в море невод.
Небо слева – золото.
Посмотрите, как оно молодо!
Но рыбаки не умеют:
Наклонясь, сети сеют.
В мозолистых руках сито
  Реет! Реет!
И серебряным житом
  Веет! Веет!
И пока на устах расцветает, смеясь, семья прибауток,
Из ручонки
Мальчонки
Сыпется, веясь, дождь в уплывающих уток…
Солнце белое золото
Веет щедрою мерою.
В это время мы все молоды,
В это время все мы верим.
И нет ничего невообразимого,
Что в этот час
Море гуляет среди нас,
Надев голубые невыразимые.
На бегучие сини
Ветер сладостно сеет
Запахом маслины,
Цветком Одиссея…
И, собираясь взять камешек,
Чувствую, что нужно протянуть руку прямо еще…
И шепчет море: «не вы!»
И девушка с дальней Невы,
Протягивая руку, шепчет: «моречко!»
А воробей в это время проносит семячко.
Ящерица
По устенью тащится,
Равнодушная от линьки.
Отсюда море кажется выполощенным мозолистыми руками в синьке.
И я думаю о том, что на чертеже земли Котлас – точкой.
А в воздухе пролетает ласточка.
Далеко – все ясно в воде.
Чу! Звененье пустельги!
Где глазами бесплотных тучи прошли, я черчу В и Д.
Чьи? Не мои.
Мои: В и И.
Девушка в шляпе-грибе, под руководством маменьки,
Бросает в воду камень.
Возле камня
Скачут путешественницы козликами.
  Зеленая
  Ядреная
  Ящерица
  По устенью – тащится.
Спускаюсь.
Желудок пуст – каюсь.
Услада.
Земли не надо
Виру, где чёлны,
И миру, где волны.
Чайка поет предсмертную песнь ребенка,
Которому стало звонко.
Его навестил Испуг
И встал к нему близко, как мамочкин друг.
Его навестило Лихо
И встало за нянькой.
А на море тихо,
И на море – чайки.
Каждый шаг
Украшая словом «ах!»,
Идут московские толстушки
С тростинками из крымских опушек.
Как ноги шестинога,
Перегнувшись с краев (в лодке их немного),
Рыбаки сети сеют.
Тихнут волны.
Чувства – полны.
И в дали моря неголеватого
Блеснули воротнички
И запонки
Щеголеватого
Всегда Вырея.
Безбрежное поле снам
С запада, рыбачки!
Милые, с запада!
– Там
У края бескрайнего вира…
О, как бы они ни были сиры…
Ах! Эту бессмертную синь сорят
Городом, горами,
Сумами, суднами,
Много и всем,
Что морок,
Не будучи морем.
В эти пашни,
Где времена орали свой сев,
Смотрятся башни,
Назад не присев!
Ах! где роняла последний взор
В сени гор
Дева,
Обреченная небу,
Там бегают кошки…
Мяукают…
Старая дева
Аукает…
Сыпет рыбешку…
Орлицей с улицы лица
Смотрит. Сулится
Голосом звонким,
Как олово,
Разбить голову
Ребенку
За камень, пущенный кошке вдогонку.
Орлицей смотрит, где бы выступить защитницей
Попранных прав своих кошек.
Машет рыбешкой…
Сребровеет.
Ходит по саду дозором.
Огневеет носом крючковатым и длинным,
И вот! – улетает на Лысую гору…
Да! Пред бескрайностью синего мига
Все мы укор и улика…
На столе: самовар, масло, чашки, чай…
На обертке чая устало читаю огромное К.
А над морем проносится усталая чайка…
  Кони, бродите, бродите!
  Копыта, стучите, стучите!
  Затемняйте тусклые лики!
  Забывайте о раньшевеликих!
  И, отрывая от брата милого камень,
  Кони, о милые кони, сумейте
  Тлению мира возжечь
  Благословляющий пламень!
И бес с улыбкой похотливой
Нашепчет, вечно хохотливый, –
Где, замирая с земной, забывали о неземной бессмертные боги,
Слышится мне русское, звонкое: «в казенку – могим!»
По морю качаются белые зайки.
Женщины шевелят крыльями, как алокрылые чайки.
Где было место богов и полубогов виру –
  Продают сыру.
И, лаская собачку, вымолвливают: «ляг, ушки!»
А вдали квакают лягушки.
Учительницы, которые
  Детишек – учат!
А также счастьишки
  Бучат!
Щелоком свободной любви
(«Кто? Мы? – Не мы, не мы! –
    – Молчим! Молчи! – Немы! Немы!»)
На песочек прилегли,
Выглядывая, кто я?
Вытягивая ноги –
Немногие! Немногие!
– Сонные – милые – покорные
– Просторные – кроткие – немотные
– Животные!
И я устал в песке ломаться!
А дитя, увидев солнце, кричит: «цаца!»
С нами
– Ведьмы!
Ведь мы
– Знаем:
Где мы еще не были, там еще нет небыли!
Небольшие ведьмы чертят
Алый закат.
И пока закатные вихри, ярясь,
Сплетаются в сети письмен,
Я читаю славянскую вязь,
Указующую доли времен.
Тени минувшего!
Если и в это вечернее время вы не устанете кружиться надо мной, как вечерние подурки,
На этом берегу загубленном,
То мне останется думать, что вы играете в жмурки
С своим возлюбленным.
На берегу лежат многочисленные доказательства.

Всё молчит. Ни о чем не говорят.
Белокурости турок канули в закат.
– И, когда небо становилось красно, как кумач,
Дитя произносило: «красно» или: «вот сидит грач».
И вот пролетал звук, тишины драч.
А закат гас
В вечерних терниях.
И наступает час –
Тихий, вечерний.
И стал ясен весь мир, как во сне наяву.
И, завидев месяц, я ему реву:
Месяц! Как и я, ты чист и светел,
Смел, спокоен, ясен, петел.
Но мне, с душой женомужа,
Все сущее – глуше и уже!
Так гори в безбольном горе!
Оставайся, горний, горе!
  И, снимая шляпу
  И отставив ногу
    Немного,
  Кланяюсь
  Тучам. Лепечу (я с ними не знаком)
  Коснеющим детским языком:
Если мое скромное допущение справедливо,
Что золото, которое ваши волосы тянули,
Когда вы, смеясь, рассказывали о любви,
Есть обычное украшение вашей семьи,
То не будете ли добры сообщить мне и не может быть, чтоб вы мне не сообщили,
Любите ли вы «тянули»,
Птичку «сплю»,
А также
В предмете «русский язык» прошли ли
Спряжение глагола «люблю»?
  Ветер, песни сея,
  Улетел в свои края!
  Все забыло чары дел,
    Тишь.
  Лишь бессмертновею
    Я!