Варлам Шаламов - Колымские тетради
КИПРЕЙ
Я в воде не тону
Я в воде не тону
И в огне не сгораю.
Три аршина в длину
И аршин в ширину —
Мера площади рая.
Но не всем суждена
Столь просторная площадь:
Для последнего сна
Нам могил глубина
Замерялась на ощупь.
И, теснясь в темноте,
Как теснились живыми,
Здесь легли в наготе
Те, кто жил в нищете,
Потеряв даже имя.
Улеглись мертвецы,
Не рыдая, не ссорясь.
Дураки, мудрецы,
Сыновья и отцы,
Позабыв свою горесть.
Их дворец был тесней
Этой братской могилы,
Холодней и темней.
Только даже и в ней
Разогнуться нет силы.
В настоящем гробу
Я воскрес бы от счастья,
Но неволить судьбу
Не имею я власти.
Желание
Я хотел бы так немного!
Я хотел бы быть обрубком,
Человеческим обрубком…
Отмороженные руки,
Отмороженные ноги…
Жить бы стало очень смело
Укороченное тело.
Я б собрал слюну во рту,
Я бы плюнул в красоту,
В омерзительную рожу.
На ее подобье Божье
Не молился б человек,
Помнящий лицо калек…
По нашей бестолковости
По нашей бестолковости,
Окроме «Боже мой»,
Ни совести, ни повести
Не вывезешь домой.
Луна качает море
Луна качает море.
Прилив. Отлив…
Качает наше горе
На лодке рифм.
Я рифмами обманут
И потому спасен,
Качаются лиманы,
И душен сон.
Стансы
Я — гость, я — твой знакомый.
Все это бред, мираж,
Что я в семье и дома,
И горький случай наш
Одна из краж со взломом,
Распространенных краж.
Мы оба невиновны,
Хотя бы потому,
Что кодекс уголовный
Здесь явно ни к чему.
Здесь приговор условный
Не сердцу, но уму.
Ведь сердцу в наказанье
На землю послан я.
На что ему сказанья
Таежного житья?
Когда в его вниманье
Совсем не та семья.
Клеймил событья быта
От века ювелир.
Известен и испытан
Поддельный этот мир.
Хранят бессмертье пыток
Приличия квартир.
И будто некой Плевной
Звучит рассказ простой
О боли задушевной,
Вчера пережитой —
Невысказанной, гневной
И кровью налитой.
И это все не ново.
И дышит день любой,
Живет любое слово
Рылеевской судьбой.
Под крики «вешать снова»
Умрет само собой.
И нет ему пощады,
И в шуме площадном
Не ждет оно награды
И молит об одном,
Чтоб жизнь дожить как надо
В просторе ледяном.
Ценя чужие мненья,
Как мненья лиц чужих,
Я полон уваженья
К житейской силе их,
Всю горечь пораженья
Изведав в этот миг.
И я скажу, пугая
Ночные зеркала:
Любовь моя — другая,
Иной и не была.
Она, как жизнь, — нагая
И — точно из стекла.
Она — звенящей стали
Сухая полоса.
Ее калили дали,
Ущелья и леса
Такой ее не ждали,
Не веря в чудеса.
Какую ж нужно ловкость
И качество ума,
Испытывая ковкость,
Железа не сломать.
В твоем чаду московском
Ты знаешь ли сама?
Не трогай пятен крови,
И ран не береди,
И ночь над изголовьем
Напрасно не сиди.
Забралась высоко в горы
Забралась высоко в горы
Вьюга нынешней зимой,
Научила разговору
Синий снег глухонемой.
Вот рассказы так рассказы —
За десяток, верно, лет
В небо высыпаны сразу,
Замутили белый свет.
Будто там живые души
Подгоняют снегопад
И свистят мне прямо в уши
И глаза мои слепят.
Все, что умерло и скрыто
Снегом, камнем, высотой,
Оживленно и открыто
Вновь беседует со мной.
Шепчет мне свои признанья
И покойников мечты.
Бьют в лицо воспоминанья —
Откровенья нищеты.
Что ты видишь, что ты слышишь,
Путевой товарищ мой?
Отчего так часто дышишь
И торопишься домой?
Придворный соловей
Придворный соловей
Раскроет клюв пошире,
Бросая трель с ветвей,
Крикливейшую в мире.
Не помнит божья тварь
Себя от изумленья,
Долбит, как пономарь,
Хваленья и моленья.
Свистит что было сил,
По всей гремя державе,
О нем и говорил
Язвительный Державин,
Что раб и похвалить
Кого-либо не может.
Он может только льстить,
Что не одно и то же.
Намеков не лови
Намеков не лови,
Не верь грозы раскатам,
Хоть горы все в крови,
Запачканы закатом.
Не бойся, не таи
Лесные кривотолки.
Заржавлены хвои
Колючие иголки
И колют сердце мне,
Чтоб, кровью истекая,
Упал в родной стране,
Навеки затихая.
Когда от смысла слов
Готов весь мир отречься,
Должна же литься кровь
И слезы человечьи.
Моя ли, не моя —
Не в этом, право, дело.
Законы бытия
Прозрачны до предела:
«Все, что сотворено
В последний день творенья,
Давно осуждено
На смертные мученья».
Но дерево-то чем
Пред Богом виновато?
Его-то ждет зачем
Жестокая расплата?
Ухватит ветерок
За рыженькие косы,
Швырнет, сбивая с ног,
Со скального откоса…
Кусты разогнутся с придушенным стоном
Кусты разогнутся с придушенным стоном,
Лишь клен в затянувшемся низком поклоне
Дрожит напряженней струны,
Но клена поклоны уже не нужны.
А чаща не верит, что кончились муки,
И тычутся ветра холодные руки,
Хватаясь за головы тополей,
И небо становится мела белей.
И видно, ценою каких напряжений,
Каких цирковых, безобразных движений
Держались осины, ворча до конца,
И тяжесть осин тяжелее свинца…
Свой дом родимый брошу
Свой дом родимый брошу,
Бегу, едва дыша;
По первой по пороше
Охота хороша.
Мир будет улюлюкать:
Ату его, ату…
Слюна у старой суки
Пузырится во рту.
Мир песьих, красноглазых,
Заиндевевших морд,
Где каждый до отказа
Собачьей ролью горд.
И я, прижавши уши,
Бегу, бегу, бегу,
И сердце душит душу
В блистающем снегу.
И в вое кобелином,
Гудящем за спиной,
Игрой такой старинной
Закончу путь земной.
Мои дворцы хрустальные
Мои дворцы хрустальные,
Мои дороги дальние,
Лиловые снега…
Мои побаски вольные,
Мои стихи крамольные
И слезы — жемчуга.
Безлюдные, холодные
Урочища бесплодные,
Безвыходные льды,
Где людям среди лиственниц
Не поиск нужен истины,
А поиски еды,
Где мимо голых лиственниц
Молиться Богу истово
Безбожники идут.
Больные, бестолковые
С лопатами совковыми
Шеренгами встают…
Рядясь в плащи немаркие,
С немецкими овчарками
Гуляют пастухи.
Кружится заметь вьюжная,
И кажутся ненужными
Стихи…
Жизнь — от корки и до корки[41]