Михаил Луконин - Стихотворения и поэмы

Из глины он тебя лепил,
податливую, словно глина.
А я тогда еще любил
легко,
доверчиво,
старинно.
Он убеждал тебя, что ты
не то, что есть.
                           Ты замирала.
Свои кудряшки подбирала,
меняла детские черты.
Он поправлял рукою позу,
корпел, неловкий ученик,
и из поэзии на прозу
переводил тебя в тот миг.
Ты в восхищении застыла.
Лепил он, лестью заманя.
Ты незаметно уходила
и от себя
и от меня.
Хотела крикнуть,
                             но смолчала.
Была сладка тебе беда.
Ты всё тончала и мельчала —
и растворилась без следа.
Вот выставлена.
                             Ну и что же?
Да это вовсе не она.
Изображенье у окна
с той, выдуманной мной, не схоже.
Ни в чем ее не нахожу,
легко смеюсь стряпне бездарной,
и мимо кошечки базарной
так равнодушно прохожу.
Та, что любил, — в моей судьбе,
я выдумал ее, как сказку.
А эту
              гипсовую маску
посмертную —
возьми себе.

Ты краски созерцай.
По лестнице скрипучей
ходи хозяйкой.
                        Ты себя не мучай
сомненьями. И не тревожь себя.
Закономерно
всё, что случилось.
Да и не случилось это,
всё было так рассчитано, примерно.
Ну, веселись.
Еще не всё пропето.

На Масловке стоят картины, маслом
намазанные, словно бутерброды.
Ты умиляйся их высоким смыслом
и не смущайся.
Веселись по красным числам,
и отмечай —
                      идут за годом годы,
проходят в распорядке ежечасном.

Как я боюсь:
                     в тебе клокочет нечто.
Не вспоминай.
                           Забудь ту комнатенку,
ту тоненькую бледную девчонку
с ногами на тахте.
                                  В слезах признанья…
Ну зачем? Забудь навечно.
На Масловке живи себе, как ты хотела.
Играй. Осваивай другое дело.
Вживайся в образ, становись совсем иною,
забудь скорей подаренное мною.
Всё оборви,
что от любви осталось нашей,
                                                       и не трогай.

Всё это не твое.
Иди своей дорогой.

Ты выбирала,
ты искала,
ты выискивала,
металась и ждала, играла в прятки,
и страхом
                  побеждала страх
разрыва близкого.
Ты заслужила.
Отдохни.
Теперь уж всё в порядке.

Я живу на Песчаной,
приходите ко мне!
Снег и снег величавый
кружится в вышине.
Снег и снег, снег и снег…
Товарищи,
приходите скорей.
Снег оттопайте тающий,
веник есть у дверей.

Я прошел по дорогам
из Москвы в Сталинград,
и теперь я о многом
побеседовать рад.
Нам, товарищи, вместе
надо быть в этот час,
я дорогою вести
встретил —
вести от вас.

Вести важные плыли
через лес, через степь,
в тех вагонах, что были
с меткой:
              «Годен под хлеб».
Грейдер вытерт до лоска,
кони шли и быки,
от вестей на повозках
распирало мешки.
ЗИСы встречные пели,
было весело им,
и рессоры терпели
под зерном молодым.
Проводил меня снова
Сталинград на заре.
Мне не надо иного,
чем земля в сентябре!

Я живу…
              Вы запомните.
Приходите, друзья.
Мне без вас в этой комнате
больше просто нельзя.
Я зову вас надолго —
до конца моих дней,
как зовет меня Волга
и поэма о ней.
Собирайтесь от Волги,
от речонки любой,
чистый ветер тревоги
захватите с собой.
Отогрева, обдува
жду от ветра того.
Очень надо обдумать
мне себя самого.

Снег, товарищи.
                          В инее
стекла окон моих.
Что-то очень уж зимнее
нанесло на двоих,
Где сегодня летаете?
Приходите ко мне,
отдышите, оттайте
иней тот на окне!

Родная степь уснула в теплом ветре,
дыша настоем зреющей травы.
На тысяча двухсотом километре
встречаю ночь,
                            вторую от Москвы.
Руль под рукой подрагивает крупно,
машина мчит, ее не торопи.

(А ты сопровождаешь неотступно…)

Как пахнет ночь весенняя в степи!
В Дебальцево
                        свернул я к Сталинграду.
То вниз лети,
                      то круче забирай.
Всех терриконов темные громады
расположил в степи шахтерский край.

(Захлестнутый воспоминаньем сложным,
всем ложным,
                        чем меня ты обожгла,
я этим одиночеством дорожным
так дорожил,
                        как той,
                                        кем ты была.)

И вот,
в луче, внезапно оробелом,
прищуренные вспыхнули глаза:
явилась сразу —
                             тоненькая, в белом;
я, топнув, надавил на тормоза.
«Вам далеко?»
                       — «Нет, километров восемь».
— «Одна? В такую темень!»
                                               — «Что ж с того?» —
смеется и стоит.
«Садись, подбросим».
И села
возле локтя моего.

(Я знаю,
                 ты сказала бы: «Нахалка!
К мужчине! Ночью! Это неспроста…»
Да, мне всегда тебя бывало жалко:
тебя пугала ночью темнота.
И всё же ты —
                                святоша и трусиха,
ханжа, в гордыне выгнувшая бровь,
как ты хитро,
                       извилисто и тихо
решилась
                   обокрасть мою любовь!)

«Наш драмкружок —
                                 ведущий в нашей школе.
Да, мы концерт давали в том селе.
Кто? Ухажер? Теленок на приколе…
Ой, гоните,
                         вы что — навеселе?..»
Я горько усмехнулся:
                                     «Юность всё же,
понять ли ей ту боль, что я таю!»
Заметила.
Притихла.
Стала строже.
«Да что вы — роль!
                                   Танцую и пою…»

И вспомнилась мне девушка иная,
как шла ночами долгими, одна,
плясала, пела в клубе, озорная,
любовью неземной озарена…

(Так оставайся, стриженная модно,
красавица презрительная, ты.
Передохнул легко я и свободно.
Увидел всё, прозрев от слепоты.
Качайся в море на волне глубокой,
заплачь другому, —
                                     знаю, что вода.
Я серо-голубые с поволокой
глаза твои
не помню,
навсегда!)

«Как вы вздохнули странно!»
                                              — «Просто — сердце»,
— «Смотрите,
                         как красив наш Краснодон!
У памятника молодогвардейцам
сойду.
Остановите.
Вот мой дом».
И выпорхнула в платьице веселом.
А я сквозь ночь степную,
                                           сквозь весну
промчался по уснувшим тихим селам
и знал:
             до самой Волги не усну.
И распростился с тяжкою тревогой.
И всех,
               кому придет пора помочь,
направлю этой дальнею дорогой.
И пожелаю встретить эту ночь.