Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Щапова-де Карли Елена

Я пыталась вырвать руку, но она крепко ухватилась за рукав.

— Элена, нет, это неправда, я тебе принесу твои вещи. Я все время думала о тебе. Я знаю, что ты — единственная женщина, которая может доставить мне удовольствие.

Такая самоуверенность меня разозлила.

— Слушай, я уверена, что могу «доставить тебе удовольствие», но в том, что ты не доставишь мне ничего, уверена еще больше. Прощай!

Она растерялась.

— Я тебе позвоню, — неуверенно донеслось мне вслед.

На выходе стояла она, высокая белокурая красавица с грустно-голубыми глазами. Мы понимали друг друга без слов…

Она оказалась из «Алин Форд». Ее звали Дези. Мы вышли. Говорить в туалете не хотелось, снаружи же стоял такой грохот, что приходилось кричать. Она протянула мне заранее приготовленный телефон. Мне она нравилась. И тут я сглупила, я встретилась с умоляющими глазами Сашки. Он тут же подлетел, сказал «хай». В следующий момент рядом оказался и эта старая дылда фотограф. Она все поняла, и уголки ее губ презрительно опустились вниз. Она ушла. Исчезла навсегда. Я ей никогда не позвонила.

— Ну что, получили, что хотели?

— Да, — протянул Сашка, — она, конечно, стопроцентный дайк. Ну ничего, Ленок, извини, если помешал.

— Между прочим, уж кто действительно помешал, так это твоя маленькая блядь Элизабет.

— Она здесь?

— Здесь, но теперь, наверное, уйдет после встречи со мной. Она никак не ожидала увидеть меня здесь. Потаскушка, врушка и неблагодарная тварь.

— Элизабет? Это кто? — спросил Майкл.

— О, Джизус Крайст, ты не знаешь Элизабет? В Японии ее всегда гримируют и снимают как Мерилин Монро. Ты ничего не знаешь, Майкл.

И Дориан стал тянуть шею во все стороны в надежде увидеть Элизабет.

— Надоели вы мне. Впредь устраивайте свои дела сами. Я ухожу танцевать.

И беснующаяся масса поглотила меня на час.

— Когда вам грустно, что вы делаете?

— Юра, — спрашиваю я своего друга, — знаешь ли ты, кто такой Питер Брук? Он звонит мне постоянно, хочет встретиться. Мой телефон дала ему моя подруга из Нью-Йорка. Хамство — давать телефон неизвестным людям.

— Питер Брук? — переспрашивает Юра и лениво почесывается. — Конечно, это известный американский шпион, которого поймали в России, а потом обменяли на русского. Он просидел пять лет в советском концлагере и в Америке написал об этом книгу. А зачем ты это спрашиваешь?

— Я же тебе только что сказала, что он мне постоянно звонит и хочет встретиться. Было Рождество, и я уезжала, как ты знаешь. А потом я была занята, но теперь, если позвонит, я с ним обязательно встречусь. Я еще никогда не была знакома с настоящим американским шпионом. Может быть, они хотят меня завербовать? Но у меня же плохая память. Потом, кто же сейчас работает на одну разведку? — Минимум, на три.

— Давай, — как всегда, флегматично сказал Юра, — может, заплатят аванс, тогда пойдем в Клозери де Лила или в ля Куполь. У меня в данный момент — десять франков, галерейщик лишнего не платит.

Вечером зашла я к Юрке. Он уныло бродил по своей маленькой мастерской. Немытые тарелки, полотна, краски, кое-как застеленная постель. В бутылке на донышке высматривалось виски. Стены затянуты коричневой мешковиной. И от всей этой тоски и бедности выть хочется. Да еще на улице, как полагается, моросит отвратительный дождь.

— Юра, так жить — нельзя, пошли куда-нибудь.

— Куда?

— У тебя сколько денег?

— У меня — тридцать долларов, а у тебя?

— У меня — тоже тридцать.

— Ты же работаешь, снимаешься, куда деньги-то тратишь?

— Старик, живу не по средствам, покупаю дорогие тряпки и езжу на такси. Между прочим, иногда сама себя приглашаю в ресторан и преподношу себе цветы.

— А… Ну, тогда — конечно, — он зевнул.

— Ну, что делать-то будем? На улице — дождь?

— Дождь. Я еще сегодня никуда не выходил, не знаю, как там. Посмотри, сегодня нарисовал… — Юрка рисовал затуманенные, как во сне, двери и окна. Рисовал он их мастерски. От них веяло темными голландцами. Успех был ему обеспечен, но в искусстве, как и на военной службе, все дают за выслугу лет. — Нравится?

— Очень.

— Нет, серьезно?

— Да.

— А здесь не темновато?

— Ну, если бы высветлил чуть-чуть, — было бы лучше.

— Да? Я тоже так думал. Слишком темно, почти ничего не видно. — Мы замолчали.

— Леня заходил, сказал, что в ля Куполе богатые бабы мужиков покупают. Может, попробуем.

Я эту мысль поддерживаю, и мы едем в ля Куполь. Мы садимся на террасе и заказываем кофе. Юрочка скучающе оглядывает террасу. Народу мало, а сексуально озабоченных дам не видно вообще.

За окном моросит дождь. Вышагивает хромая проститутка. Проститутка стара и некрасива, как эта погода. Над ней раскрыт старенький китайский зонтик.

— Юрка, твоя коллега, — шучу я. Юрка хмыкает.

— Тебе понравилось то, что я сейчас делаю?

— Очень.

— Выставка в ноябре. Вишельман гарантирует успех.

— Знаешь, здорово! Так это еще никто никогда не делал. Красиво…

Проститутка теперь больше не маячила. Она встала.

— Юра, я думаю, она — молодец, что решила стать проституткой. Бесплатно ее бы никто не выебал, а так она сразу двух зайцев убивает.

— Ты что, на меня, что ли, намекаешь?

В этот момент на пороге появилась шикарно одетая дама с живым произведением искусства — юношей лет восемнадцати. Дама что-то рассказывала. Юноша улыбался по-майски. Юрка как-то крякнул и сказал, что Леня дурак, если не понимает разницы между тридцатью шестью и восемнадцатью. Мы расплатились за кофе и пошли к выходу. Юрка на ходу заворачивал шарф и слова вокруг шеи:

— Куда же он меня, дурак, позвал? Не видно что ли: я — и этот мальчик…

— Да, Юрка, мальчик был очень красив и молод.

Я еще раз посмотрела на них, теперь уже через окно, им принесли шампанское. Хромая проститутка исчезла.

— Вы часто отвечаете на телефонные звонки?

— Всегда, если не в постели с любимым человеком.

— С кем бы вам хотелось познакомиться?

— Со шпионом.

Питер Брук звонил каждый вечер, но никакого желания видеть незнакомого человека не было. И вот однажды…

Я лежала в черной ванной и думала, что совсем неплохо ловить на себе взгляд чистых зеркал, совсем неплохо жить и являть собою некий фантазм. Сейчас же из мыльных пузырей и вздулась фраза, которую я приподняла большим пальцем ноги: замашка балетного романтика и рисунок австрийского императора привели его к болезненной чувственности трех текущих свеч в ночном канделябре…

Фантазм сидел в двенадцать часов ночи в саду за столом, под деревом, которое в русской литературе называется размашистым и, кажется, орех. Впрочем, над названием он себе голову долго не ломал, а лишь вкушал эту дачную французскую романтику, где был совершенно один. Как и полагается фантазму, он был в белом, его ничто не раздражало, за исключением пьяных голосов, доносившихся иногда с соседской дачи. Хорошо ли ему было? — Ох, хорошо.

Стояла, лежала, сидела или, может, висела душная июльская ночь. Черная бабочка приятно раскрывала большие нешумные глаза и спрашивала: «Зачем?..» Мотыльки упорно обжигали себе крылья, пробуя обнюхать поплывшие свечи. Зеленобокая саранча проползла по садовому столу и, поняв, что в чужом пиру — похмелье, поспешно скрылась в красноглазом будуаре смородины…