Борис Божнев - Элегия эллическая. Избранные стихотворения

Улыбкой тихой и нетленной
Стоишь у сердца моего,
На темных небесах его
Сияя радугой бессменной.

Но нет былого вдохновенья
И жара странного в крови,
И мир холодный песнопенья
Не оживит восторг любви.

Так иногда на поздней тризне
Еще блистает луч живой,
Хотя диск солнца огневой
В иных мирах встает для жизни.

Ты меня сотворил из глины.
Глина прахом стать успела.
Утомителен путь длинный,
Измучилось, истомилось тело.

Ты вдунул дух светлый
В мой образ, Тебе подобный.
И вот он – поблеклый,
И грешный, и утробный.

Молись все суеверней,
Мыслью, делом, словом,
О глине – глине древней,
О духе – Духе новом.

Еще связуют якоря
С тяжелым и зеленым илом,
Еще вечерняя заря
В последний раз на небе милом.

Еще, мечтая о былом.
Глядишь с тоской на порт невзрачный,
А чайка голубым крылом
Уже нам чертит путь прозрачный…

К какой земле он приведет,
Какое небо мы увидим,
К какой любви он нас ведет,
Кого, кого возненавидим?

К каким туманным берегам
На нашем корабле прибудем,
Каким помолимся богам,
Кого найдем, кого забудем?

Иль, может быть, мы, утомясь,
Без страха и без сожалений
С чредою скорбных впечатлений
Прервем мучительную связь,

И нас теченье отнесет,
С морской травой и с вязким илом,
К тем берегам, где рай цветет
Зарей вечерней в небе милом…

Как, четки на нить, нижу
Смертельные битвы…
Ненавижу себя, ненавижу,
Ненавижу свои молитвы,

Свой мудрый дар песнопенья,
Свой подвиг и жертвы.
Ненавижу свое воскресенье
Из мертвых.

Эти черные дни без цели,
Эти черные ночи без смысла…
Радости заржавели,
Спутались числа.

А так верила и мечтала
Душа о рае.
И вот, – что сжигало –
Сгорает.

Нет сил в восторге онемелом
Очарованье превозмочь, –
Рисует Зодчий черным мелом
На бледном небе эту ночь.

Он пятнами закатных туч
Прозрачность дали заменяет
И тенью смутной затемняет
Последний отраженный луч.

И вот – и сумрачно, и плотно,
Висят средь вечной немоты
Небес огромные полотна
С изображеньем темноты.

Сегодня мой, доселе смутный взор
Увидел в белом утреннем тумане
Холодные серебряные сани,
Сбегающие с дальних светлых гор.

Они катились так легко и зыбко,
И правил ими старец, весь седой,
С бровями хмурыми и с длинной бородой,
И детская запомнилась улыбка.

И долго я смотрел ему вослед…
И понял вдруг, кто, улыбаясь, правил,
Кто проложил и предо мной оставил
Вдаль уходящий, вдаль зовущий след.

Он, неширокий, был глубок и чист,
Потайный знак для тех, кто нищ и светел,
Кто уж давно предчувствовал, и встретил,
И услыхал саней прозрачный свист…

Душа моя, не отлетай от тела,
Хотя болеет и гниет оно,
И ночью потом ледяным потело,
А пред глазами делалось темно.

Не веруя, как верят христиане,
Что смерть стоит у запертых дверей, –
Пока спокойно и тепло дыханье
И свежих губ и розовых ноздрей.

Тебя молю: побудь в бессильном теле, –
Оно слабеет, но оно живет,
И согревает простыню постели
И одеяло греет мой живот.

Пускай, уже лежащий неподвижно,
Лекарствами себя не излечу,
Я пыль сдуваю со страницы книжной,
Могу гасить оплывшую свечу.

И, чтобы губы не похолодели
И слабая приподнималась грудь,
Во мне, душа, немногие недели
Дыханием и вздохами пребудь.

И, не измучив воспаленных легких,
Кровавую не исторгая слизь,
Ты облачком серебряным и легким
На зеркале воздушно отразись…

Мы другу предлагаем папиросы
И книге все вниманье отдаем…
Мы быстро отвечаем на вопросы
И сторонимся на пути своем…

Мы уступаем дружелюбно в споре
И двери отворяем на звонок…
Мы говорим с печальными про горе
И ходим к тем, к очень одинок…

Себе я часто руку жму,
Когда все переутомило,
И словно другу своему,
Шепчу себе – ах, здравствуй, милый.

А поздороваюсь – рассказ
Про умирание и скуку,
И утешает всякий раз
Одна рука другую руку…

Сейчас себе я руку жму,
Благодаря за состраданье,
И. словно другу своему.
Шепчу себе – ах, до свиданья.

И знаю, левую держа
Знакомой правою рукою,
Что левая, слегка дрожа,
Ответит с грустию такою…

А если Муза станет проституткой,
То всю неделю я, ожесточась,
Работать буду и не есть по суткам,
Чтобы в субботу к ней пойти на час…

Так каждый день, усталый от работы,
Я буду грязный приходить домой,
И думать вслух: как долго до субботы,
Как мало платит мне хозяин мой…

Три пальца — кукиш, и три пальца – крест.
И кукишем ты крестишь футуристов,
Через монокль читая манифест,
За кафедрой насмешлив и неистов.

Молчание ночного мира,
Далекий лай загробных псов.
Спускается все ниже гиря
Бессмертных неземных часов.
……………………………………..

Лишь легкомысленная младость
Ночь назначает для любви…
Огонь другой, другая сладость
В моей мужающей крови –

Ей нужно поле грозной брани,
Чтоб ею обагрился меч.
Ей нужен страшный выход рана,
Чтоб доблестной струей истечь…
…………………………………………

В ночи живее чувство Бога.
Когда бы мог надземный мрак
Кромешней сделаться немного,
То, может, человека зрак

За первозданной узрел тьмою
Единый первозданный свет…
Но кто любуется луною,
Тот думает, что Бога нет.
……………………………………

Могущие дневные силы
Ничто пред слабостью ночной.
Все присносущие светила
Не стоят темноты одной.

О, старец, дряхлая глава
Твоя трясется в знак согласья
На смерть… Кивок, что зрим едва,
Страшней, чем ужас, слышный в гласе…

С какою силой неживой,
Изжелта-высохший и голый,
Нам повторяет череп твой
Свои безвласые глаголы…

Все обостряющимся слухом
И сквозь скрипение пера
Я слышу отдаленно глухо
Звук рубящего топора…

Как страшен сей топор стучащий, –
Он дивный вырубает век…
Еще в классические чащи
Гулять приходит человек.

И зрит могучих исполинов,
Несокрушимых до сих пор,
Хотя в тени столетне-длинной
Блестит таинственный топор,

Что все написанное нами
Хотел бы, как мильон голов,
Срубить… Но в небеса корнями
Ушли леса высоких слов…

А на земле одни лишь ветки
Цветут, трепещут, тень дают,
И строки, словно птицы в клетке,
Столь зримо-сладостно поют…