Владимир Маяковский - Том 5. Стихотворения 1923

У кого нуждою глотку свело —
растопырь на вот это уши.
Эй, деревня каждая!
         Эй, село!
Навостри все уши —
         и слушай.
Нынче
           будет
        из старой истории сказ
о чудовище —
         Змее-Горыныче.
Нынче
           этот змей
               объявился у нас,
только нынче
           выглядит иначе.
Раз завидя,
    вовеки узнаешь ты:
чешуя его
    цвета зеленого,
миллион зубов —
         каждый
            будто бутыль —
под губой
    у зме́ища оного.
Этот змеище зол,
         этот змеище лют,
пасть —
    верста,
         а не то что са́жень!
Жрет в округе всё,
         а не то что люд!
Скот сжирает
           и хаты даже!
Лишь заявится он —
         подавай урожай.
Миг —
            и поле Горынычу отдано.
Всё ему неси,
           служи, ублажай,
сам же лапу соси
         голодный.
Деревушка.
       Прильнет Горынычев рот —
в деревушке —
             ни клуба,
                ни школы.
Подползет к селу,
         хвостом вильнет —
и мужик
    голодный и голый.
Зажигается пузо в тысячу искр,
лишь глазищами взглянет своими.
Дух сивушный
             дымит сквозь ноздревый писк.
Самогон — змеи́щево имя.
Он
      болезнью вползает в мужицкий дом.
Он
      раздорами кормится до́сыта.
От него
    вырастает холм за холмом
в горб изго́рбится гладь погоста.
От него
    расцветают наши враги —
поп,
        кулак
    да забытый помещик.
Знает враг,
       что ни рук не поднять,
                  ни ноги́,
коль вопьются сивушные клещи.
Всё богатство крестьянское зме́ище
                  жрет,
вздулся,
    пол-России выев.
Всё бросают зеленому змеищу в рот,
в пасть зубастую,
         в зевище змиев.
Если будет
    и дальше
         хозяйничать гад,
не пройти по России и году —
передо́хнет бедняк,
         обнищает богач.
Землю вдрызг пропьешь
                 и свободу.
Если ты
    погрязнешь
         в ленивую тишь —
это горе
    вовек не кончится.
Самогонщики
            разжиреют лишь,
разжиреют лишь
         самогонщицы.
Чтоб хозяйство твое
         не скрутил самогон,
чтоб отрава
         в гроб не свела, —
самогонщиков
             из деревни
            вон!
Вон из хутора!
            Вон из села!
Комсомолец!
         Крестьянин!
                  Крестьянка!
                  Эй!
Жить чтоб
    жизнью сытой
            и вольной,
бей зеленого книгой!
         Учением бей!
Хвост зажми ему
         дверью школьной!
Изгоняй, кто поит,
         выгоняй, кто пьет!
Это — гниль!
            Нужна кому она?!
Только тот,
       кто здоров, —
                  крестьянству оплот.
Трезвым мозгом сильна коммуна.

  Мы
  сбросили с себя
         помещичье ярмо,
мы
      белых выбили,
         наш враг
                        полег, исколот;
мы
     побеждаем
            волжский мор
и голод.
Мы
      отвели от горл блокады нож,
мы
     не даем
    разрухе
         нас топтать ногами,
мы победили,
           но не для того ж,
чтоб очутиться
         под богами?!
Чтоб взвилась
            вновь,
         старья вздымая пыль,
воронья стая
          и сорочья,
чтоб снова
       загнусавили попы,
религиями люд мороча.
Чтоб поп какой-нибудь
             или раввин,
вчера
         благословлявший за буржуев драться,
сегодня
    ручкой, перемазанной в крови,
за требы требовал:
         «Попам подайте, братцы!»
Чтоб, проповедуя
         смиренья и посты,
ногами
    в тишине монашьих келий,
за пояс
    закрутивши
         рясовы хвосты,
откалывали
        спьяну
         трепака
                       да поросенка с хреном ели.
Чтоб, в небо закатив свиные глазки,
стараясь вышибить Россию из ума,
про Еву,
    про Адама сказывали сказки,
на место знаний
         разводя туман.

Товарищ,
    подымись!
         Чего пред богом сник?!
В свободном
          нынешнем
              ученом веке
не от попов и знахарей —
                  из школ,
              из книг
узнай о мире
         и о человеке!

Эй, крестьяне!
            Эта песня для вас!
Навостри на песню ухо!
В одном селе,
            на Волге как раз,
была
         засу́ха.

Сушь одолела —
         не справиться с ней,
а солнце
    сушит
         сильней и сильней.
Посохли немного
и решили:
    «Попросим бога!»
Деревня
    крестным ходом заходила,
попы
         отмахали все кадила.

А солнце шпарит.
         Под ногами
уже не земля —
              а прямо камень.
Сидели-сидели, дождика ждя,
и решили
    помолиться
         о ниспослании дождя.
А солнце
    так распалилось в высях,
что каждый росток
         на корню высох.
А другое село
по-другому
       с засухами
         борьбу вело,
другими мерами:
агрономами обзавелось
             да землемерами.

Землемер
    объяснил народу,
откуда
           и как
       отвести воду.
Вел
      землемер
          с крестьянами речь,
как
      загородкой
             снега беречь.

Агроном учил:
         «Засеивайтесь злаком,
который
    на дождь
         не особенно лаком.
Засушливым годом
засеивайтесь корнеплодом —
и вырастут
       такие брюквы,
что не подымете и парой рук вы».
Эй, солнце —
         ну-ка! —
попробуй,
    совладай с наукой!
Такое солнце,
            что дышишь еле,
а поля — зазеленели.
Отсюда ясно:
           молебен
в засуху
    мало целебен.
Чем в засуху
         ждать дождя
                по году,
сам
      учись
    устраивать погоду.