Владимир Маяковский - Том 10. Стихотворения 1929-1930

Коммунизм
    без учебы
         не выстроишь никак.
Даешь
  обученного кадровика.

С неграмотным
         социализма
           не построишь
                 и в века,
даешь
  обученного кадровика.

В хвосте у техники не волочись
для стройки великой
         учись и учись!

Следи за временем,
        за материалом,
              за собой!
На все —
    экономии о́тсвет.
И это будет
    последний и решительный бой
с потерями в производстве.

Каждая работница,
          каждый рабочий —
береги материалы!
       борись с порчей!

Где прогульщик?
       Жив Курилка!
В дымной гуще
      торчит в курилке.

Лентяев и разгильдяев
            сметайте начисто!
Даешь
  работу
     высшего качества!

Того,
    кто любит водкой нализаться,
не проймет
     никакая рационализация.

Богомольных прогульщиков
            с Электрозавода вон.
Не меняй гудок
      на колокольный звон.

Смотри,
   чтоб время
        болтовней не тратили.
После работы
      наговоришься с приятелем.

Болтливость —
         растратчик рабочих часов.
В рабочее время —
        язык на засов.

   Помните —
мы работали
     без красок,
     без бумаги
   и
без художественных
        традиций
в десятиградусном
        морозе
         и
в дыму «буржуек»
         с
единственной целью —
отстоять Республику советов,
  помочь
  обороне,
  чистке,
  стройке.

Чтоб эта выставка
  стала полной —
   надо перенести сюда
   трамваи
    и
   поезда,
расписанные
  боевыми
  строками.
  Атаки,
  горланившие
  частушки.
   Заборы
   Стены
и
   флаги,
проходившие
   под
Кремлем,
раскидывая
   огонь
лозунгов.

Хочется посмеяться.
        Но где
           да как?
Средство для бодрости —
           подписка на Чудак.
Над кем смеетесь?
       Смеетесь над кем?
Это
 подписчики
       узнают в Чудаке.
В бюрократа,
     рифма,
        вонзись, глубока!
Кто вонзит?
       Сотрудники Чудака.
Умри,
  подхалим,
       с эпиграммой в боку!
Подхалима
    сатирой
          распнем по Чудаку.
Протекция держится
         где
          и на ком?
Эту
 протекцию
      бомбардируем
               Чудаком.
Иди
 на вредителя
       лавой атак.
Кто застрельщик?
       Застрельщик —
             Чудак.
В поезде,
       в трамвае,
          на лыжах,
            на коньках,
тысячи
   угрюмых
       читателей и читах,
спешите!
      Просите
       контору «Огонька»:
«Скорей
   подпишите
          нас
            на Чудака!»

Жили были
     Сима с Петей.
Сима с Петей
      были дети.
Пете 5,
   а Симе 7 —
и 12 вместе всем.

Петин папа
    был преважным:
в доме жил пятиэтажном
и, как важный господин,
в целом доме
     жил один.
Очень толстый,
         очень лысый,
злее самой злющей крысы.
В лавке сластью торговал,
даром сласти не давал.
Сам себе под вечер в дом
сто пакетов нес с трудом,
а за папой,
    друг за другом,
сто корзин несет прислуга.
Ест он,
   с Петею деля,
мармелад и кренделя.
Съест
  и ручкой маме машет:
— Положи еще, мамаша! —
Петя
 взял
      варенье в вазе,
прямо в вазу мордой лазит.
Грязен он, по-моему,
как ведро с помоями.
Ест он целый день,
          и глядь —
Пете некогда гулять.
С час поковыряв в носу,
спит в двенадцатом часу.
Дрянь и Петя
     и родители:
общий вид их отвратителен.
Ясно
    даже и ежу —
этот Петя
       был буржуй.

Сима
    тоже
    жил с отцом,
залихватским кузнецом.
Папа — сильный,
       на заводе
с молотками дружбу водит.
Он в любую из минут
подымает пальцем пуд.
Папа явится под вечер,
поздоровавшись для встречи,
скажет маме:
        — Ну-ка,
         щи
нам с товарищем тащи! —
Кашу съев
    да щи с краюшкой,
пьют чаи цветастой кружкой.
У рабочих денег нету.
Симе
     в редкость есть конфету.
Но зато
   она и слаще,
чем для Пети
     целый ящик.
Чай попив,
    во весь опор
Сима с папой
      мчат во двор.
Симин папа
       всех умнее,
всё на свете он умеет.
Колесо нашел
      и рад,
сделал Симе самокат.
Сима тоже деловит:
у него серьезный вид.
Хоть ручонки и тонки,
трудится вперегонки.
Из мешка,
       на радость всем,
Сима сам смастачил шлем.
Красную надев звезду,
Сима всех сумел бы вздуть!
Да не хочет —
      не дерется!
Друг ребячьего народца.
Сима чистый,
      чище мыла.
Мылся сам,
    и мама мыла.
Вид у Симы крепыша,
пышет, радостью дыша.
Ровно в восемь
      Сима спит.
Спит, как надо —
       не сопит.
Птицы с песней пролетали,
пели:
  «Сима — пролетарий!»

Петя,
    выйдя на балкончик,
жадно лопал сладкий пончик:
словно дождик по трубе,
льет варенье по губе.
Четверней лохматых ног
шел мохнатенький щенок.
Сел.
 Глаза на Петю вскинул:
— Дай мне, Петя, половину!
При моем щенячьем росте
не угрызть мне толстой кости.
Я сильнее прочих блюд
эти пончики люблю.
Да никак не купишь их:
заработков никаких. —
Но у Пети
    грозный вид.
Отвернуться норовит.
Не упросишь этой злюни.
Щен сидит,
     глотает слюни.
Невтерпеж,
    поднялся —
          скок,
впился в пончиковый бок.
Петя,
    посинев от злости,
отшвырнул щенка за хвостик.
Нос
 и четверо колен
об земь в кровь расквасил щен.
Омочив слезами садик,
сел щенок на битый задик.
Изо всех щенячьих сил
нищий щен заголосил:
— Ну, и жизнь —
       не пей, не жуй!
Обижает нас буржуй.
Выйди, зверь и птичка!
Накажи обидчика! —
Вдруг,
  откуда ни возьмись,
сто ворон слетают вниз.
Весь оскаленный, шакал
из-за леса пришагал.
За шакалом
    волочится
разужасная волчица.
А за ней,
      на три версты
распустив свои хвосты,
два огромных крокодила.
Как их мама уродила?!
Ощетинивши затылки,
выставляя зубы-вилки
и подняв хвостища-плети,
подступают звери к Пете.
— Ах, жадаба!
      Ах ты, злюка!
Уязви тебя гадюка!
Ах ты, злюка!
     Ах, жадаба!
Чтоб тебя сожрала жаба!
Мы
 тебя
   сию минутку,
как поджаренную утку,
так съедим
    или ина́че.
Угнетатель ты зверячий! —
И шакал,
      как только мог,
хвать пузана
     за пупок!
Тут
 на Петю
    понемногу
крокодил нацелил ногу
и брыкнул,
    как футболист.
— Уходи!
    Катись!
       Вались! —
Плохо Пете.
       Пете больно.
Петя мчит,
    как мяч футбольный.
Долетел,
      от шишек страшный,
аж
 до Сухаревой башни*.
Для принятья строгих мер —
к Пете милиционер.
Говорит он грозно Пете:
— Ты ж не на велосипеде!
Что ты скачешь, дрянный мальчик?
Ты ведь мальчик,
       а не мячик.
Беспорядки!
       Сущий яд —
дети этих буржуят!
Образина милая,
как твоя фамилия? —
Петя стал белей, чем гусь:
— Петр Буржуйчиков зовусь.
— Где живешь,
      мальчишка гадкий?
— На Собачьевой
       площадке*. —
Собеседник Петю взял,
вчетверо перевязал,
затянул покрепче узел,
поплевал ему на пузо.
Грозно
   вынул
     страшный страж
свой чернильный карандаш,
вывел адрес без помарки.
Две
 на зад
    наклеил марки,
а на нос
   — не зря ж торчать! —
сургучовую печать.
Сунул Петю
       за щеку
почтовому ящику.
Щелка узкая в железе,
Петя толст —
     пищит, да лезет.
— Уважаемый папаша,
получайте
    чадо ваше!

Сказка сказкой,
      а щенок
ковылял четверкой ног.
Ковылял щенок,
          а мимо
проходил известный Сима,
получивший
       от отца
что-то вроде леденца.
Щений голод видит Сима,
и ему
  невыносимо.
Крикнул,
       выпятивши грудь:
— Кто посмел щенка отдуть?
Объявляю
    к общей гласности:
все щенята
    в безопасности!
Я защитник слабого
и четверолапого. —
Взял конфету из-за щек.
— На́, товарищ!
         ешь, щенок! —
Проглотил щенок
       и стал
кланяться концом хвоста.
Сел на ляжечки
         и вот
Симе лапу подает.
— Спасибо
    от всей щенячьей души!
Люби бедняков,
      богатых круши!
Узнается из конфет,
добрый мальчик
       или нет.
Животные домашние —
тебе
 друзья всегдашние. —
Замолчал щенок,
       и тут
появляется верблюд.
Зад широкий,
     морда у́же,
весь из шерсти из верблюжьей.
— Я
 рабочий честный скот,
вот штаны,
    и куртка вот!
Чтобы их тебе принесть,
сам
 на брюхе
        выстриг шерсть.
А потом пришел рабочий,
взял с собою
     шерсти клочья.
Чтобы шерсть была тонка,
день работал у станка. —
За верблюдиной баранчик
преподносит барабанчик
собственного пузыря.
— Барабаньте, чуть заря! —
А ближайший красный мак,
цветший, как советский флаг,
не подавши даже голоса,
сам
 на Симу прикололся.
У зверей
      восторг на морде:
— Это
   Симе
       красный орден! —
Смех всеобщий пять минут.
В это время,
     тут как тут,
шла четверка
     из ребят,
развеселых октябрят.
Ходят час,
    не могут стать.
— Где нам пятого достать?
Как бы нам помножиться? —
Обернули рожицы.
Тут фигура Симина.
— Вот кто нужен именно! —
Храбрый,
       добрый,
       сильный,
              смелый!
Видно — красный,
       а не белый.
И без всяких разногласий
обратился к Симе Вася:
— Заживем пятеркой братской,
звездочкою октябрятской? —
Вася,
    Вера,
    Оля,
         Ваня
с Симой ходят, барабаня.
Щеник,
   радостью пылая,
впереди несется, лая.
Перед ними
    автобусы
рассыпаются, как бусы.
Вся милиция
        как есть
отдает отряду честь.

Сказка сказкою,
         а Петя
едет, как письмо, в пакете.
Ехал долго он и еле
был доставлен в две недели.
Почтальон промеж бумажками
сунул в сумку вверх тормашками.
Проработав три часа,
начал путать адреса.
Сдал, разиня из разинь,
не домой, а в магазин.
Петя,
    скисши от поста,
распечатался и встал.
Петя
 плоский, как рубли.
Он уже не шар,
      а блин.
Воскресенье —
      в лавке пусто.
Петя
    вмиг приходит в чувство
и, взглянув на продовольствие,
расплывается от удовольствия.
Рот раскрыл,
        слюна на нем.
— Ну, — сказал, —
          с чего начнем?
Запустил в конфеты горсти
и отправил в рот для скорости.
Ел он, ел
      и еле-еле
все прикончил карамели.
Петя, переевши сласть,
начал в пастъ закуски класть
и сожрал по сей причине
все колбасы и ветчины.
Худобы в помине нет,
весь налился,
     как ранет.
Все консервы Петя ловкий
скушал вместе с упаковкой.
Все глотает, не жуя:
аппетит у буржуя!
Без усилий
    и без боли
съел четыре пуда соли.
Так наелся,
    что не мог
устоять на паре ног.
Петя думает:
       «Ну, что же!
Дальше
   буду
     кушать лежа».
Нет еды,
      но он не сыт,
слопал гири и весы.
Видано ли это в мире,
чтоб ребенок
     лопал гири?!
Петя —
   жадности образчик;
гири хрустнули,
       как хрящик.
Пузу отдыха не дав,
вгрызся он в железный шкаф.
Шкаф сжевал
     и новый ищет…
Вздулся вербною свинищей*.
С аппетитом сладу нет.
Взял
 губой
    велосипед —
съел колеса,
    ест педали…
Тут их только и видали!
Но не сладил Петя бедный
с шиною велосипедной
С грустью
    объявляю вам:
Петя
 лопнул пополам.
Дом
 в минуту
     с места срыв,
загремел ужасный взрыв.
Люди прыгают, дрожа.
«Это, — думают, — пожар!»
От вели́ка до мала́
все звонят в колокола.
Вся в сигналах каланча,
все насосы волочат.
Подымая тучи пыли,
носятся автомобили.
Кони десяти мастей.
Сбор пожарных всех частей.
Впереди
   на видном месте
вскачь несется
      сам брандмейстер.

Сказка сказкою,
      а Сима
ходит городом
      и мимо.
Вместе с Симою в ряд
весь отряд октябрят.
Все живут в отряде дружно,
каждый делает что нужно, —
как товарищ,
        если туго,
каждый
   выручит друг друга.
Радуется публика —
детская республика.
Воскресенье.
     Сима рад,
за город ведет отряд.
В небе флаг полощется,
дети вышли в рощицу.
Дети сели на лужок,
надо завтракать ужо.
Сима, к выдумкам востер,
в пять минут разжег костер.
Только уголь заалел,
стал картошку печь в золе.
Почернел картошкин бок.
Сима вынул,
     крикнул:
         — Спёк! —
Но печален голос Оли:
— Есть картошка,
       нету соли. —
Плохо детям,
        хоть кричи,
приуныли, как грачи.
Вдруг
  раздался страшный гром.
Дети
    стихли впятером.
Луг и роща в панике.
Тут
 к ногам компанийки
в двух мешках упала соль —
ешь, компания,
      изволь!
Вслед за солью
      с неба
         градом
монпасье
    с доставкой на дом.
Льет и сыплет,
      к общей радости,
булки всякие
     и сладости.
Смех средь маленького люда:
— Вот так чудо!
          чудо-юдо!
Нет,
 не чудо это, дети,
а — из лопнувшего Пети.
Все, что лопал Петя толстый,
рассыпается на версты.
Липнем льет
     и валит валом —
так беднягу разорвало.
Масса хлеба,
     сласти масса —
и сосиски,
    и колбасы!
Сели дети,
    и отряд
съел с восторгом всё подряд.
Пир горою и щенку:
съест
    и вновь набьет щеку —
кожицею от колбаски.
Кончен пир —
      конец и сказке.
Сказка сказкою,
         а вы вот
сделайте из сказки вывод.
Полюбите, дети, труд —
как написано тут.
Защищайте
    всех, кто слаб,
от буржуевых лап.
Вот и вырастете —
          истыми
силачами-коммунистами.