Владимир Высоцкий - Я не люблю…

Штормит весь вечер, и пока
Заплаты пенные латают
Разорванные швы песка —
Я наблюдаю свысока,
Как волны головы ломают.

И я сочувствую слегка
Погибшим – но издалека.

Я слышу хрип, и смертный стон,
И ярость, что не уцелели, —
Еще бы – взять такой разгон,
Набраться сил, пробить заслон —
И голову сломать у цели!..

И я сочувствую слегка
Погибшим – но издалека.

А ветер снова в гребни бьет
И гривы пенные ерошит.
Волна барьера не возьмет, —
Ей кто-то ноги подсечет —
И рухнет взмыленная лошадь.

И посочувствуют слегка
Погибшей ей, – издалека.

Придет и мой черед вослед:
Мне дуют в спину, гонят к краю.
В душе – предчувствие как бред, —
Что надломлю себе хребет —
И тоже голову сломаю.

Мне посочувствуют слегка —
Погибшему, – издалека.

Так многие сидят в веках
На берегах – и наблюдают
Внимательно и зорко, как
Другие рядом на камнях
Хребты и головы ломают.

Они сочувствуют слегка
Погибшим – но издалека.

Полководец – с шеею короткой
Должен быть в любые времена:
Чтобы грудь – почти от подбородка,
От затылка – сразу чтоб спина.

На короткой незаметной шее
Голове удобнее сидеть, —
И душить значительно труднее,
И арканом не за что задеть.

А они вытягивают шеи
И встают на кончики носков:
Чтобы видеть дальше и вернее —
Нужно посмотреть поверх голов.

Все, теперь ты – темная лошадка,
Даже если видел свет вдали, —
Поза – неустойчива и шатка,
И открыта шея для петли.

И любая подлая ехидна
Сосчитает позвонки на ней, —
Дальше видно, но – недальновидно
Жить с открытой шеей меж людей.

Вот какую притчу о Востоке
Рассказал мне старый аксакал.
«Даже сказки здесь – и те жестоки», —
Думал я – и шею измерял.

В день, когда мы, поддержкой земли заручась,
По высокой воде, по соленой, своей,
Выйдем точно в назначенный час, —
Море станет укачивать нас,
Словно мать непутевых детей.

Волны будут работать – и в поте лица
Корабельные наши борта иссекут,
Терпеливо машины начнут месяца
Составлять из ритмичных секунд.

А кругом – только водная гладь, – благодать!
И на долгие мили кругом – ни души!..
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в домашней тиши.

Наши будни – без праздников, без выходных, —
В море нам и без отдыха хватит помех.
Мы подруг забываем своих:
Им – до нас, нам подчас не до них, —
Да простят они нам этот грех!

Нет, неправда! Вздыхаем о них у кормы
И во сне имена повторяем тайком.
Здесь совсем не за юбкой гоняемся мы,
Не за счастьем, а за косяком.

А кругом – только водная гладь, – благодать!
Ни заборов, ни стен – хоть паши, хоть пляши!..
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.

Говорят, что плывем мы за длинным рублем, —
Кстати, длинных рублей просто так не добыть, —
Но мы в море – за морем плывем,
И еще – за единственным днем,
О котором потом не забыть.

А когда из другой, непохожей весны
Мы к родному причалу придем прямиком, —
Растворятся морские ворота страны
Перед каждым своим моряком.

В море – водная гладь, да еще – благодать,
И вестей – никаких, сколько нам ни пиши…
Оттого морякам тяжело привыкать
Засыпать после качки в уютной тиши.

И опять уплываем, с землей обручась —
С этой самою верной невестой своей, —
Чтоб вернуться в назначенный час,
Как бы там ни баюкало нас
Море – мать непутевых детей.

Вот маяк нам забыл подморгнуть с высоты,
Только пялит глаза – ошалел, обалдел:
Он увидел, что судно встает на винты,
Обороты врубив на предел.

А на пирсе стоять – все равно благодать, —
И качаться на суше, и петь от души.
Нам, вернувшимся, не привыкать привыкать
После громких штормов к долгожданной тиши!

Всему на свете выходят сроки,
А соль морская – въедлива как черт, —
Два мрачных судна стояли в доке,
Стояли рядом – просто к борту борт.

Та, что поменьше, вбок кривила трубы
И пожимала баком и кормой:
«Какого типа этот тип? Какой он грубый!
Корявый, ржавый, – просто никакой!»

В упор не видели друг друга
оба судна
И ненавидели друг друга
обоюдно.

Он в аварийном был состоянье,
Но и она – не новая отнюдь, —
Так что увидишь на расстоянье —
С испуга можно взять и затонуть.

Тот, что побольше, мерз от отвращенья,
Хоть был железный малый, с крепким дном, —
Все двадцать тысяч водоизмещенья
От возмущенья содрогались в нем!

И так обидели друг друга
оба судна,
Что ненавидели друг друга
обоюдно.

Прошли недели, – их подлатали,
По ржавым швам шпаклевщики прошли,
И ватерлинией вдоль талии
Перевязали корабли.

И медь надраили, и краску наложили,
Пар развели, в салонах свет зажгли, —
И палубы и плечи распрямили
К концу ремонта эти корабли.

И в гладкий борт узрели
оба судна,
Что так похорошели —
обоюдно.

Тот, что побольше, той, что поменьше,
Сказал, вздохнув: «Мы оба не правы!
Я никогда не видел женщин
И кораблей – прекраснее, чем вы!»

Та, что поменьше, в том же состоянье
Шепнула, что и он неотразим:
«Большое видится на расстоянье, —
Но лучше, если все-таки – вблизи».

Кругом конструкции толпились,
было людно,
И оба судна объяснились —
обоюдно!

Хотя какой-то портовый дока
Их приписал не в тот же самый порт —
Два корабля так и ушли из дока,
Как и стояли, – вместе, к борту борт.

До горизонта шли в молчанье рядом,
Не подчиняясь ни теченьям, ни рулям.
Махала ласково ремонтная бригада
Двум не желающим расстаться кораблям.

Что с ними? Может быть, взбесились
оба судна?
А может, попросту влюбились —
обоюдно.

Был развеселый розовый восход,
И плыл корабль навстречу передрягам,
И юнга вышел в первый свой поход
Под флибустьерским черепастым флагом.

Накренившись к воде, парусами шурша,
Бриг двухмачтовый лег в развороте.
А у юнги от счастья качалась душа,
Как пеньковые ванты на гроте.

И душу нежную под грубой робой пряча,
Суровый шкипер дал ему совет:
«Будь джентльменом, если есть удача,
А без удачи – джентльменов нет!»

И плавал бриг туда, куда хотел,
Встречался – с кем судьба его сводила,
Ломая кости веслам каравелл,
Когда до абордажа доходило.

Был однажды богатой добычи дележ —
И пираты бесились и выли…
Юнга вдруг побледнел и схватился за нож, —
Потому что его обделили.

Стояла девушка, не прячась и не плача,
И юнга вспомнил шкиперский завет:
Мы – джентльмены, если есть удача,
А нет удачи – джентльменов нет!

И видел он, что капитан молчал,
Не пробуя сдержать кровавой свары.
И ран глубоких он не замечал —
И наносил ответные удары.

Только ей показалось, что с юнгой – беда,
А другого она не хотела, —
Перекинулась за борт – и скрыла вода
Золотистое смуглое тело.

И прямо в грудь себе, пиратов озадачив,
Он разрядил горячий пистолет…
Он был последний джентльмен удачи, —
Конец удаче – джентльменов нет!

Мы все живем как будто, но
Не будоражат нас давно
Ни паровозные свистки,
Ни пароходные гудки.
Иные – те, кому дано, —
Стремятся вглубь – и видят дно, —
Но – как навозные жуки
И мелководные мальки…

А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто – в могиле, кто – в почете.

А мы – так не заметили
И просто увернулись, —
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.

Средь суеты и кутерьмы —
Ах, как давно мы не прямы! —
То гнемся бить поклоны впрок,
А то – завязывать шнурок…
Стремимся вдаль проникнуть мы, —
Но даже светлые умы
Все размещают между строк —
У них расчет на долгий срок…

Стремимся мы подняться ввысь —
Ведь думы наши поднялись, —
И там царят они, легки,
Свободны, вечны, высоки.
И так нам захотелось ввысь,
Что мы вчера перепились —
И горьким думам вопреки
Мы ели сладкие куски…

Открытым взломом, без ключа,
Навзрыд об ужасах крича,
Мы вскрыть хотим подвал чумной —
Рискуя даже головой.
И трезво, а не сгоряча
Мы рубим прошлое сплеча, —
Но бьем расслабленной рукой,
Холодной, дряблой – никакой.

Приятно сбросить гору с плеч —
И все на божий суд извлечь,
И руку выпростать, дрожа,
И показать – в ней нет ножа, —
Не опасаясь, что картечь
И безоружных будет сечь.
Но нас, железных, точит ржа —
И психология ужа…

А рядом случаи летают, словно пули, —
Шальные, запоздалые, слепые на излете, —
Одни под них подставиться рискнули —
И сразу: кто – в могиле, кто – в почете.

А мы – так не заметили
И просто увернулись, —
Нарочно, по примете ли —
На правую споткнулись.