Григ Нурдаль - Я жил в суровый век
Но никто его не слушает.
— Неужели этот трус вас перепугал? — говорит Жежен. — Вот я сам расскажу анекдот. Мировой анекдот.
Рэймон, улыбаясь, поднимает голову.
Все слушают.
— Ребята, сирена. Что такое?
— Да это же сигнал к сбору. Вон возвращаются бригады и идёт писарь.
— Быстро, быстро! — кричит писарь. — На перекличку! Завтра работать!
Французы строятся по росту, смешиваясь с заключёнными, вернувшимися из каменоломни. Последние явно удивлены тем, что французы ещё здесь.
— Вот что значит повезло, — говорит Жежен. — Ничего не делали, получили суп и ещё посмеялись.
Француз, недавно высказывавший мрачные предположения, теперь приподнимается на цыпочки, чтобы посмотреть на корзины с хлебом, которые приносят из кухни двое пленных.
— Ну, приятель, — говорит Рэймон, толкая его локтем, — я же тебе говорил, что мы ещё будем собирать подснежники.
XIX
— Чудом уцелели!
— А мы-то смеялись!
— Нас действительно хотели расстрелять.
— А что им помешало?
— Из Берлина пришёл приказ отложить расстрел.
— Как об этом стало известно?
— В лагерной канцелярии нашли бумаги.
— Всё-таки большая часть французов погибла в лагерях.
— Да, возвращается, по-видимому, один из десяти.
Прошло семнадцать месяцев с тех пор как французы, работавшие на каменоломне Маутхаузена, были вызваны в лагерь. Сейчас в Берлине над рейхсканцелярией развевается флаг Победы. Те немногие, которым удалось выжить в фашистских лагерях, возвращаются на родину. В начале 1944 года Рэймона разлучили с друзьями. Сейчас, на границе, он оказался в одном поезде с Робером.
— Где Виктор?
— Он едет с больными.
— А Жежен?
— Умер весной от истощения. Он не сломился до конца.
— А Арман? — Этот выжил.
Страна проклятья,
Где все мы — братья,
Томимся под ярмом…[23]
— Ребята, предместья, предместья.
Мои дорогие предместья…
— Нуаэи-ле-Сёк. Смотри, здесь оживление…
Но день придёт, и жизнь вернётся,
И расцветёт для нас весна.
Нам счастье снова улыбнётся,
Моя свободная страна.
Освобождённые из концлагерей возвращаются домой. Все поют.
В первых вагонах лежат на соломе умирающие. Париж!
Земля свободы,
Где скоро снова
Мы обретём свой дом!
Восточный вокзал. Поезд медленно въезжает под стеклянный свод. На платформе стоят офицеры, солдаты, медицинские сестры. Внезапно раздаётся музыка, волнующая до слёз. Железнодорожники снимают фуражки и стоят навытяжку.
Отречёмся от старого мира…
Люди в полосатой одежде выходят из вагонов. На измождённых лицах глаза кажутся огромными.
Одна из медицинских сестёр, как ребёнка, несёт на руках взрослого мужчину. Он весит меньше тридцати килограммов.
— Не спешите! Не торопитесь!
— Сюда, товарищи!
Рёбер и Рэймон осматривают вагон: никто не остался.
— Вон ещё вещи.
— Это мои, — говорит парнишка. Он опирается на палку и похож на старика.
— Что там у тебя?
— Консервы.
— Так ты их забери, пригодятся.
— Ничего, обойдусь.
— Мы тебе поможем нести, бери.
Вокруг неподвижно стоят военные. У них взволнованные лица.
— Идите прямо по платформе, — говорит один из офицеров. — У выхода вас ожидают машины.
Трубач играет песню «Самбр и Маас». Бывшие заключённые проходят между шеренгами молодых солдат, которые отдают им честь.
— Неужели всё это ради нас? — спрашивает у Робера Рэймон.
— Как видно.
У вокзала перед оградой толпятся сотни людей; у большинства глаза полны слёз. Они ищут своих близких. Полицейские наводят порядок. Прибывшим всё кажется необыкновенным.
— Да здравствует Франция! — кричат в толпе. Бывшие заключённые проходят, подняв головы.
— Бедненькие, бедненькие мои, — рыдает старушка. Парижане вглядываются в проходящих, надеясь увидеть знакомые лица.
А приехавшие идут вперёд. Они поражены, как будто попали в новый мир.
— Мама!
Один из бывших заключённых роняет картонку, которую держал под мышкой. Прорывая цепь охраны, он бросается к седой женщине.
— Странно, все плачут, — замечает сосед Рэймона.
— Никто из вас не видел Пьера Порталя? — спрашивает какая-то женщина.
— Жака Треба? Люсьена Маршаля?
И со всех сторон сыплются имена и фамилии. На тротуаре мужчина хватает Робера за руку и показывает ему снимок.
— Это мой сын, вы его не знаете? Парижские автобусы стоят на мостовой.
— Возьмите себе, — говорит какая-то женщина Рэймону и протягивает ему букетик ландышей.
Бывшие заключённые проходят к автобусам. Их окружают парижане.
— Есть среди вас такие, у кого нет семьи? — спрашивает дрожащий голос.
— У него вот не осталось близких, — указывает Робер на одного из своих товарищей. — Его родителей и двух сестёр убили в Освенциме.
— Я его приглашаю к себе.
Кондуктор автобуса угощает всех папиросами. Это его недельный паёк.
— Слушайте, ребята, говорят, что нас везут в гостиницу «Лютеция».
— Здорово! Там помещалось гестапо.
* * *Каждый пассажир в автобусе, в котором едут Рэймон и Робер, выражает радость по-своему. Пение. Крики. Восклицания.
— Представляешь себе, — рассказывает один, — какой-то старичок во что бы то ни стало хотел мне дать пятьсот франков.
— А мне всунули в руку банку сгущённого молока.
— Сена! Вот Сена!
— Да ведь это Париж!
— Париж! — повторяет кто-то сдавленным голосом.
— Смотри, узнаёшь башню?
— Ещё бы!
Автобус едет по бульвару Сен-Жермен.
— Видишь кабачок, вот тут у меня было первое свидание с Жеженом.
Некоторые прохожие снимают шляпы.
* * *У входа в гостиницу «Лютеция» толкотня. Не успел ещё Робер выйти из автобуса, как его уже спрашивает какая-то женщина:
— Не знаете Мишеля Лурье?
— Мишель, а дальше?
— Лурье.
— Нет, мадам, его нет с нами. В каком он был лагере?
— Не знаю.
— А Поля Леви? — спрашивает другая. — Он был в Маутхаузене.
Робер вспоминает молодого еврея, которого эсэсовцы сбросили со скалы в каменоломне. Он безжизненно распластался на камнях. Его фамилия была Леви.
— Нет, мадам, я его не знал.
Вокруг Реймона уже образовалась толпа.
— Вы уверены, что он умер? — спрашивает девушка.
— К сожалению, да.
— А вы его видели мёртвым? Видели его могилу?
— Нет.
— Может быть, вы ошиблись? У моего брата было железное здоровье. Он был спортсменом. Он не мог умереть от простуды. Он, наверно, выздоровел.
— Да я же вам говорю, что нет.
— Но ведь его арестовали всего десять месяцев тому назад. Он был полон сил.
— Она мне не верит, — говорит Рэймон, видя, как девушка подходит к другим.
— О ком она?
— Он был служащим метро. Возвращаясь с работы, он потерял сознание. Тогда его прямо отправили в крематорий вместо лазарета.
— Ты рассказал правду сестре?
— Не хватало рассказать ей, что его сожгли живым. Робер с трудом вырывается из толпы женщин, которые протягивают ему фотокарточки.
— Стройтесь, — кричит кто-то. — Наша очередь.
* * *В залах «Лютеции» — полно. Утомительные формальности.
— Вот те на! Такая же волынка, как и в лагере, — говорит насмешливый голос.
— Потише, пожалуйста, — кричит молоденький офицер, сидящий за столом. — Ничего не слышно.
— Идёмте со мной, — любезно приглашает пожилая женщина. — Пока что мы раздадим вам пайки.
— Нет-нет, сударыня, — возражает офицер, поднимая голову. — Сперва они должны зарегистрироваться у меня.
Всякого рода чиновники — мужчины, женщины — сидят за целым рядом столов. Нужно переходить от одного к другому. Карточки, одежда, пайки, анкеты. Беспрерывные подписи. Печати…
— Не забудьте пройти медосмотр. Вон там. Нет, постойте. Сперва подойдите сюда.
— Ваш домашний адрес? — спрашивает у Рэймона лейтенант, заполняющий его анкету.
— Не знаю.
— Как не знаете?
— Откуда мне знать? Я был в подполье. После моего ареста жена, несомненно, переменила местожительство.
— В подполье? А чем вы занимались до того, как вас арестовали?
— Участвовал в Сопротивлении.
— В какой системе?
— Что вы хотите сказать?
— Ну в какой системе вы были?
— Я не входил ни в какую систему.
— Значит, вы не принадлежали ни к одной из организаций Сопротивления?
— Принадлежал.
— К какой?
— ФТП.
— Как?
— Французских франтирёров и партизан. Этого недостаточно?
