Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Мне скоро сорок, но (таков мой рок)
Меня хреново знают как поэта.
Ну ничего, мерзавцы, дайте срок,
И вы сполна ответите за это!

Когда я стану сказочно богат,
На кокаине сделав состоянье
(Да-да, такой вот именно я гад),
Добьюсь я веса, власти и влиянья.

В борьбе за президентский чемодан
Скуплю я имиджмейкеров и массы
И с трона, что мне Богом будет дан,
Возьмусь за демократии гримасы.

И как когда-то цвел соцреализм
На ниве большевистской диктатуры,
Так станет куртуазный маньеризм
Синонимом большой литературы.

Поэзия воспрянет ото сна,
От ересей избавленная враз мной,
И будет у нас партия одна
И называться будет куртуазной;

И примемся врагов уничтожать,
Партийную цензуру учредив, мы,
Поэтов-диссидентов всех сажать,
Начав с поэтов, пишущих без рифмы;

Поклонницы разделят их юдоль,
Подобно декабристкам образцовым,
В концлагере обритые под ноль
Магистром, тьфу! – министром Степанцовым;

И по программе школьной ребятня,
Не забивая мозга дребеденью,
Пусть ежедневно учит из меня
Одно, нет, лучше три произведенья;

И маньеризм наступит развитой
В итоге прогрессивной столь реформы,
На плебс немытый низойдет святой
дух красоты, гармонии и формы;

И Нобеля потребую тогда
Ультимативно у Европы ржавой,
А станет целку корчить, не беда –
Мы ядерной являемся державой!

Умничанье – жанр непопулярный,
Слишком умный жалок рифмоплет.
Плох поэт, который регулярной
куртуазной жизнью не живет.

Мудрые его стихотворенья,
Что его лишь тешат самого, –
Форма самоудовлетворенья,
Коего не терпит естество.

Публика должна быть у поэта,
Что, поэт, нудишь, как Лев Толстой?
Ты один останешься, а это
Может вредный порождать застой.

Не уподобляйся же медведям,
Собственную лапу что сосут
(Это Гете так сравнил, заметим),
А являйся публике на суд!

Публика помочь тебе могла бы,
Так твори же, публику любя,
Чем сосать, сродни медведю, лапы,
вымя или что там у тебя...

Если ваш недруг, скотина такая,
Зло причинит вам, вы масла в очаг
Не подливайте, ему потакая,
Не распускайте ни рук, ни нунчак.

Если по левой щеке он вам врежет,
Зубы круша коренные во рту,
Плюньте на хруст на зубовный и скрежет,
Правую щеку подставьте скоту.

И, не вступая в полемику с психом,
Молвите, встретив растерянный взгляд,
С кротким участием в голосе тихом:
– Руки-то целы? Не сильно болят?..

Тут угрызенья нахлынут на сволочь,
Словно цунами на остров Хонсю,
И он постигнет, нырнув в них как в щелочь,
Меру отвратности собственной всю.

В стены начнет он стучать головою,
Плача о том, как жестоки вы с ним;
Станет кататься он по полу, воя,
Острой к себе неприязнью казним.

Вы же, с садистской улыбкой взирая,
Лишь облизните в экстазе уста
И оцените в преддверии рая
Всю красоту парадоксов Христа.

Жил Александр Македонский на свете,
Очень силен был, воинствен и смел,
Волей большой отличался к победе,
Кою одерживать классно умел.

Сам одержим был, анналам согласно,
Блажью весь мир ухватить за бразды,
А остальные земные соблазны
Якобы были ему до балды.

Что он на баб реагировал вяло,
Тот же Плутарх отмечал в дневниках.
Явно никак у него не стояло
В списке великих дел баб, ну никак!

Больше всего же любил он, заметим,
Персов своею фалангой мочить.
Им, возглавляемым Дарием Третьим,
Много пришлось от него получить.

Наша гипотеза в том, что причина
Той агрессивности – жажда любви.
Нравился Дарий ему как мужчина,
А со взаимностью вот – селяви!

Чем он, построив гоплитов фалангу,
Выиграл при Иссе решающий бой?
Тем лишь, что к Дарию лично по флангу
Стал прорываться, рискуя собой!

Да, но... зачем? Чтоб убить полководца?
Было ль то тактикой, вот в чем вопрос!
К Дарию Третьему, как нам сдается,
Парня толкал сексуальный невроз.

В том и успех предприятий столь смелых,
Что Александр за любовь воевал.
Вспомним сражение при Гавгамелах
И как впоследствии он горевал!

Цареубийцы же Дария скрыться
Были возможности им лишены!
Что характерно – не тронул как рыцарь
Дария военнопленной жены!..

Завоевавши Персидское царство,
Он, чей был жребий в любви так жесток,
В качестве как бы, ну что ли, лекарства
Новый предпринял поход на восток.

Он бы и в джунгли Вьетнама залез, но...
В Индии им покорен был царь Пор.
Стал ли он счастлив? Бог весть. Но известно,
Что не ходил он в походы с тех пор...

В детстве Темучина часто обижали,
Обзывали чуркой, по башке лупя;
Заковав в ошейник, на цепи держали,
Словом, некорректно с ним вели себя.

Он бежал из плена и собрал ватагу
Сущих отморозков из окрестных сел,
Каковых гоняя в конную атаку,
Не щадил ни женщин, ни детей, козел.

Как-то раз над вражьим телом бездыханным
Он решил, почетом плотно окружен:
"Стану-ка отныне зваться Чингисханом,
Истому артисту псевдоним нужон!.."

Он богатств награбил на большую сумму,
А чуть позже в брачный угодил аркан,
Сочетнувшись с грымзой, что ему подсунул
Папенька той грымзы, дружественный хан.

Девку, впрочем, вскоре увели как лошадь
подлые меркиты (вот ведь дурачье!)
Приказав найти их и омужеложить,
Чингисхан обратно взял добро свое.

Но сперва, не зная местонахожденья
краденой супруги, наломал он дров,
Свято пребывая в ложном убежденьи,
Что ее угнали чуть ли не в Саров.

Не найдя сначала женушку в округе,
Взял, не рассуждая, ноги в руки он
И объехал с войском в поисках подруги
Южно-Азиатский целый регион.

Побывал он в Сисе (штат такой в Китае),
Прочесал Камбоджу, даже Аомынь,
По пути за женщин как бы не считая
Явно перспективных свеженьких рабынь.

То ли в Чингисханше было нечто, то ли
Детские сказались травмы головы,
Но скорей второе – бабы-то в неволе
Ласковей, покорней! Хоть и лгут, увы...

Ну, когда он, в общем, со своей дружиной
В двух шагах от дома смог ее отбить,
Поисковой, им же созданной, машины
Было невозможно уж остановить.

Смысл того урока нам предельно ясен:
Где мужик вменяем как бы не вполне,
Там он социально попросту опасен,
Ежели зациклен на своей жене.

Наполеон был маленького роста,
Коротконог, застенчив и пузат;
Смешил всех женщин ну до колик просто
Его гипертрофированный зад.

Когда ему хотелось Жозефину,
Ее хватал он нервно за жабо,
А та в ответ смеялась, скорчив мину:
– А генералом стать сперва – слабо?..

Он звездочку добыл – большое дело! –
Взяв артобстрелом городок Тулон,
И выиграл на бесплатный доступ к телу
У Жозефины разовый талон.

Но услыхал, вскочив на табуретку:
– Слабо стать императором, дружок?..
Он вздрючил австрияков при Маренго
И стал им, чем поверг Европу в шок.

Реализуя пропуск в Жозефину,
Полученный им за Аустерлиц,
Он новый получил заказ и двинул
До русских государственных границ.

Он сам давно точил на русских зуб, но
Суворова, к примеру, избегал,
Остерегаясь, и вполне разумно,
Как тот ему б чего не отстрогал.

Но Александр Васильевич уж в бозе
давно почил, а правила игры
не изменялись: – Ну давай, не бойся!
Ты император или хрен с горы?..

И совершил большую он ошибку –
Пошел-таки, придурок, на восток,
Послушавшись тщеславную паршивку.
Известен эпопеи той итог.

Подходы к Жозефине стали редки;
Он проиграл финал при Ватерло(о),
И та его спихнула с табуретки –
Мол, ты не император, а фуфло(о)!..

Потом, на островке Святой Елены,
Где отдыхал он, следует сказать,
Уже сугубо как военнопленный,
С тоски он мемуары стал писать

И, горького не сдерживая смеха,
Поправку внес в концепт, хлебнув вина:
"Нет, женщина – не воина утеха.
Занятье для бездельников она!.."

В молодости Гитлер был Адольф Шикльгрубер,
Он любил евреек, шнапс и рисовать.
Был он неприятен, словно рыба группер,
Но евреек чем-то завлекал в кровать.

И лежат вот как-то раз они в постели,
А еврейка смотрит – на стене висят
С подписью "Шикльгрубер" пошлые пастели –
Козочки, лошадки, стайки поросят.

Тут и вопрошает дура тормозная,
Будущего в парне фюрера дразня:
Что, мол, за Шикльгрубер, почему не знаю?
И почем такая нонеча мазня?

Так она сказала, скинув одеяло,
И тотчас забыла, возжелав утех.
Но навек Адольфа слабость обуяла
Вследствие ремарок столь обидных тех.

Он вскочил с кровати, злобный как Малюта,
В глаз еврейке двинул, прогоняя прочь,
И возненавидел всех евреев люто
В эту роковую для Европы ночь.

Невзлюбил поляков в качестве нагрузки,
Ведь средь них евреев было пятьдесят
минимум процентов! Невзлюбил и русских,
Раз под них евреи всячески косят.

Невзлюбил всех прочих, мучимый недугом,
Исцелить не в силах проклятую плоть,
Вопреки массажам и иным потугам
Научившись только языком молоть.

Стать не смог в итоге гением добра он,
Но, в конце взалкавши дружбы и тепла,
Все-таки женился, гад, на Еве Браун,
Что еврейкой скрытой, видимо, была.

В общем, для Адольфа кончилось все скверно.
Тетенька подкралась, жизнь свою губя,
И, сродни Юдифи, словно Олоферна
Замочила монстра, а затем себя.

Эта притча высшей мудрости могла бы,
Как мы полагаем, женщин научить:
Не творите монстров из мужчин, о бабы,
Чтоб не приходилось их потом мочить!