Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

в волчцах татарника свисает
колдуя рыжим клоком шерсть
где дух трагический блуждает
лаская плачущую персть
свершилось разделенье это
как двойники стоят два света
расщепленное страстью ся
на в и вне двоится я
пределы жития сдвигая
себя противополагая
коловращенью бытия

язык обычново сознанья
в том видит срок миропознанья
когда дотоле детский дух
мир принимающий как травы
испив познания отравы
во вне откроет зрак и слух
испив познанья каждый отрок
взволнованный взвихренный от ног
до вихря взвеянных волос
гуляет в пустоте адамом
меж сонц омолнийных и гроз
веков перепыленным хламом
мир наг зияет в дырах твердь
имен протлели одеянья
и ищет новые названья
адам встречая в поле жердь! –
не имя наименованье:
не жердь языческое жреть
и в жерди древний бог косится
так миф из имени творится
так мир из имени растет
так в имени дух новый дышит
и персть атомную сечот
и в ней иероглифы пишет
но чтобы с Богом в спор вступить
повелевать мирам царить
над изменяющейся перстью
достигнуть крайнево бессмертья
и с ангелами говорить –
миропознанья мига мало
миропознанье лиш начало:
биясь с молитвою о пол
дух силится растет томится
дрожа от хлада спать ложится
плоть в позе мертвеца на стол
в духовном деле не устанет
и тут – мертвя сознаньем персть[70] –
шипом язвящим грудь тиранит
из розы многожалый крест
но сон все так же неспокоен
и влажно воспален и жгуч
над спящим иномирный воин
меж тем в руке сжимает луч
зрак врубелевский полудикий
полусвятой из тьмы вперен
и просыпается дух с криком
сном любострастным искушон

он в облачном отвечном оном
ум очищая вновь и вновь
Добротолюбия законом
российской светлостью стихов
не очищается нимало
напрасно все! молчит Господь
ненасыщонной страсти жало
кусает бешеную плоть
и как помешаный он скоро
оставит книги искус дом
пойдет бродить – в углу собора
падет распластанный крестом
уже без мысли без надежды
без чуда без любви без слов
недавний бого-чтец и -слов
теперь темнее тьмы невежды

–––––––

меж тем с трагедией в разладе
гимназии тоскливый плен
чьей зевоты не переладит
миротрясенье перемен
пускай с усердием не книжки
но отсыревшие дрова
зимою тащат в класс мальчишки
чтоб ими поиграв сперьва
– игра веселая: по классу
поленья с грохотом летят –
потом растапливать по часу
свой класс – дрова пенясь шипят
и заскорузевшие руки
засунув в рукова сидит
словесник – взгляд мутя молчит
томясь от холода и скуки
жестокой мрачною чертой
обведена ево наука:
родной словесности герой –
злой лишности российской мука
уничиженья вещий рок
и сатирической трубою
всеистязующий смешок
над незадачливой судьбою:
страшней он – формул – перемен
когда стеснившись групкой жадной
толпятся школьники у стен
смакуя анекдот  площадный
от них украдкой отдалясь
герой наш уши зажимает
ища таинственную связь
меж тем чем дух ево сжигаем
и непристойностью – в тоске
что класс марает между делом
на перемаранной доске
исчерченной до глянца мелом

ничто тоски той не взорвет:
ни взрыв взаправдашный гранаты –
находку школьник в класс несет
блаженно пряча под заплаты
пока на переменке толк
он с другом между парт недрится
вдруг гром все в класс: там: дым клубится
и палец вбитый в потолок – –
ни взрыв иной – извне: теснится
из года в год здесь русский быт
бедней ущербней и грозит
судьба гимназии – закрыться
вот в округ едет комитет
родительский – отец оратор
уж реч заводит но куратор
бледнея обрывает: нет
о ручку ручку потирая
– то месть истории – сечот
ладонью воздух повторяя:
то месть истории! и вот
нет русской школы мрачный школьник
он предан лени на потоп
в заборы упирает лоб
иль в дымный потолок – затворник
но и без школьных стен тоска
сугубо душит как доска
в покоик выцветший нисходит
в дым папиросной пустоты
взгляд выпуклый бесцветный бродит
на струнах жолтые персты
открыточки над головами
тоскливой лишности печать
гитара – топкая кровать
и: га ва рила мени мать
не-е ва дись сво ра ми
а ночью стадко сжавши рот
протопывая в темность с мыком
– тот за трамбон тот за фагот –
в круженьи семенит безликом
бессловным стадком в улиц круг:
сопенье топот и мычанье

но в этой ночи одичанья
герою послан странный друг:
ни с кем не схожий он мечтатель
от отрочества мудр и сед
теософический читатель
в юродстве мистик и поэт
йог – практикует пранаяму[71]
маг – неподвижный пялит взгляд
глаза вперенные упрямо
слюдою чорною блестят
он совершенств для плоти чает
и избавления от тьмы
язык санскритский изучает
древнееврейские псалмы
в углу ево светильник тлеет
и мирро умащон чернеет
беззубый череп и плита
с санскритской тайнописью темной:
любомудрящие места
в микрокосмическом огромный
космический надумный мир
словесный непрерывный пир –
с любомудрящими речами
тревога духа входит в слух
взволнованный томится дух
сидят сближаясь головами
друзья и нежась чорный кот
в знак таро[72] коготок вонзает
и с улицы где ноч течот
мык бессловесный долетает
да друга мать – шуршит старушка
страшит ее гробовый тлен:
обходит вещую игрушку
грозу житейских перемен

дела бесед всенощных – службы
духовной гордость головы
он необычностью той дружбы
доволен: аглицкое вы
теснее их соединяет
их все сближает: хлад зимы
они трудятся – дровосеки
от инея белеют веки
у печки ночью тайна тьмы –
на корточках среди фиалок
в лесу весной они сидят
и ноч своим пустым фиалом
в мир изливает звездный град
весь неба-свод законов звездных
гороскопических ключей[73]
что льет на перстность водолей
что замыкают книгу «э!»[74]
гремя у бедер молний грозно –
пред книгою небесной друг
седины юные склоняет
кощунственно перстом бодает
таинственных символов круг –
вот день и нагость процвела
где сонце мечет знойным градом
на пастбище где дышит стадо
алеют дальние тела
бьют над купаньем женским в небо
по ветру белые крыла
а их загар чернее хлеба
нагой как дикий эфиоп
в пределах ветреново рая
друг – юный седовласый – лоб
в жердь рулевую упирая
плывет омыт и обожжон
стих бормоча бхагавадгитый[75]
среди купающихся жон
пусть прячут гневные ланиты
плывут на остров голубой
в необитаемый покой

бежит река времен в извивах
под их рукой теченье вод
премудро и неутомимо
так род течот столетьям в рот
в пасть времени – и сбросив пояс
ветр бродит берегом нагой
плескаясь в тростнике ногой
в песке перегоревшем роясь
бежит река меж черепков
прибрежных дынных черепов
меж дымных огородных станов
древесных голубых фонтанов
бежит прохладная река
тела людские омывая
густея к вечеру пока
игра на небе заревая
в чугун поток не превратит
тяжелый бронзовокипящий
и он метафорою вящей
в полночный стикс не побежит
и потекут в том чугуне
в каемке заревой тростинки
и снова жердь шуршит на дне
туман ложится вдоль долинки
остужен тел горячих пыл
и после поля улиц пыль
мешаясь с пудрой в лица дышит
визг женский шарканье вдоль плит
тут руфь под дверью хатки спит
и ноч косой ее колышит
друзья молчащие идут
в молчаньи продолжая труд
их совершенново общенья –
обменново мыслетеченья

но трещинка уже сквозит
у коловратности на службе:
в их хладной в их надумной дружбе
залог вражды горячей скрыт
герою кажется все чаще:
последней тайною богат
друг укрывается молчащий –
и подозрительностью вящей
он уходя в себя – объят
их разделяют не манеры:
пусть друг играет в маловеры
кощунственник среди «друзей»
бестрепетный богохулитель –
он тайны так хранит обитель:
порочности ему мерзей
лик плоский пошлости ушастой
им соблазнительны контрасты:
герой что не нарушит слов
нечистой мысли не изринет
в кругу их диком пьяном принят
у богохулов богослов
но без нево в попойках мрачных
чреваты тайнами друзья
и их чудачества удачны
им в даре отказать нельзя
ево ж бездвижность неизменна
он бдит одной ноздрей дыша[76]
но отвлечонная душа
все так же неблагословенна
и «святость» чувствует свою
не в серце он – на плоском лбу
и зависть ликом побледневшим
в подвижнике уж процвела
они ж в грехе своем кромешном
творят веселые дела

меж них один: в ланитах мохом
покрытый рыжезолотым
приветствует библейским вздохом
и златоустый веет дым:
в скрепленных проволокой латах
штанов – очитый и крылатый
в хитрописаньях искушон
хранит (аскет хранитель жон)
обет суровово молчанья –
молчанья в юродстве мычанья
забором ляжку ободрав
нагой под мышкой смявши платье
рысит в лесок мыча проклятья
дивя базарных встречных баб
и псы катятся под ногами
с дымящимися языками
то говорящий в нос: Декарт
то отыскав колоду карт
(всех уверяющий – крапленых) –
то вновь гуляющий в эонах
слова скандируя на изм
(науки дряхлой утешенье)
открыл векам уединизм –
практическое становленье
богов и равных им ученье

и впрямь в сем юродстве заложен
смысл протлевающих времен:
в пучинах жизни непреложен
отъединения закон:
проявленный в живом и смерти
отъединенный грустный дух
все тлится в тленной бедной персти
глубинный напрягая слух:
скит или чолн уединенья[77]
тень Бодхи[78] или тень весла
все пустынки ево спасенья
где нет столетию числа

вот созванный уедсобор[79]
в набитой кухонке капустой
сидят – семьею златоустой
стоят – сосредоточен взор
из тьмы пропахшей чорной кашей
из бездн колеблющихся вер
вперяясь в голубиность сфер
над юродством крылящих нашим
три друга – между них герой
они – апостолами знанья
пред ними – лиц суровый строй
с печатью мрачново вниманья
вот отрок с гривой золотой
в руке евангелье? Толстой?
нашедший истину познанья –
когда решится говорить
для регулярности дыханья
попросит форточку открыть
вот – с выцветшево снимка лица –
за ним напружился борец:
вперяется в свечу «отец» –
с большим перстнем самоубийца –
глубокомысленный юнец –
и утомясь от умной гили
и задышав ноздрями вдруг
прикрыв ладонью чертит друг:
сказать? друзья! – мы пошутили

среди забавников зловещих
тяжелодум честолюбив
забаву в скуку обратив
трактатом о духовной вещи –
себя почувствовал герой
на сем чудачливом соборе
в дурачимых угрюмом хоре
отсюда путь ево ночной
в последнее отъединенье
себе он предоставлен вновь:
и дружба так же как любовь
относится жизнетеченьем
в проклятье памяти и в сны:
один – в тьме внутреннево слуха
(родители исключены
телесные из жизни духа)
он погружает в тьму томов
богочитающее око
в мечте хотя бы стать пророком
смесив писанья всех веков –:
Да Хио Манавадхармашастра
Коран Абот Таотекинг[80]
в вазончике очится астра
преломлены воскрылья книг –
от лествицы высот пылится
зодиакальных чудищ твердь
ведро тяжолое кренится
скрипит колодезная жердь
и в гул подземных струй стекает
– где любострастия огонь
авва Евагрий утишает[81] –
веревка жгущая ладонь

и вот в один осенний день
листвой процветший но туманный
он ощутил предотблеск странный
и в нем – рентгеновидно тень
своей полупрозрачной формы –
тот отблеск рос в сиянье в свет
и мира возгорелись формы
прозрачнясь и меняя цвет:
дымились полыхая травы
звенела медная листва
от этой непомерной славы
кружась звенела голова
все ослепительней жесточе:
с каемкой огненною очи
вжигались полевых цветов
как угольки треща горели
во сне же выстрелы гремели
и речи непонятных слов
так в муку обращаясь длилось
но свет погас мир отгорел
и время в нем остановилось:
ни чувств ни памяти ни дел
как будто все испепелилось
застыло в мировой золе –
над тьмою сонца светит точка
и нет души лиш оболочка
пустая ходит по земле

не лишность как бывало в прошлом
от скуки сером плоском тошном
не гоголевский страшный сон
в тоске перетомленной века
но нетости оксиморон
из конченново человека:
бес-словный -весный весь сквозной
тот на ково идет прохожий
не замечая – кто похожий
на всех: всем – левой стороной
зеркальным плоским хоть трехмерным
не существуя существом
и бродит в мире тень пустом
тень белая кровавя терны
сидит на камне – неживой
благословенней камень серой
без-движья -душья -жизья мерой
согретый сонцем под стеной:
не греет сонце окружонных
величьем книжных мудрецов
души лишившихся и слов
от близости с неизречонным