Николай Ильин - Океан. Выпуск одиннадцатый
Матрос Шевелев нес свернутый флаг, для того чтобы поднять его на грот-мачте в 8.00. Он задержался возле Марьи, в который раз дивясь, как непринужденно эта деваха подкидывает раз за разом гирю.
— И на что ты, Марья, сверх меры развиваешь плечевой пояс? Ты ж гармонию женской красоты разрушишь.
Марья в сердцах грохнула гирей о палубу:
— А в кочегарке вахтить, каждый день в черную негру превращаться — это что, гармония? Вот покидаю гирьку — и грабаркой потом шуровать легче. Тебя ж, раненого воина, к топке не пошлешь. Там обе руки надо.
— Да я тебя даже левой во как подниму! — стал любезничать матрос Шевелев.
— Ну-ну… Вот еще и против таких хватких мускул тренирую, — парировала Марья.
Тем временем на ют спустилась большая птица, вперевалку зашагала на перепончатых лапах, загородила путь к грот-мачте. Матрос Шевелев приблизился к ней, но птица замахала крыльями, словно гусь, воинственно раскрыла широкий клюв и заставила Шевелева отступить. Однако флаг поднимать надо было.
Марья снова грохнула гирей о палубу, схватила швабру, проехалась по поводу храбрости аники-воина, отогнала птицу и сдерживала ее на расстоянии, пока матрос закрепил и поднял флаг.
И это было первое приключение, которое живо обсуждалось за утренним чаем как в столовой экипажа, так и в кают-компании.
После завтрака Олег Константинович, как обычно, велел всем свободным от вахты остаться в столовой, выполнявшей также роль красного уголка. Еще на берегу он завел правило по утрам читать сводку с фронта. Правило это не отменялось даже в жестокие штормовые дни. Читал медленно, потому что с трудом разбирал скоропись радиста:
— Итак, вечернее сообщение. «В течение дня на отдельных участках фронта наши войска вели наступательные бои и улучшили свои позиции». — Потом сообщил о ленинградских партизанах под командованием товарища Р., которые совершили успешный налет на немецкий гарнизон. Рассказал о том, как в освобожденной станции Лозовая вскрываются все новые факты зверства фашистов. Стал перечислять трофеи, которые наши войска захватили при наступлении на Лозовую. Но его перебила Марья:
— А сколько там наших полегло, написано?
Ее скуластое лицо вдруг сморщилось, она тихонько всхлипнула. Вот уже два месяца минуло с того времени, как дома получили конверт с похоронкой на старшего брата. Не могла смириться, что братишки никогда не будет. И на пароход, на самую трудную мужскую работу нанялась добровольно, потому что до войны братишка был кочегаром.
— Ничего не передано про наши потери, — отозвался пом-полит.
— Значит, не меньше, чем у врагов, — сказал кочегар первого класса Сажин, по возрасту самый старший на судне — 56 лет.
Сажин был маленький, жилистый, провяленный, иссушенный жаром пароходных топок еще во времена русско-японской войны 1904 года. Все привыкли к тому, что он резал правду-матку в глаза даже капитану, и потому повернулись в его сторону, ожидая, что еще сказанет.
— Значит, кто кого там пересилил, еще не ясно, — закончил свое выступление Сажин.
— Как это не ясно? — возмутился помполит. — Так можно и до пораженческих настроений скатиться.
— Куда уж ниже кочегарки! Разве что вместе с вами при случае к рыбам… типун мне на язык. А зло берет. Надо скорей во Владивосток, десять тыщ тонн скинуть и за новыми бежать, а мы плетемся, как на волах… цоб-цобе…
— Вы ведь знаете, что американцы кое-как ремонт котлов провели.
— Ну, знаю.
— А раз знаете, что народу нервы мотать?
— Не народу, а тебе, Олег Константинович, потому что подробные объяснения о фронте знать хочу.
— Я на таком же расстоянии от этой Лозовой, как и вы! — возмутился помполит. — Все, что нужно, нам передал Владивосток, а я рассказал вам.
— Оно-то все, что нужно, — не унимался Сажин, — да с небольшим молчком.
Дискуссия развивалась в нездоровом направлении, а потому Соколов прервал ее.
И это была первая неприятность так красиво начавшегося дня.
Настроение у помполита испортилось. Надо было поднимать дух у отдельных членов команды. Но как? Размышляя на эту тему и ничего пока не придумав, кроме «провести личную беседу с кочегаром», он пробирался по коридору, поскользнулся и влетел через открытую дверь в каюту, которую занимал военный помощник — лейтенант внутренних войск Швыдкий. Соколов едва не раздавил хрупкое сооружение из реек и папиросной бумаги, которое Швыдкий склеивал вместе с Игорем.
— Ай! — завопил Игорь. — Вы ж из нашего змея блин сделаете!
— Думаешь, полетит? — потирая ушибленное плечо, спросил Соколов.
— Еще как! На высоту бреющего полета!
— А мы его будем сбивать, — серьезно добавил лейтенант. — Идея товарища пионера. Доложу вам — правильная идея. Разборку-сборку затвора винтовки невоевавшая часть команды освоила. Теперь проведем практические стрельбы по воздушной цели.
— Это я придумал. Первый выстрел мой! — заявил Игорь.
— Ну, посмотрим, — уклонился от ответа лейтенант.
Соколову понравилась идея. Учебные стрельбы внесут полезное разнообразие в размеренную жизнь экипажа. Помполит двинулся далее по коридору. Теперь он думал о том, что военный помощник — деловой человек, и о том, как обманчиво бывает первое впечатление.
Лейтенант Швыдкий явился на борт «Ангары» в день отхода из Владивостока во главе команды из четырех краснофлотцев. Вид у него был исключительно воинственный: пистолет, кортик, у пояса две гранаты-лимонки.
Капитан спокойно так спросил:
— С кем вы собираетесь в океане воевать? В кого намерены швырять гранаты?
Все присутствующие на мостике дружно хохотнули. Лейтенант покраснел от негодования, но сдержался и заученно четко заявил:
— Приказано сторожить корабль.
— Так вот: гранаты немедленно снимите и спрячьте в рундук с оружием. Не ровен час, во время качки упадете, кольцо с лимонки сорвете, сами взорветесь и других пораните… до встречи с возможным противником. Выполняйте. Всё!
— Я не ваш кадр!
— На судне вы мой кадр. На берегу могу стать вашим. Но… это другой вопрос.
Оборонять пароход пока было не от кого. Краснофлотцы вели наблюдение круглосуточно. Швыдкий осуществлял над ними общее руководство. Теперь вот паренька к себе приручил. Придумал полезное мероприятие.
Капитан к идее военного помощника отнесся равнодушно. Хочет поиграть в войну? Может быть, кому-нибудь когда-нибудь сие и пригодится. Только пусть учтет израсходованный боеприпас. Самому придется отчитываться.
Вскоре раздался недружный залп. Капитан пошел по ботдеку в сторону кормы, откуда слышались выстрелы, врезался в протянутую веревку, на которой сушилось чье-то бельишко. «Все же бабы на судне — это черт-те что!..»
Между небом и водой, купаясь в клубах дыма, парил коробчатый змей. На юте группа матросов замерла в стойке для стрельбы с колена, устремив в белый свет корабельный арсенал.
— При-го-товились! — с наслаждением командовал лейтенант. — По воздушной цели-и-и! Залпом! Огонь!
Снова грохнули выстрелы.
— Тяни змея! — приказал Игорю. — Есть попадания?
— Одна! — крикнул Игорь.
— Что одна?
— Дырка!
— Кто попал?
— Кто-то попал… А моя очередь когда?
Кочегар Марья Ковалик, только что получившая из рук военного помощника винтовку, саданула прикладом по палубе покрепче, чем гирькой:
— Так я ж говорю, товарищ капитан, лейтенант уравниловкой занимается. Поодиночке палить надо.
— Не обсуждать приказ!
— Я те покомандую! — Марья легонько ткнула лейтенанта кулачком в плечо, и тот плотно прислонился к крышке трюма. — А то подскажу дневальным, чтоб каюту твою перестали убирать, — в грязюке закиснешь!
— Дайте ей самой стрельнуть! — вмешался капитан. — Не попадет — выговор влепим за пререкания с комсоставом.
— Игорь, поднимай змея, — недовольно велел лейтенант. — По одиночному самолету противника-а-а!..
— Да тихо ты, — огрызнулась Марья, — будто, если настоящий полетит, успеешь скомандовать. Вот приноровлюсь и стрельну.
Раздался одиночный выстрел. Марья бросила винтовку на палубу, подбежала к Игорю, сама нетерпеливо потянула шпагат. Змей еще не коснулся палубы, а она победно закричала:
— Есть! Попала!
— Молодец, от выговора до благодарности — один выстрел, — засмеялся капитан и пошагал назад.
А солнце пригревало. Ослепительно синим был океан. Правда, зыбь становилась заметнее и с юга небо затягивала дымка. За долгие недели штормов, туманов и дождей в северных широтах капитан тоже истосковался по теплому солнышку, а потому пошел по левому борту, где теперь не было тени. Дверь в радиорубку была распахнута. Николай Федорович поинтересовался, что в эфире.
