Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
С ненавистью закладывал он в проёмы, в окна и купола один заряд за другим, обматывал проводами и с яростью жал, жал на кнопку взрывателя. Церковь не поддавалась. Снова взрывчатка, взрывчатка, провода, провода, и снова чей-то чёртов палец жал на электрический взрыватель. Всё было тщетно — верх церкви разлетелся по округе, но фундамент и стены уцелели, всё глубже уходя от чёрта в мягкую степную, пойменную почву. Церковь, подставляя вторую щеку, приводила убийц в бешенство своим нежеланием пасть перед ними.
Тогда они схватили топоры, молотки и стали наносить удары по её телу. Молотили что есть сил, но кладка, как и вера, ещё была крепка. Раствор, замешанный на яичном белке, не отпускал ни кирпича из своих оков, а кирпичи не рассыпались под ударами красных антихристов. Вся деревня стояла на коленях, смотря на убийство и поругание их небольшой, построенной всем миром церкви. Все от мала до велика молчали. Лишь слёзы, ударяясь о землю, вторили взрывам и ударам молота.
Её так и не смогли разрушить, не смогли разорвать в клочья веру людскую. И стоят они до сих пор — церковь и вера, вколоченные по пояс в землю, но гордые и не сломленные, полуразрушенные, но живые, хрупкие, ранимые, но вечные. Есть и Чертов палец, но уже только пик.
И с Богом нация — толпа
И с Богом нация — толпа,
Объединяющая серость,
Топтающая в грязь Творца,
Идущего сквозь современность,
Не преклонив колени, что
Отринул идеалы века,
Один лишь идеал признал —
Не Бога, но сверхчеловека.
Знание — сила
Настоящий труженик хочет узнать, как сделать работу по возможности качественнее, затратив на это как можно меньше времени и сил. Русский рабочий хочет знать, как поменьше работать да побольше получать. В идеале хочет знать способ не работать вообще, а получать как министр.
Алкаш хочет знать, как, всю жизнь выпивая, не заработать цирроз печени и делириум тременс, курильщик — как не докуриться до рака лёгких, наркоман — как всю жизнь находиться под кайфом и чтобы от этого было по кайфу всем.
Настоящий учитель хочет узнать, как сделать так, чтобы ученик понимал его с полуслова, учился сам, превзошёл бы учителя и был бы ему за это всю жизнь благодарен.
Художник хочет знать, где ему рисовать глаз — в глазнице или на лбу, какого размера должен быть чёрный квадрат и какого цвета должен быть конь.
Настоящий врач хочет знать, как прожить вечно и как запродать подороже это знание людям.
Настоящий поп хочет узнать, скольких людей он привёл в рай и как ему за это воздастся.
Настоящий учёный более всего на свете хочет познать истину, исполнить все желания рабочего, учителя и врача, наркомана, алкаша, курильщика и прав ли поп.
Настоящий философ больше всего в жизни хочет понять, кем и для чего создан учёный и зачем он всё время что-то познаёт.
Настоящий Бог хочет знать, когда же до философа наконец что-то дойдёт.
А меня больше всего в жизни интересует, почему мой сосед-бухарь называет меня за глаза пи***ом, хотя я никогда не был им замечен в порочащих меня связях, и полудурком, хотя образование и скорость освоения нового у меня несравненно выше, чем у него.
Берсерком в бойню
Не привыкать, касаясь шрамов,
Вновь проглотить любви настой
И, устремясь берсерком в бойню,
Палаш омыть в крови густой.
Не из огня — из динамита
Сотворена артерий ртуть,
Чтоб уничтожить тех, кто праздно
Захочет в сердце мне взглянуть.
Как нам обустроить Россию?
Никакая модернизация нам уже не поможет! Спасёт нас только вот что: строим два ракетных двигателя со средний город величиной — один под Москвой, другой под Владивостоком, соплами в разные стороны, и запускаем. Разворачиваем Землю на девяносто градусов и тормозим.
Все наши проблемы сразу решены — нефти, газа, дров и угля Европа будет покупать у нас в пять раз больше. Россия станет главным мировым производителем и продавцом ватных тулупов образца Второй мировой — не прогорим. Японцы через полгода перестанут от нас что-то требовать (кроме тулупов со скидкой по старой дружбе). В Сомали прекращается пиратство в связи с обледенением.
У нас появляется свой Лазурный берег и своё Русское Майами. Все красивые девушки из Ниццы и города далеко не ангелов сразу переедут во всемирно известный курорт Новый Уренгой — от Москвы и Владивостока до него ехать одинаково близко. В Москву никто больше не будет переезжать. Тех, кто жил в Чертанове и Бирюлёве переселим в Салехард, из Бутова, Тушина и Кузьминок — в город-курорт Надым. Остальные пусть в Москве проверяют свою выносливость и дальше поют «Я лублу тя, Массква». Музеи из Питера перевезём в город Лабытнанги, а всех питерцев — в город Муравленко и посмотрим, так ли они культурны сами по себе.
Америка, Канада, Индия и Китай окажутся, как и мы, на экваторе — скажут нам только спасибо. Европу постепенно переселим на новые материки — в Антарктиду и Гренландию, правнук Шпенглера напишет мировой бестселлер «Расцвет Европы». Африку нужно будет в срочном порядке, пока не засыпало снегом, раскопать на природные ресурсы — тут затраты и отобьём.
Всех бывших наших эмигрантов будем принимать обратно и расселять по Дальнему Востоку за пожизненную ренту и барщину. Вот тогда наконец и заживём. Тогда-то все как один бросят пить, давать взятки и займутся чистым творчеством.
Память народная
Он был, как Цезарь, многогранен
И десять дел шутя ковал,
Читал Малерба и Бодлера,
Писал, считал, учил, ваял.
Умел, под стать своей Матроне,
Супы варить и жарить кур,
Толочь и печь, томить и парить,
Месить, при этом петь «l`amour».
Он мудр был и пунктуален,
Высок, красив, как юный князь,
На шпагах дрался и стрелялся,
Переводил на русский вязь.
Он у станка, у домны старой,
В музее, в танце средь зеркал,
Но чтоб запомнили в народе,
Он на заборе «х*й» писал.
Как я взорвал рыбака
Ненасытное детство моё прошло в краях весьма скупых на впечатления и развлечения. Ножички, «валет, ни у кого нет», самострелы и рогатки — вот из чего состоял летний день пацана с неуспевающими заживать, изодранными об асфальт коленками и локтями. Костяные шахматы пылились дома в шкафу, потому как среди соседей — сыновей и дочерей не слишком работящих, тихо, за бутылкой далеко не порто, раскулачивших Компартию рабочих — найти серьёзного и интересного соперника по силам было заоблачной мечтою.
Позади моего дома, метрах в трёхстах, тухло и зеленело озеро. В детстве родители рассказывали, что когда-то очень и очень давно — лет эдак на двадцать поближе к ГУЛАГу и Виссарионычу (когда в стране был полный порядок) — озеро было вполне приличным. И плыла по нему Царевна-лебедь, и плескалась в нём форель, сама выпрыгивая в суп, и чайки кружили над водной гладью, торпедируя немых склизких обитателей водоёма на бреющем серыми бесформенными снарядами. Так это было или иначе, видеть мне, увы, не довелось.
В мою бытность красовалась посреди нашего убогого жилмассива лишь обширная лужа, обильно запруженная двухметровым камышом и усыпанная зеленоватыми россыпями тины. Летом на самодельных плотах мы катались, как Том с Геком, по узким протокам, то и дело калечась об острые побеги низкорослого сибирского болотного тростника. По осени иссохшие стебли нами же втихаря поджигались, и красно-чёрно-седое фееричное марево уносило нас в сказочную страну грёз, возвращаясь из который мы получали по шее от кого-нибудь из взрослых, которые в своём детстве так же, как и мы, с удовольствием хулиганили со спичками.
Со временем на берега болота-озера стали приходить странные люди, из недр которых постоянно что-то сыпалось — пустые бутылки, не менее порожние консервные банки со вспоротыми животами, гнилые помидоры, канистры из-под краски, худая обувь и прочий хлам. Весьма скоро озеро-болото превратилось в большую помойку и, как-то незаметно, ещё и в кладбище домашних животных пострашнее, чем у Стивена да у Кинга. Ароматы и виды царили в местности той «не смотри нос, не дыши глаз».
Меж тем в центре этой стихийной помоины ещё уцелел островок животворящей водной глади, что зимой превращалась для мелких горе-хоккеистов в каток, а летом для крупных экстремалов с лужёными желудками в Мекку рыбной ловли.
Где взяли мы в тот прекрасный летний день несколько увесистых кусков карбида кальция — уже не припомню… Да и не проблемой это было — через одного у моих друзей отцы, братья или зятьки были сварщиками да, что ещё удобнее, несунами, и недостатка в материалах для газовой сварки никогда не наблюдалось, благо что и ЖЗБК был в пяти минутах ходьбы от дома — прямо на территории танкового завода имени благословенной Октябрьской революции.
