Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Но выше нежного сияния
Колышется трава забвения,
Туманно-бледное растение.

И расстилается молчание,
И превращаемся и день и я
В рассеянные привидения.

Из декораций мироздания
Лишь лиловатые да синие
Остались (опустелой скинией).

И над развалинами скинии
Холодная трава забвения,
Холодная река забвения.

Да, недужится, неможется,
В сердце прыгнула игла.
Смерть – оскаленная рожица –
Выглянула из угла.

Не поможет потогонное…
Что ж ты смотришь наяву?
Уплываю в Патагонию,
В Похоронию, Харонию,
В Погребалию плыву.

Аспирины аспиринные…
Обессилел… Кошка, брысь!
Палестины апельсинные…
Обессилы Абиссинии…

«Подставляй-ка губы синие,
Ближе к молодцу садись».

Ну что – отмучился? «Залогом примиренья»
Белеет роза на груди.
Ну, если не обман блаженные селенья,
То – Царство Света впереди.

Но свет, пожалуй, был на будущей могиле,
И воздух, как жасмин, расцвёл,
Когда тебя, дружок, – ты помнишь? – положили
На операционный стол.

А в тот, нездешний мир ты, значит, под наркозом…
И что же – Бог, блаженство, свет?
К огромным, ангельским, крылатым, райским розам ..
Так как же – неужели нет,

Всё глупости (эх, хоть бы сон блаженный!),
Лишь роза на груди, где шов,
Недолговечной, да, земной, земной заменой
Небесных вечных лепестков?

И жало смерти, и победа ада.
За два тысячелетия – не лучше.
Без перемен…
Ну, помечтаем лучше
О лоне Авраамовом… (Прохлада,
И Страшный Суд прошел благополучно.)

Да, если бы… Пустые разговоры?
Висит луна, как яблоко раздора,
Познания добра и зла, греховный
И мертвый плод.
Так вот – когда? Не скоро?..
Долина горя, темный лес огромный.

Прощение, спасение… Темница
Не навсегда? «В начале было Слово».
Да, хорошо бы. (Небо так сурово.)

А впрочем, подождём. Как говорится,
До скорого! Вернее, до Второго
Пришествия…

Да, неудачи, и ночь, и так далее.
(Струны давно отзвуча… отзвучали… и.)
Что ж, начихать, наплевать.

Да, не умел, проиграли баталию.
Чёрный прибой, наплывай!
(Навзничь, на нож – невзначай…)

Вечность, ну-ка, встречай!
Нету печали и
Нет воздыхания
Там, у чертей, в развесёлой компании.

«Само-убийство»… Да нет, разумеется.
Попросту – в жизни пришлось разувериться.
Дело в тюрьме и суме,
В глупой земной кутерьме.
Кто ты? Овечка? Ме-ме.

Слабый: не стерпится. Гордый: не слюбится.
Жить не умел, так умей
Ангела – нет, не Хранителя – слушаться,
Смутного лика во тьме.

А я повидал бы жемчужно-блаженное царство,
Алмазный оазис в лазурном дыханье фонтана,
Сапфирную розу в тени голубого анчара.

Змеиную тень у гробницы Омара Хайяма,
Кристалл изумруда на мёртвой руке богдыхана,
Пятно скарабея на мёртвой руке фараона.

Колючую тень скорпиона над мальчиком сонным
И лунный дворец над огромным скалистым обрывом,
И тёмную змейку на тёмной груди Клеопатры.

Мне даже думать об этом странно,
Но если все-таки («вот-вот!»)
Моя рассеянная осанна
Меня от гибели спасёт, –

То в неземном Иерусалиме
Взгляну туда – сквозь Божий гром, –
Где был (любимый? – Ну да, любимый)
Испепелённый Новый Содом.

И успокоясь и улыбаясь,
Гуляя в ангельском краю,
Далёкий пепел посозерцаю
И нежную песенку спою.

Всё темней тишина, это сон океаном синеет.
Авраам, Авраам! Это Ной, это Ной и потоп…
Над разбитым ковчегом… И волны — темнее, сильнее.
Нет, какой Арарат, это айсберг, и кто там спасёт…

Скоро воздух взорвётся — и станет светлее зари.
Я не знаю, успеет воздушный ковчег прилуниться?
Вавилон, Вавилон, это башня упала, смотри,
И, на камнях белея, в крови умирает блудница.

Мне на миг показалось… Да нет, почему Азраил,
Только мутные тучи и ночь, никаких Азраилов…
Только ветер, пророк бородатый, я знал, я забыл.
Он ночами стучался, но ты не пошла, не впустила.

Хриплый голос, во сне… Ханаан, Ханаан, Ханаан…
Мы вернёмся, вернёмся… Да нет, никогда не вернёмся.
Обрывается дождь, осыпается дождь в океан.
Видишь — Ангел Расплаты. Ну что же, иди — познакомься.

Хрустальным кристаллом
Казался июль,
И в зареве алом
Проехал патруль.

Играл на свирели
Убитый солдат,
И лилии пели
Для малых ребят.

И в струях напалма
Горело село,
И чёрная пальма
Поймала крыло

Того самолета,
Который — ну да.
И лётчик горел,
Как большая звезда.

Не о войне – о том, что часто снится мне
И сорок первый год, и страшный гость.
О смутном угасающем огне
Над городом в четвёртый год войны.

Да нет, не о войне – о зверской той зиме,
О зное, снившемся под Новый Год,
О черном, окровавленном письме,
О лунном береге другой страны.

Не о войне, о нет – о страшной той весне,
О сгустке крови с маленькую горсть,
О том, что мы спаслись – в чужой стране,
О чувстве – перед мертвыми – вины.

«Так вот, товарищи, – прошло полвека.
»Перековали, значит, человека?

»Затеяли, заворотили дело!
»В копеечку, в копеечку влетело.

»Свобода чтоб – и счастье без уродства…
»Придётся подождать, уж как придётся.

»Да, вкалывали так – порой хоть выжми!
»И ждали, значит, лучшей, светлой жизни.

»(А миллионы ж в жертву не хотели –
»Ну, тех – «в расход, чего там, в самом деле!»)

»Наголодались мы, нахолодались,
»Намучались, наждались, набоялись.

»И в лагерях, на койках, 'доходили' –
»Переплатили, брат, переплатили.

»И я, брат, – большевик: пора б дождаться –
»Товаров больше бы, и больше братства.

»Ну, выпьем за живых. Мороз, простыл я.
»Россия, да… Россия… Эх, Россия…»

Терзали, кусали козявки,
И мошки впивались больней.
Холодные, черные пьявки
К душе присосались твоей.

(А все же – стихи, вдохновенье,
Писать про земную красу?)
Живьём обглодали оленя –
Большой муравейник в лесу.

Заели. Но больше не грозен
Ничей муравьиный укус,
И пьявки – багряные гроздья,
Скелет – расцветающий куст.

И к лучшему, значит: загрызли,
Чтоб вышли стихи пободрей,
Чтоб сердце училось при жизни
Быть лакомым блюдом червей.

Мы птицы, мы ветры, кометы, ангелы.
Летим, скорей!
Вот берег Италии и берег Англии,
Перу, Пирей!

Апрельским днем, альпийским сиянием,
la-la, la-la.
К каким Испаниям, каким Сиамам
Причалю я?

Но та страна, к которой причаливаем,
Не на Земле.
Ну что ж, не гляди с глухим отчаянием
В холод полей.

Стихает лазурь, погасла музыка.
И воздух – ночной.
О нет, не Гурзуф, о нет, не Грузия,
Но всё равно.

Одежды из черных базальтов наденем и –
la-la, la-la.
И в небе пройдет ночным видением
Земля, Земля.

Я был хозяин облаков и рая,
Я был жилец мифического рифа,
Я был соседом древнего Орфея
И жителем далекого эфира.

Я был владельцем ночи и тумана.
Мой Млечный Путь! Мое кольцо Сатурна!
Я был бессменный сторож Ориона…
Но это было тягостно и трудно.

Я был хранитель моря и пустыни,
Но, помнится, мне надоело это,
И я вошел сквозь трепетные тени
В холодное, безжизненное тело.

Я чувствовал, как леденело небо,
Как лунный звук переливался в море,
И, кажется, я улыбался слабо
В полупрозрачной облачной дремоте.

В металлический мир кибернетики
Мы входить не должны, не должны.
У весенней волны Адриатики
Мы возьмем голубые билетики
Нa концерт облаков и луны.

Я не очень люблю Аристотеля,
Больше верю в Творца Вседержителя,
Но боюсь (это грех или бред?),
Что в минуту решат вычислители
Всё о Боге, о зле и добре.

Обо всех чудесах мироздания,
О неясном загробном свидании
И о том, почему и зачем
Мы в задумчиво-смутном волнении
На высокие звёзды глядим.

Он Иванов, Петров или Семенов.
В туманный вечер он бежит в аптеку.
Но кто он? Общежитие молекул,
Колония протонов и нейтронов.

Он тёмная компания энергий,
Сообщество бесплотных волн и вихрей.
Но он следил, как облака померкли,
Как липы зашумели и затихли.

Он из воды, каких-то минеральных
Солей. Он местожительство микробов.
И он идет, задумчивый, печальный,
Почти эфирный, о, почти астральный,
Бессмертный дух… С таблеткой от озноба.