Игорь Чиннов - Собрание сочинений: В 2 т. Т.1: Стихотворения

Как это солнцу спокойно сияется,
Птицам поётся, розам цветётся,
Саду шумится и морю мерцается,
Филину спится, фонтану журчится,

Если тебе не лежится, не пишется,
Только вздыхается, даже не дышится,
Только жалеется, смутно желается,
Только тоскуется, только скучается?

Голубая Офелия, Дама-камелия,
О, в какой мы стране? – Мы в холодной Печалии)
(Ну, в Корее, Карелии, ну, в Португалии).
Мы на севере Грустии, в Южной Унынии,
Не в Инонии, нет, не в Тоскане – в Тоскании.

И гуляет, качаясь, ночная красавица,
И большая купава над нею качается,
И ночной господин за кустом дожидается.
По аллее магнолий Офелия шляется.

А луна прилетела из Южной Мечтании
И стоит, как лунатик, на куполе здания,
Где живет, где лежит полудева Феврония
(Не совсем-то живет: во блаженном успении).

Там в нетопленом зале валяются пыльные
Голубые надежды, мечты и желания
И лежит в облаках, в лебеде, в чернобыльнике
Мировая душа, упоительно пьяная, –
Лизавета Смердящая, глупо несчастная,
Или нет – Василиса, нет, Васька Прекрасная.

Лошади впадают в Каспийское море.
Более или менее впадают, и, значит,
Овцы сыты, а волки – едят Волгу и сено.

О, гармония Логоса! И как же иначе?
Серый волк на Иване-царевиче скачет
(по-сибирски снежок серебрится),
и море,
которому пьяный по колено,
зажигает большую синицу
в честь этой победы Человека.

Человек, это гордо!
Любит карась погреться в сметане,
Чтобы милая щука поела, дремала.
Перстень проглотил рыбу царского грека.
Дважды два семь, не много, не мало.
Солнце ясней, когда солнце в тумане.

Солнце слабеет. Как бледно и серо.
У Алжирского носа под самым Деем
Тридцать пять тысяч одних курьеров.

Да, утомило, надоело,
Осточертело всё к чертям.
Душа, хватай под мышки тело,
Бежим в Эдем, бежим в Сезам!

И слушает мольбу о чуде
Душа, разглядывая сор:
«Там воскресения не будет.
Там тот же погребальный вздор.

Там тоже ямы, трупы, речи,
Смесь чепухи и требухи,
И шевелит нездешний ветер
Заоблачные лопухи.

Ни ада-с, сударь мой, ни рая-с…»
Ну что ж. Ты слушаешь её.
Молчишь, вообразить стараясь
Загробное житье-бытьё.

В долине плача, в юдоли печали
(Мели, Емеля, твоя неделя),
Где гуси-лебеди пролетали,
Мы заиграли, мы загуляли.

Кисельные реки, молочный берег –
И мы там были, и пели, и пили.
По усам текло, а в рот – попало?
Да нет, не попало, пиши пропало.

Алёнушка, слушай – Лель на свирели,
Уплыло горе в заморское море!
Мели, Емеля, твоя неделя –
Ай да люли, разлюли малина!

Долина плача, моя долина.

Задуматься, забыться, замечтаться,
Заслушаться ночной тоски.
Венеция, весна, и ночь, и пьяцца.

Вот – хризантемы, видишь – орхидеи
(Обрывки дыма и туман).
Что ж, посидим, друг другу руки грея.

Нет, волшебство едва ли возвратится,
От лунных чар болят виски
(Платить по счету: кьянти, асти, пицца).

И мы идем, и в луже мокнет роза,
А музыка – один обман,
Как постаревшая Принцесса Грёза.

Жизнь улыбалась, будто Царь-Девица,
А нынче хочется развоплотиться.

Очарованье, чары, волшебство?
Нет ничего (но это – ничего).

Да, превратились нежные соблазны
В гнилую падаль, в горестные язвы.

Ну да, весна, сирень или герань,
Но дело дрянь и тело просто рвань.

Всё превратилось в горечь и усталость.
Душа, бессмертная, поистрепалась.

Душа гниёт, и пахнет бытиё
Отравленным дыханием её.

И жизнь – будто мельничный жернов на шее,
будто бревно, рухнувшее на зеваку.
Жизнь – как смерть, только нет в этой смерти покоя.

Где он, покой, похожий на светлое летнее поле?
Не золотые сады, в которых
живут Геспериды. Просто
дорога в ухабах, коровьем и конском навозе,
и мы выходим в летнее милое поле.

Я проживаю в мире инфузорий
(Дом ноль-ноль минус в Тупике Микробов).
Я казначей Содружества Бактерий.

Мы там–танцуем–танец–стрептококков.
Я улыбаюсь голубой Бацилле,
Большой поклоннице литературы.

Я пью коктейль с ценителями гноя,
Разбавленный питательным бульоном,
И что-то вроде столбняка находит.

Звезда Бактерий блещет надо мною.

Казалось, становится небо
Жемчужной, мерцающей розой,
Рождался игольчатый стебель
Из ветра, молчанья, мороза.

А после и синяя роза
Осыпала всё лепестками,
Колола шипами мороза,
Синела высоко над нами.

Но сердце, озябшее, знало,
Что это, конечно, не роза.
И в жалких лохмотьях дрожала
Простушка по имени Грёза.

Разлетается сердце темными комьями крови,
Клочья души висят на терниях жизни –
Колючая проволока судьбы, в шипах заржавелых.

Так и терзайся при жизни в серном пламени ада,
Связанный пленник, потрепанный, перегоревший.
Что, освежает тебя холодный пепел мечтаний?

Так и живу,
жуком, опрокинутым на спину,
жертва своей скорлупы.

Беспомощно бьюсь,
барахтаюсь, шевелю
жалкими конечностями,
членистоногий.

Да, конечно, законы тяжести –
спорить – напрасно.
Уже занесен,
уже надо мной
черный сапог,
любитель хруста.

Мотаться нам да маяться
(Земное безобразие),
Мочалиться, мытариться,
А все-таки мечтается –
Иллюзии, фантазии…

Мечтается, миражится,
Поётся, куролесится,
Душа – блудница, бражница –
Невестится, куражится,
Несет-то околесицу.

Потараторь, голубушка,
Потарабарь, неумница,
А после сразу бухнемся
С тобой в тартарары.

Наскучившая толчея
Молекул мелких бытия,
Как мошкара перед закатом.

Спешат работники толпой
Работать и – домой
С работы.
Все та же, та же колея.
Орбиты скуки и заботы.

В погасшем, мутном, тускловатом
Над парком первая звезда.
Знакомо-серые пустоты.

Да, путь указан навсегда
Звезде, молекулам, землянам.
Туда – сюда, туда – сюда.

Да, вдребезги бы дребедень.
(Как Богу созерцать не лень?)
И пахнет парком и туманом.

Так резко ветер холодел,
Был жалко прожит жалкий день,
И сердце слабо дребезжало.

Согласен, давай поиграем,
Расплата, пока, «за горами».
(А пахнет-то – серой, не раем.)
Стою, притворяясь героем:
Сразимся, Судьба дорогая,
В картишки, Судьба дорогая, –
В геенне земной догорая.

(А звезды? Над миром, над морем…)

А лучше бы – прочь из геенны…
(Ехидны, шакалы, гиены.)

Горело багровое жало,
Зверье поиграть предлагало.
И прятки, и жмурки, бывало,
И карты – прекрасно, премило.
(К несчастью, душа проиграла.)

И с чертом за милую душу
Сыграем (а все же я трушу).
Лунатиком выйти на крышу,
Обрушиться в синее с крыши…
Да где уж, Судьба-дорогуша, –
Я правил игры не нарушу.

Горькие земные оскорбления
Житель рая радостно простит.
Ну а мы? Мы в ангельское пение
Превратим мешки обид?

Бедный, смертный, что ж нам сладкозвучие?
(Летний зной, а в теле – гной.)
Не играй, обманщица певучая,
Не мерцай ты в мерзости земной.

В мерзости застряло сердце, вертится
Колесом в усталой колее.
Что ж, мели, бессмысленная мельница,
Копошись в земном гнилье.

Разлагается земное тело – и
Морщится – собой нехороша –
Опостылая, осточертелая,
Тоже опустелая душа.

Ну не бессмертие, хотя бы забытьё.
Да, «упокоиться», забыться.
Нa свалку жизнь – отжившее старьё
И ночь, блаженная царица.

И даже не нужна высокая звезда
Над ворохом житейской дряни.
Бессмертие – какая ерунда,
(Питаться падалью мечтаний!)

Есть только ночь. Смешно – всегда в законный час
Придет волшебницей чудесной:
Закрыть житейский хлам, земную грязь
Блаженно-синенькой завесой.

А что касается бессмертия… Всегда
Вообразится глупость, небыль.
Бессмертие – какая ерунда.
Но – звезды… Удивляюсь. Небо…

И ангелу случается отчаяться.
Он вешается, топится, стреляется.

Его душа, печальная страдалица,
Во что-то маленькое воплощается.

Ей суждено (он не успел раскаяться)
Жить гусеницей или каракатицей.

И вот живёт, питается, спасается,
И прошлое не жжёт, не вспоминается.

А после воплощается смиренница
В снежинку (потерпи – и переменится),

И, светлая, она летит над улицей
И ангелами дальними любуется.