Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Я песней, как ветром, наполню страну
О том, как товарищ пошел на войну.
Не северный ветер ударил в прибой,
В сухой подорожник, в траву зверобой, —
Прошел он и плакал другой стороной,
Когда мой товарищ прощался со мной.
А песня взлетела, и голос окреп.
Мы старую дружбу ломаем, как хлеб!
И ветер — лавиной, и песня — лавиной…
Тебе — половина, и мне — половина!
Луна словно репа, а звезды — фасоль…
«Спасибо, мамаша, за хлеб и за соль!
Еще тебе, мамка, скажу поновей:
Хорошее дело взрастить сыновей,
Которые тучей сидят за столом,
Которые могут идти напролом.
И вот скоро сокол твой будет вдали,
Ты круче горбушку ему посоли.
Соли́ астраханскою солью. Она
Для крепких кровей и для хлеба годна».
Чтоб дружбу товарищ пронес по волнам,
Мы хлеба горбушку — и ту пополам!
Коль ветер — лавиной, и песня — лавиной,
Тебе — половина, и мне — половина!
От синей Онеги, от громких морей
Республика встала у наших дверей!

Самой яркой расплатой за Лену,
Добролетами, обществом «Руки прочь»,
Эскадрильей «Наш ответ Чемберлену»,
Орточекой разметнулась бессмертная ночь.

И тогда, тем же временем,
Примечательным на рассвете
Столкновением звезд и разгромом оков, —
Только двое на улицах:
Диктатура да ветер,
Только буря на веки веков!

Над заставой, над всей стороною заветной
Никакого движенья светил,
Ничего,
Только тучи клубились,
Вероятно — от ветра
Или — черт его знает еще от чего?

Люди в кожаных куртках,
Внезапные, нарасстежку,
Проходили фронты (все фронты), не скорбя.
Малахольный буржуй, чистоплюй и картежник,
Помолись!
Диктатура идет на тебя.

На тебя, голубчика,
Шли чекисты Губчека.

Эх, жизнь, эх, жизнь,
Звонкая, каленая,
Шаровары синие,
Фуражечки зеленые.

Эх, гой еси,
На Неве еси,
Ты, зловредный человек,
Пошевеливайси!

Ты не рыба сиг,
Ты не рыпайси,
Самым круглым дураком
Не прикидывайси!

Упадешь доской
На покой песка:
Принимай, господь,
Упокойничка…

…Наше дело такое, и эпоха багрова.
Только смертная пуля приканчивает старье.
Через тысячи лет, через просеки ветра и грома
Будут славить железное имя твое.

Мы — это воля людей, устремленных
                                    только вперед, вперед!
От Белого моря до Сан-Диего слава о нас идет.
Огромные наши знамена — красный бархат и шелк,
Огонь, и воду, и медные трубы каждый из нас прошел.
В семнадцатом (глохни, романтика мира!) мы бились,
                                                как черти, в лоск,
Каждый безусым пошел на фронт, а там бородой оброс.
В окопах выла стоймя вода, суглинок встал на песок.
Снайперы брали офицеров прицелом под левый сосок.
И вся страна была в огне — и мы по всем фронтам.
Шпик и солдатский английский френч мы добывали там…
Земля, война, леса, война… Земля была пуста.
Мы перебили всех ворон, всех галок на крестах!
Мы взяли вновь свою страну, мы в громе битв клялись,
Мы били белых под Орлом, под Жмеринкой дрались…
За этот бой, где пала сплошь кровавая роса,
Нас всех, оставшихся в живых, берут на небеса!
Но нам, ребята, не к лицу благословенный край…
Я сам отправил четверых прямой дорогой в рай.
Тут арифметика проста — гудит свинцовый рык.
Четыре порции свинца — в обрез на четверых.
Таков закон моей страны, ее крутая речь.
Мы все обязаны ее, Высокую, беречь…

Мы — миллионы людей бесстрашных, те, что разрушили гнет.
По всем иноземным морям и странам слава о нас идет.
На тысячу тысяч верст знамена — красный бархат и шелк,
Огонь, и воду, и медные трубы каждый из нас прошел.

Вставай, запоздалое слово — извечное, что тропа.
Темнее пивных бутылок неслась на нас шантрапа —
Голь, шмоль и компания… (Удавная снасть крута!)
Прапоры и капитаны, поручики и рекрута…
Штандарты несли дроздовцы — бражка, оторви да брось!
Всяческих супостатов рубить тогда довелось…
Мы гайнули в третье небо… (Двенадцатый полк занемог.)
Такому горячему пеклу ад позавидовать мог.
Они прокричали: «Амба!»
                             — «Полундра!» — сказали мы.
Зеленые, синие, белые — всякому козырю в масть.
И мы провели Эпоху среди черноземной тьмы,
И мы отстояли, ребята, нашу Советскую власть.
Георгий Победоносец летел, не чувствуя ног,
Мы падали и отступали, и наступали вновь.
Георгий Победоносец откатывался на Стоход,
Мы взяли его, как свечку, и вывели в расход.

Такое нельзя не вспомнить. Встань, девятнадцатый год!
Не армии, скажем прямо, — народы ведут поход!
Земля — по моря в окопах, на небе — ни огонька.
У нас выпадали зубы с полуторного пайка.
Везде по земле железной железная шла страда…
Ты в гроб пойдешь — не увидишь, что видели мы тогда.
Я всякую чертовщину на памяти разотру.
У нас побелели волосы на лютом таком ветру.
Нам крышей служило небо, как ворон летела мгла,
Мы пили такую воду, которая камень жгла.
Мы шли от предгорий к морю — нам вся страна отдана,
Мы ели сухую воблу, какой не ел сатана!
Из рук отпускали в руки окрашенный кровью стяг.
Мы столько хлебнули горя, что горе земли — пустяк!
И все-таки, все-таки, все-таки прошли сквозь
                                                                 огненный шквал.
Ты в гроб пойдешь — и заплачешь, что жизни такой не знал!
Не верь ни единому слову, но каждое слово проверь.
На нас налетал ежечасно многоголовый зверь.
И всякая тля в долине на сердце вела обрез.
И это стало законом вечером, ночью и днем,
И мы поднимали снова винтовки наперевес,
И мы говорили: «Ладно, когда-нибудь отдохнем».

Бери запоздалое слово и выпей его до дна,
Коль входит в историю славы единственная страна.
Ты видишь ее раздольный простор полей и лугов…
Но ненависть ставь сначала, а после веди любовь!
Проверьте по документам, которые не солгут, —
Невиданные однолюбы в такое время живут.
Их вытянула эпоха, им жизнь и смерть отдана.
Возьми это верное слово и выпей его до дна.
Стучи в наше сердце, ненависть! Всяк ненависть ощетинь!
От нас шарахались волки, когда, мертвецы почти,
Тряслись по глухому снегу, отбив насмерть потроха.
Вот это я понимаю, а прочее — чепуха!
Враги прокричали: «Амба!»
                                          — «Полундра!» — сказали мы
И вот провели Эпоху среди ненавистной тьмы.
Зеленые, синие, белые — сходились друг другу в масть,
Но мы отстояли, товарищ, нашу Советскую власть.

Иди, моя летная, заревая.
Сегодня разведочный путь просох.
Помянем настоящим ржаным караваем
Под Ломжей и Млавой убитых молодцов.

Мы с тобой не знаем, как рыдали вдовы
(Матери, наверно, кричали за двоих),—
Кутьею заваренною медовой,
Шинкованной капустой помянем их.

Может, нам придется плакать, как младенцам,
В грусти поминальной, в горести такой.
Положим на колени полотенца,
Дотронемся до Славы правою рукой.

Над страною солнце вышло спозаранку,
Новый день приходит вместе с ним,
Мы наденем шапки — черные кубанки,
Занавесим зеркало и поговорим.

Надо через горе перевалить.
Как говорить — о чем говорить?
В какую дороженьку дальнюю
Водить мою грустную, поминальную?

Надо, чтоб доставили из ларьков
Тысячу шалинок и платков,
Ведь о скорби скажут всех скорей
Черные шалинки матерей.

Нам принесет мореходный брат
Самый большой, семиверстный плат.
Мы его поднимем возле Мсты,
Мы им занавесим все мосты…

Вынесем законченный символ веры.
Вынесем и скажем:
                         «На этом стоим».
Мы перезарядим наши револьверы,
Мы отсалютуем товарищам своим.