Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Кретин скворец, горластый как сирена,
Воспел фальшиво радость бытия;
Старик Мороз с сосулькой вместо хрена
Мигрировал в холодные края;

Весна с её безмозглым оптимизмом
Вернулась в чуть не околевший лес;
Медведь, томимый в спячке онанизмом,
Проснувшись, на медведицу залез;

В холодных турбулентных водах вешних
Восстала муть средь архимедных сил;
Слегка погорячившийся подснежник
О снег башку тупую остудил;

И люди в рецидиве эйфории
Опять о светлых размечтались днях,
Простое возрастанье энтропии
За Ренессанс по дурости приняв.

Ах лето, лето! - дым лесных пожаров,
Повышенная смертность на воде;
Идиллия для пьяниц и клошаров,
Для муравьёв с их счастием в труде;

Дождём в четверг не мытая Россия,
Угарный газ, густой и выхлопной;
Пыль, пекло, мухи, гнус, дизентерия,
Укус гадюки в духоте лесной;

Рабочий день проходит в полудрёме,
У дома - вобла, мат и домино;
Наличием кустов в большом объёме
Паденье нравов усугублено;

На лицах пот, как при любовном акте,
В поту том естся хлеб чужой и свой.
О лето! - время не откинуть лапти
От голода и холода зимой.

Вандемьер. Хандра одолевает,
Холодна и тяжка, как утюг.
На деревне куриц убивают
При попытке убежать на юг.

Улетают птицы и амуры;
Интеллект гноится в борозде.
Тучка золотая, глядя хмуро,
Вновь на небо вышла по нужде.

Мокрый дуб. В маразм вошла погода.
Золотая плешь на дубе том.
Спать охота. Бабу неохота.
Всё как в песне - девушки потом.

Это минус. Но на том спасибо.
На челе мигрень играет блюз.
Лес притих. В руке кошёлка, ибо
Водочка с грибами - это плюс.

Боль в хребте. Хребет уже не молод.
Всюду грязь и гниль, куда ни глянь.
Пасмурно. Грядёт великий холод.
И понятно всем, что дело дрянь.

Фригиднее таймырской снежной бабы,
Зима сулит снежки, фристайл, бобслей
И прочие фригидные забавы
С оргазмом в виде гриппа и соплей;

Застыли в жилах все эритроциты,
На дровнях мужичок ушел в поход,
И ёлочка в преддверьи геноцида
Подумала: "Скорей бы новый год!.."

Мороз и пиво - всё для аппетита
И учащенных ходок в туалет;
На южном побережьи Антарктиды
Пингвины ловят ультрафиолет;

Земля промёрзла. В преисподней черти
Завидуют клиентам адских бань.
И, вечностью дыша, порядок смерти
Вновь наложил на хаос жизни длань.

Надо мной на бреющем полёте
Музы пронеслись. Видать, к дождю.
Я глядел вослед им, весь в помёте,
Словно старый памятник вождю.

На душе вдруг стало как-то гадко,
Вследствие чего в руке моей
Появилась мощная рогатка,
Выдавшая тут же залп камней.

Матерясь и каркая от боли,
Музы покидали небеса
И камнями падали на поле
В заросли полыни и овса.

"Надо же, - подумал я некстати,
Собирая камни в вещмешок, -
Столько было муз, и в результате -
Лишь один коротенький стишок..."

Все формы ваши - это негативы
Злодейских ваших происков души.
Вы просто отвратительно красивы,
Вы просто безобразно хороши.

Вы так дурны, что, право, нет вас краше.
Вы гнусно обаятельны, милы.
А сладкое, как мёд, сопрано ваше
Ушам больней любой бензопилы.

Ваш бюст бесчеловечно судьбоносный
Порой способен вызвать тошноту;
Ваш шаг, до омерзенья грациозный,
Усугубляет вашу красоту.

Вы совершенны с вашим духом в теле
до столь уродской степени, что вы
так мерзостно божественны в постели,
Что все желанья падают, увы.

Вы божественны дьявольски, Анна,
Вам к лицу полнолуния свет.
Вы сегодня особо желанны,
Вы мой смысл, вы мой Новый Завет.

Зеркала всех времён и народов
Отразить вас почли бы за честь.
Полагаю я, что сумасбродов,
всех погубленных вами, не счесть.

Вы на белую розу похожи,
Что в руке я сжимаю сейчас,
Что, впиваясь шипами под кожу,
Продолжает всё ж радовать глаз.

Но зачем же глядите так странно
Вы на мой кровоточащий перст?
Почему вы дрожите так, Анна?
Мне не больно уже, вот вам крест!..

Пусть ваш взор прекратит, моя рыбка,
Полыхать столь безумным огнём!
Вас чуть портит лишь он и улыбка,
Вам к дантисту б сходить на приём...

Не смотрите ж, как кот на сметану,
На подаренной розы укол,
Ибо впредь я мешать вам не стану
Предпочесть мне осиновый кол!

Вы в доме моём вновь сосёте мои папиросы
И портите гнусною рожей своей интерьер.
Но я возвращусь. И в руке моей будут не розы.
Покуда не поздно, бычкуйте окурок, Жан-Пьер!

Вы в доме моём вновь мои попиваете вина,
И тщетно кусает вас преданный мне фокстерьер.
Но я возвращусь. Величав и суров, как дубина.
Покуда не поздно, бычкуйте окурок, Жан-Пьер!

Вы в доме живёте моём на широкую ногу;
Своим пиджаком оскверняете мой шифоньер.
Но я возвращусь. А ведь я вас крупнее намного.
Покуда не поздно, бычкуйте окурок, Жан-Пьер!

Вы в доме моём, вероятно, моею женою
Сейчас обладаете вновь за узором портьер...
Но я возвращусь. И возникну у вас за спиною.
Покуда не поздно, бычкуй свой окурок, Жан-Пьер!

Вы склонны думать, муж быть должен сильным,
Решительным и блещущим умом,
Пусть не богатым, но любвеобильным,
И в переносном смысле, и в прямом.

Вы, право же, мне льстите, мэм. К тому же,
Слегка иначе я смотрю, увы,
На то, каким быть должен выбор мужа
Для женщины такой, как, скажем, вы.

Хорош тот муж, что глуп как сивый мерин,
Богат, немолод, глух, подслеповат,
Тот, что в жене-красавице уверен,
Сам будучи уродлив и горбат;

Тот, что бывает всякий раз в Европе
По важным государственным делам,
Весь круг забот о вашем гардеробе
Ни с кем не разделяя пополам;

Тот, что своей дражайшей половине
Отводит в жизни роль земной оси,
Тот, что её возводит в ранг богини
С частичной импотенцией в связи;

Тот, что свою утратив даже веру,
Не попадет в мишень ни из ружья,
Ни, более того, из револьвера -
Вот муж, которым был бы счастлив я.

Где придавят безобразно
Беды как борцы сумо,
Так, что тезис "жизнь прекрасна"
Превратится в "жизнь - дерьмо"

И труизм "Бог есть" в итоге
Перейдет в иной труизм,
Мы, слегка к себе жестоки,
Принимаем атеизм.

Но поскольку кредо это
В общем-то претит уму,
Даже фразу "Бога нету"
Мстительно, в подкорке где-то
Адресуем мы Ему.

Диссидентом слыть приятно,
В диссидентство лестно впасть,
Но лишь там, где травоядна
Существующая власть.

Так Спартак, герой отважный,
Был отнюдь не идиот -
Ждал, покуда Сулла страшный
Сам на пенсию уйдет.

Не на Грозного озлился
Разин, похмелясь с утра;
Пугачев как прыщ развился
Не на теле у Петра.

И Ильич, решив отдаться
Кровной мести и борьбе,
Ни при Сталине рождаться
не посмел, ни при себе.

Камикадзе одержимым
Будет полный лишь баран,
С тираническим режимом
Бьются там, где добр тиран.

Вот порой и остается
Говорить со вздохом "пас",
Ибо задница даётся
Человеку только раз.