Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

Повторят, и не раз еще, года
И этот день, и этот вечер синий
На берегу пустынного пруда,
Где кружит ветер легкий пух гусиный.

Еще не раз стремительной весне
Дожди отслужат светлые молебны;
Еще не раз подымет колос хлебный
Любовь земли в налившемся зерне.

— Но жизнь давно читая между строк,
Короткие, ничтожные тревоги.
Уже не жду, куда, на чей порог
Ведут меня вечерние дороги.

…Звезда полей прозрачна и светла.
Мне было нужно счастье не такое…
Моя душа просила лишь покоя,
Но на земле покоя не нашла…

Острый месяц — серебряная подкова,
Поднятая Иисусом на дороге,
Гвоздиками звезд прибита снова
На синем небесном пороге.

Деревья, встопорщив ветки,
Смотрят, как сквозь прищуренные ресницы.
На весенние Богородичины пометки —
Кому цвести и плодиться.

А по двору веселые гуси —
Облака пушистые бродят…
Это у тебя, Иисусе,
Васильки на криничной колоде.

…Жалобная ночная птица
В поле потихоньку тренькает.
— Ах, на крыльцо Твое синее примоститься,
Хотя б на последней ступеньке…

Вот так — поля и белый дом…
Бледнеет день в лазури ясной,
И месяц маленький и красный
Опять родился над прудом.

Все так же, в Туле или в Праге,
Идут дожди, шумят леса,
И молодые голоса
Поют по вечерам в овраге.
И та же жизнь — любви и встреч
Неизреченная осанна…
Как может сердце уберечь
Все то, что помнит так туманно?..

— Быть может, северные дни
Еще сиреневей и тише.
И сердцу, может быть, сродни
Ветряк, соломенные крыши,
Поля, дороги, скрип телег.
Божница на мосту покатом,
И голубой, вечерний снег
Под нежным розовым закатом.
Но что же сделать я могу?..
Как с неизбежностью поспорю…

— Так отъезжающие в море
Грустят о днях на берегу.
И кажется каюта душной…
Но что ж… Дорога — далека.
И сердце учится послушно
Словам чужого языка…

Жизнь моя, дикая волчица,
Выкармливающая Ромула и Рема,
Смотри, как легко мне молчится
В эту весеннюю поэму.

Я чувствую темную глину
Утлого моего сосуда.
Куда Великой Горшечник кинул
Маленькое, незаметное чудо.

Горчичное зерно, щепотку
Крутой и колющей соли
Для этой жизни короткой.
Для этой короткой боли.

И круг завершая вечный
Сквозь щемящие весны, — я знаю:
Это сосуд мой Великий Горшечник
На земном огне обжигает…

Без имени и без названья даже,
Плывущее к тебе — и без конца,
Какою кротостью мне о тебе расскажет,
Вечерним гостем стукнув у крыльца.

…Проселками, над золотою пылью.
Медвяный месяц, вскинув на рога,
Опять твоей неотвратимой былью
Сквозь крепь плотин зальет мои луга.

Скупой любви отяжелевший бредень
Тянуть со дна на золотой песок.
Не мною началось, не я приду последним
Искать следов твоих незримых ног.

И падать медленно… О, это ль — неизбежность?..
Но даже сердце может ослабеть,
Себя испепеляющую нежность, —
Последний дар — переписав — тебе…

Всегда о нежности, всегда о небывалом,
Не о себе — через границы дня…
Земным делам, таким пустым и малым,
Мой легкий щит — не выдавай меня!..

…Всегда о нежности, и пусть всегда не кстати,
Все попусту, все с сердцем невпопад.
Все — странником, куда глаза глядят,
И воином миролюбивой рати.

Не о земном, — но о земле моей.
Простых сердец вечернем водопое;
О кротости — через границы дней,
О нежности — через границы вдвое…

— Мой легкий щит, мое копье, мой меч.
Моя любовь!.. — И вот опять приснится:
Сквозь глубь ночей, чтоб всей душой истечь, —
Твои неизъяснимые ресницы…

Еще о нежности поют твои глаза,
Ковшом любви не вычерпанной глуби.
Еще тебе никто не рассказал.
Как горестно и сладко сердце любит.
Еще весь мир — дрожащий отблеск дня, —
Плывет вовне, тебе неуловимый.
И так светло и радостно звеня,
В нем всходят весны и нисходят зимы…
И в легких днях, еще таких простых,
Что сердцем кротким можешь ты заметить?
И что поймешь в скупых словах моих
Вот этих строк, рожденных на рассвете…

Не узнавая комнаты и кресел,
В бессоннице блуждая наугад,
Где черный ветер стекла занавесил,
Я чувствовал — качался утлый дом
И рвался вверх от пристани ненужной
Земной корабль…
                И я один был в нем,
И плыл во тьме над этой ночью вьюжной.
— Нет, не один. Бродили мы вдвоем
Между постелью, креслом и окном…
И спутник мой шаг в шаг ходил со мною.
Его плеча касался я плечом
И чувствовал, как тяжко дышит тьмою…
Молчали мы. Что говорить? О чем?
…А поутру, когда рассвет туманный
Вошел в окно и лег у наших ног,
Я увидал, кто был мой спутник странный:
По комнате ходили — я и Бог.

Ни голодом, ни жаждой, ни разлукой…
Закрыть глаза… А сердце сквозь года,
Сквозь жизнь стрелою, пущенной из лука,
Летит вперед — и канет без следа,
Еще любя, и все тесней и туже…
И взгляд внимательный с соседней из планет,
Пройдя землей, нигде не обнаружит
Моей любви и кратко скажет — «нет!»…
…А в легком сне — и там я буду лишним, —
Что повторит, что вспомнит жизнь твоя?
Быть может — класс, быть может — сад и вишни,
И за холмом вечерние края…
И только стих споет о небывалом.
Но этой ложью сердцу не помочь.
— И снова вижу комнату и ночь,
И сбившееся на пол одеяло…

Тобой исполненный и замкнутый в тебе
И круг забот, и круг часов беспечных.
Ах, о какой блистательной судьбе
Еще мечтать в годах бесчеловечных?

Не для тебя ль крылами легких птиц
С листов газет над строчками событий
Летит мой мир сквозь золото ресниц
По звонкой, опрокинутой орбите…

Свисти и пой, веселый птицелов!
— Но сердце не почувствовать на ощупь.
Не для сетей божественный улов,
Что серебром еще в сетях полощет…

…И падая на камни, обомлев,
Не о тебе душа в припадке страждет.
Не о земном, но об иной земле
Святой восторг неутолимой жажды…

Так часто в тишине ночной
Росло крылатое движенье —
Небесное отображенье
Угрюмой горечи земной.

И сердце чуткое мое
Воздушные вбирало волны
И подымало острие
Приемником певучих молний.

И ты, вдыхая воздух талый,
В весенней, звонкой вышине,
Вот так же к Пушкину слетала,
Как и слетаешь ты ко мне.

И помнишь все еще, быть может,
Сквозные лепестки свечей,
И гулкий зал, такой несхожий
С дешевой комнатой моей.

И вот всплывает профиль смуглый
В воспоминаниях твоих…
— И робкий исправляя стих.
Мой черновик бросаешь в уголь[70].