Алексей Недогонов - Дорога моей земли

Над зданием посольства
плещет флаг.
Ему ветра Замоскворечья внемлют.

Тревожен греческий архипелаг.
Британский сумрак Турцию объемлет.
Солдат имперский —
не в краю родном —
в Босфоре воду мира пьет из фляги.

В посольстве люди спят вчерашним сном:
косые шрамы
                     залегли
                                   на флаге.
Московский клен шумит перед окном.

Рассветом обрамленная стена,
заря над всей Москвой
(убей ее, попробуй!).

Перед резьбой посольского окна
сидит он —
красноклювый, крутозобый, —
глядит в квадрат стеклянно-голубой,
довольный голубиною судьбиной:
любуется как будто не собой,
а совестью своею голубиной.

Бог весть, откуда в этот сад гоним,
он помнит все:
и свет и мир полночный.

В окно следила девочка за ним,
облокотись на подоконник прочный.
Кремлевская заря взлетела на карниз,
как та, что в будущем
коснется крыш Каира.
Девчонка думала:
«Вот — пидж оф пиис,
по-русски это значит — голубь мира.
Поэтому в Москве — покой и тишина…»

Наивная, она совсем не знала,
что это голубь Кольки Шамшина —
парнишки из соседнего квартала.

1947 г.

Две войны я протопал в пехоте
под началом твоим, Аполлон.
Я изведал атаки в болоте,
и кровавые нары в санроте,
и мучительной музы полон.

Не пришлось мне о пулю споткнуться.
Видно, писано мне на роду —
дважды выжить
и дважды вернуться
под свою молодую звезду.

Я, умытый росой спозаранку,
музе гнева не ставлю в вину,
что рубаху надел наизнанку
перед тем, как идти на войну.

1947 г.

Представь — я солнце атомом взорву
по ходу стихотворного сюжета:
оно, гудя, осыплется в траву
бильоном древних звезд — слезами света.

И ляжет вечным мраком на земле
погибнувшее в вымысле светило…
Но я найду тебя в кромешной мгле:
твоя любовь при жизни мне светила.

1948 г.

Я не помню детской колыбели.
Кажется:
я просто утром встал
и, накинув бурку из метели,
по большой дороге зашагал.

Как я мог пройти такие дали?
Увеличь стократно все пути!
Где я был?
В газетах не писали.
Где я шел?
По звездам не найти.

Только очень помнится,
что где-то
под Мадридом,
непогодь кляня,
у артиллерийского лафета
встал пушкарь, похожий на меня.

А потом на финском,
в штурмовые
ночи, под раскатами огня
(зимними глазами на Россию)
пал стрелок, похожий на меня.

И еще я помню, помню внятно:
над бессмертьем друга своего
с ротою салютовал трикратно
я,
лицом похожий на него.

Ангелы спасенья не витали
надо мною на Большой войне:
силы Родины меня питали —
талисман возмездья
был при мне.

Где сейчас я?
Не ищи на карте…
Только люди говорят, что я
в Греции,
в Чанду
и в Джокьякарте
в дьвола стреляю из ружья!

Если верить людям в их святую
проповедь,
то на любом ветру
до ста лет, наверно, проживу я,
коль своею смертью не умру.

1948 г.

Томми!
Капрал сухопутных войск!
Я слышал, мечтаете вы
Гайд-парком назвать
Сокольники —
березовый парк Москвы?

Чтоб слушать русские песни
наших русских девчат?

Простите, Томми,
в московском доме
они не для вас звучат!

И как бы вы ни мечтали
устроить себе уют,
напомним, что без прописки
в Москве у нас не живут.

И если вас все-таки гложет
по нашей песне тоска, —
мэд ин Инглянд такой, как вы,
видно издалека.

Вот я бы хотел вам напомнить
песню недавних дат,
песню, с которой в битву
шел советский солдат.

Мы ее пели четыре года
в бою под ротным свистком
не соловьиным клювом —
четырехгранным штыком.

Пели ее при любой погоде —
в своих и чужих лесах —
ртами семидюймовок,
моторами в небесах,

пушкой прямой наводки,
бомбами
с высоты,
танковой колесницей,
летящей
через мосты!

И знаем, за Эльбой где-то
гневный голос басил
наших победоносных
Вооруженных Сил.

В такую песню вместилось
бессмертных мильон легенд!
Видимо, с удивленьем
внимал ей ваш континент?

Слышите, Томми! Если
в Греции вы сейчас
с винтовкою Бирмингама
глядите в бинокль на нас, —
что ж, выжидайте известный срок…

Но я бы хотел, чтоб вы
письмо переслали своей невесте
с такой припиской Москвы:

«Я, гражданин Советской России,
в Саксонии побывал.
В скорбном доме жены фашиста
с ротою ночевал.

Я битый час разговаривал с нею,
спросите ее, вдову:
она, как и вы, о Москве мечтала,
муж ее
шел на Москву.

В степи под Можайском его могила:
черви по рукавам…»

Слышите, Томми!
Вдова фашиста
не завидует вам!

Сообщите об этом леди —
она вас поймет вполне…

Гут бай!
Пишите:
СОВЕТСКИЙ СОЮЗ.
МОСКВА.
МНЕ.

Март 1948 г.