Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Великая тень, для чего ты мелькаешь
В таинственной мгле безмятежных ночей?
Мечтой о минувшем зачем нарушаешь
Отрадные сны утомленных очей?
Не звуков ли арфы опять ожидаешь,
Могучего отзыва славы твоей?
Иль в песнях вещать ты к потомству желаешь?
Вещай — и певцу вдохновенье пролей!

Не к тебе я лечу нарушать твои сны!
Не певца я ищу, но могучей жены!
В ней варяжская кровь моих светлых князей,
Ольга спящая вновь пробудилася в ней!
Ее стан величав — как сосна на холме,
Под которым Синав позабыл о земле!
Кудри спят на плечах снеговой белизны,
Цвет лазурный в очах — Белозерской волны.
И блистают лучом вдохновенья глаза —
Не столь ярким огнем я Коростень сожгла!
Но душа велика — как пустыни обзор,
И как дно глубока моих Чудских озер!
Она Ольгу одна постигает вполне
И, воспрянув от сна, воспоет обо мне!

Владыка сидит на престоле громов,
              В руке его вихрь одичалый.
Он молнию бросил в пучины валов,
              И море ударило в скалы,
И волн его песнь от начала веков
               Великому — не умолкала.

Вокруг громовержца глубокая ночь,
               Светил угашенных могила.
Луна — небосклона вечерняя дочь —
               Чело облаками затмила,
И рушатся звезды сквозь черную ночь,
               Когда бытие им постыло.

Владыка нисходит на землю в громах,
               И дрогнуло сердце природы:
Завыли пещеры в бездонных горах,
               Эфира обрушились своды,
Вселенную обвил клубящийся прах,
               И ужасом смолкли народы!

Хор юношей и дев! Владыка бурный мира
Не хочет защитить священного кумира,—
Ему падением грозит надменный князь!
С мольбами к небесам ваш вознесите глас.

Перуну отрадно теченье Днепра
               И Киева древние стены!
В реке отражался лик бурный царя,
               Громами помечены стены;
Перун не разлюбит теченья Днепра,
               Забудет ли Киева стены!

Увы, настанет день — и близок день жестокой! —
Когда заглохнет холм над бездною широкой
И зарастет к нему давно пробитый след;
Но прежде я склонюсь под игом тяжких лет.

Кто дерзкий коснется преступной рукой
               Владыки, карателя мира?
Как бурные тучи багровой грядой
               На край возлегают эфира,
Мы ляжем костями, могильной стеной
               К подножью кумира!

Широкого Днепра заплесневеют волны,
Их вещий стихнет вой… Благоговенья полный,
Придет ли славянин мольбою встретить день —
Промчится в ужасе за ним Перуна тень!

К кому обратимся с горячей слезой,
               Бездомные матери, жены?
Мы ветры насытим ничтожной мольбой,
               Развеются тщетные стоны,
Когда он заснет над угасшей грозой
               И вихри сорвут его с трона!

Падет великий град, и запустеют стены,
Их населят толпы полночных привидений,
Умолкнет навсегда народов мощный глас,—
И смертный казнь сию один навлек на нас!

Проснись, громовержец! В хранилище туч
               Есть стрелы на казнь преступленья!
Змеею пусти свой убийственный луч
               И смертных смири дерзновенья!
В громаде ль огнями упитанных туч
               Одной не найдешь для отмщенья?

Хор юношей и дев! Моленье прекратите,
Отчаянье толпы народной укротите!
К нам милостив Перун: он вашим внял мольбам,
Спасение пошлет отчаянным сынам!

Содвинь твои тучи в один океан,
               Клокочущий, бурный, гремящий,
Сбери с твоих бурь молньеносную дань
               И в свиток вплети их палящий!
И ветрам в добычу отдай океан
               И мир, пред погибелью спящий!

О Аполлон! Поклонник твой
Хотел помериться с тобой,
Но оступился и упал.
Ты горделивца наказал:
Хотел пожертвовать рукой,
Чтобы остался он с ногой.

Аллах дает нам ночь и день,
Чтоб прославлять его делами;
Светило дня — его лишь тень —
Виновных обличит лучами.
               Аллах керим! Аллах керим!

Пред ним стоит Пророк в мольбах,
И гром, готовый к пораженью,
Он удержал в его руках, —
Не искушай его терпенье!
               Аллах керим! Аллах керим!

Здесь время на земле дано
Для покаянья человеку.
Страшитесь, улетит оно,
Спешите с милостыней в Мекку!
               Аллах керим! Аллах керим!

Лик обрати свой к Каабе[62],
Молись и будь готов! Кто знает,
Что тайный рок судил тебе?
Счастлив, кто смело рок встречает!
               Аллах керим! Аллах керим!

Спасенным — рай, погибшим — ад!
Сыны земные, трепещите,—
Там все деянья обличат;
Грехи раскаяньем сотрите!
               Аллах керим! Аллах керим!

Певца-изгнанника последний покровитель,
Полента! я иду в ту мирную обитель,
Которую давно от бурь себе желал:
Для гостя твоего последний час настал!
Ты Данта не отверг, ты старцу в утешенье
Скитавшемуся был… Прими ж благодаренье:
Да наградит тебя небесный наш отец!

Нет, нет! твоих друзей, божественный певец,
Еще не оставляй! Тебе венки Лавровы
Италия плетет, сограждане готовы
Тебя со славою принять в родимый град…

Уж поздно! Мертвого они не воскресят!
Приподыми меня, Полента, дай мне руку:
Хочу я воздухом мою развеять муку…
Веди ослабшего… Я сяду близь окна, —
Дорога из него к Флоренции видна…
Вот так, благодарю.

                             О чем мечтаешь ты?

Вы изменили мне, любимые мечты!
Когда я пел, землей и небом вдохновенный,
Высокий гимн Творцу был голосом вселенной,
К жестокой родине любовью я горел,
И в славе я искал изгнанию предел,
Мечтал поэмою открыть стезю к отчизне
И упокоить там остаток бурной жизни!
Тогда б в тот светлый храм, где смертный грех омыл
Водой крещения, я в торжестве вступил
И над купелью бы принял венок мой… Где я?
Ах, я в Равенне!..

                            Дант! или во мне злодея
Ты здесь нашел?

                       Прости, мой благородный друг!
Ах! речь невольную и горе, и недуг
Из сердца выжали! Нет, нет, мои страданья
Ты облегчил; но, друг, не знаешь ты изгнанья,
И на престоле ты его не испытал.
Я ж, по Италии скитаяся, узнал,
Как солон хлеб чужой и как крута дорога
На чуждое крыльцо. Полента! много, много
Я странником терпел: на старца не сердись.

Друзьями вечно быть взаимно мы клялись.

Так! ты один мой друг! Флоренция! с тобою
Я узы все расторг. Ты адскою враждою,
Непримиримая, всю жизнь меня гнала
И в ранний, чуждый гроб бескровного свела.
Ты мне не родина! Не признаю тебя!
Не твой певец, не сын! Здесь в землю лягу я!
Не погребешь меня! Я мертвою рукою
Твой камень гробовой с моей могилы срою!
Полента, поклянись не выдавать мой прах!

Не выдам, Дант.

Клянись!

                             Или в моих словах
Ты сомневаешься?

Клянись!

                              Клянусь святыней!

Но клятва на тебе не на одном: на сыне,
На внуке, правнуках, на роде всем лежит,
И горе племени, когда ей изменит!
Клянись за весь твой род!

                        Клянусь всесильным богом!

Теперь спокоен я. Полента, об убогом
Ты в счастьи не забыл, всё дал ему, что мог, —
Прими же от певца, от странника в залог
Признательности всё, что с жизнью оставляю:
Мои творения. Тебе их завещаю!
Сей свиток сохрани, — он с Дантом не умрет,
И скоро вся к тебе Италия придет,
Как к свежему ключу, здесь черпать вдохновенья,
И будут ей мои оракулом виденья!

О Дант, бессмертный Дант! ах, ежели знаком
Тебе молений глас и если этот дом
Приютом был тебе, забвением страданий,
Не отвергай, молю, отцовских заклинаний:
Ты сам отец, о Дант!

                           Что хочешь? Говори!

Еще ты жив, и вот твой свиток… Ах, сотри
Любовь, судьбу и смерть, воспетые тобою,
Франчески, дочери!

                      Безумный!

(бросается к ногам его)
                                                Пред тобою
Здесь повергаюсь я, певец, как пред судом
Всего потомства. Дант! ах, сжалься над отцом,
Несчастной дочери не разглашай позора,
Из ада выведи, оставь без приговора!
Она мне стоила столь многих горьких слез!
Когда б ты знал ее…

                                       Полента! много слез
Я сам пролил в часы подземного свиданья;
Как трупы падают, упал я от рыданья,
Увидя тень ее. Тебе прощаю я
Безумную мольбу: Франческа дочь твоя!
Восстань; иль ты мечтал, я мог без вдохновений
Духовный мир воспеть и видеть без видений?
Пройти сквозь ад и рай, живым в толпе теней,
И мертвый, хладный мир создать в душе моей?..
Полента, я не бог! Взгляни: я умираю,
Как смертный! Хладный труп — вот всё, что оставляю
Но некогда сей труп был духом оживлен
Божественным, был им в святилище введен,
И не мои слова в устах моих гремели.
Когда б не истину они запечатлели,
Тогда б страшился жизнь меж теми потерять,
Которые сей век минувшим будут звать.

Безмолвствую, о Дант! В слезах благоговею.

Но время… Смерть в очах: я гасну и хладею.
Дай руку мне, сожми; прости, не забывай…
Бог, искупитель мой! прими меня в твой рай.
(Умирает.)