Юрий Маслов - Военные приключения. Выпуск 3
Утром, когда Инна встала и заглянула на кухню, Швецов, сгорбившись, понурив голову, все еще сидел за столом. Заслышав шаги, он повернулся, и Инна не поверила, что перед ней Швецов. Глаза его были трезвы и спокойны. Но мешки под ними походили на бурдюки с вином, морщины на лбу обозначились глубже и резче, он осунулся, а на пергаментном, мертвенно-бледном лице застыло непривычное для него выражение покорной усталости и обреченности.
Инна стояла, не в силах сдвинуться с места, так поразила ее эта перемена. Швецов ободряюще улыбнулся, но улыбка вышла грустной и какой-то тихой.
— Ты не спал? — участливо спросила Инна. — Я сейчас кофе сварю.
— Иди умывайся, я сам.
Швецов достал колбасу, масло, яйца, быстро зажарил глазунью и приготовил кофе. Но это был не последний его сюрприз. Когда Инна собиралась уходить и, стоя перед зеркалом, поправляла прическу, он подошел к ней сзади, обнял и, повернув к себе, нежно поцеловал. Инна смутилась и чуть не заплакала: то ли от счастья, то ли от какого-то недоброго предчувствия, сжавшего сердце.
— Не волнуйся, — успокоил ее Швецов. — Приходи пораньше, куда-нибудь сползаем.
Инна кивнула и вышла за дверь, но на лестнице она несколько раз непроизвольно замедляла шаг и беспокойно оглядывалась. Ей хотелось вернуться, казалось, что она что-то забыла, и это чувство не покидало ее весь долгий путь до работы и даже там, пока не закрутили ее суета и заботы нового трудового дня.
Швецов, оставшись один, некоторое время бесцельно бродил по квартире, иногда останавливался, убирая на место какую-нибудь брошенную второпях вещь или книгу. Затем побрился, смочил лицо одеколоном и надел свежую сорочку. Пробило десять. Он подошел к зеркалу и внимательно всмотрелся в свое отображение. И не узнал себя. Перед ним стоял средних лет мужчина с болезненно-усталым лицом и сухо блестевшими напряженными глазами, Швецов развернул плечи, улыбнулся, надеясь вернуть былой, независимый, молодцеватый вид, но, увы, выражение лица по-прежнему оставалось мрачным, усталым я озабоченным. Он горько усмехнулся — что, мол, поделаешь, — отвесил мужчине, который смотрел на него из глубины зеркала, вежливый поклон и позвонил Крайникову.
— Здравствуйте, Евгений Евгеньевич! Говорят, вы меня разыскивали.
— Пытался… Машину хочешь купить? Новенький «жигуленок», восьмерка… Мой приятель уезжает за кордон и…
— А зачем мне она? — перебил Швецов, чувствуя, что его снова втягивают в какую-то аферу.
— Меньше пить будешь.
— Уговорили, — сказал Швецов, не зная, что возразить на столь умное и нравственное замечание.
— Тогда записывай телефон и адрес… Записал?
— Да. — Швецов положил трубку, подумал и набрал номер Янкиной.
— Как себя чувствуешь?
— Лучше.
— Рад за тебя. Волноваться действительно не стоит. Так что не гони волну, я кое-что придумал.
— А что мне делать пятого?
— Пятого придется отдать. А там посмотрим… Завтра будешь дома?
— У меня больничный до понедельника.
— Хорошо. Я вечерком к тебе заеду.
Швецов сделал круг по комнате, перед зеркалом снова задержался и… Его вдруг поразило не внешнее несходство, а внутреннее противоречие между собственным «я» и стоящим перед ним человеком, который, чуть наклонившись вперед, с дьявольской усмешкой чеканил: «Ты — покойник, отныне всеми делами буду заправлять я». И чем дольше и внимательнее он вглядывался в собственное отображение, тем больше нарастало беспокойство в груди, тем громче и беспощаднее гремел незнакомый голос: «Ты умер, запомни это и не возникай, когда я захочу сделать то, что сочту нужным». Это ощущение смерти, раздвоенности, перевоплощения в другого человека было настолько сильным и физически законченным, что Швецов в конце концов не выдержал, попятился, думая, что сходит с ума, наткнулся на письменный стол и, нащупав руками какой-то тяжелый предмет, как потом выяснилось — бронзовую пепельницу, с силой запустил им в ненавистное зеркало. Брызнули осколки. И сразу же мир восстановился — затикал будильник, закапала вода из крана на кухне, зашелестели шины мчавшихся мимо дома автомашин. Швецов смахнул пот со лба, схватил плащ и выбежал за дверь. Но окончательно успокоился только на улице, когда сел в такси и сказал шоферу адрес, который ему продиктовал Евгений Евгеньевич. И тут же подумал: «Я делаю то, что мне приказывает этот зеркальный болван». Но мысль эта прошла задворками и была похожа на отдаленный, затихающий гром.
XIАнна Григорьевна Цветова жила на Ленинградском проспекте на четвертом этаже роскошного девятиэтажного дома сталинской эпохи. Красин без труда нашел нужный ему подъезд, поднялся на лифте, позвонил. Дверь открыл довольно мрачный, лет тринадцати-четырнадцати подросток с косматой гривой рыжих, почти огненных волос.
— Здравствуйте, — сказал Красин. — Анна Григорьевна дома?
— В магазин ушла. Просила вас подождать. Раздевайтесь.
— Спасибо. — Красин снял плащ и прошел в комнату. Не дождавшись приглашения сел, с любопытством осмотрелся. Напольные часы, кровать-ладья, резной шкаф ручной работы, высокое овальное зеркало. Оно вращалось на шарнирах а светилось мягким золотистым светом. «Псише», — вспомнил Красин название зеркала, а заодно и его цену и подумал о том, что на собственную зарплату — сколь высокой бы она ни была — хозяйка такую роскошь вряд ли смогла бы приобрести.
— Тебя в школе Рыжий зовут? — спросил он сидевшего напротив мальчика. Тот понуро кивнул головой. — А на самом деле?
— Леня.
— Леонид, значит. А фамилия?
— Цветов.
— Мамина? — удивился Красин. — А почему не папина?
Леня поджал губы и отвел взгляд в сторону.
— Так мама решила.
— А ты знаешь своего отца?
— Конечно.
— Как его зовут?
— Яков Григорьевич Стеблев.
Красин сделал вид, что не знает такого, хотя на самом деле его так а затрясло от возбуждения — в такое состояние приходит охотничья собака, долго и бесполезно гонявшая зайца и наконец-то взявшая свежий след.
— Ты с ним часто встречаешься?
Леня ответить ее успел. Щелкнула входная дверь, и на пороге комнаты объявилась строгая, в строгом сером плаще с черной окантовкой дама, именно дама, ибо в ней все, начиная от хозяйственной сумки и кончая перчатками, говорило о безукоризненном вкусе и дышало изяществом.
— Вы уже познакомились? — строго спросила дама.
— Мы уже на короткой ноге. — Красив легко поднялся, шагнул навстречу. — Вам помочь?
— Благодарю. Мне Леня поможет.
Леня мгновенно подхватил сумку и скрылся на кухне. Когда вышел, вежливо спросил:
— Мама, мне можно погулять?
— До девяти.
Леня кивнул, схватил куртку и выбежал, Анна Григорьевна подошла к столу, закурила и, жестом разрешив Красину сесть, строго спросила:
— Так вы, значит, из прокуратуры?
— Да.
Усмехнулась.
— Ну и кто же из них вляпался, Крайников или… Стеблев?
«Что это, святая простота или игра в кошки-мышки?»
— Оба.
— Крепко?
— По уши.
— Подонки! — отчетливо и громко произнесла Анна Григорьевна. — Я так и знала, что этим кончится. Кофе хотите?
— С удовольствием.
Анна Григорьевна вышла. Красин удовлетворенно вздохнул — пока все шло по намеченному плану, еще раз осмотрелся, и ему показалось, что он в театре: дерни невидимую ниточку — занавес откроется и начнется представление в трех лицах. А он — зритель, смотрит, восторгается, делает выводы… Так оно, примерно, все и произошло.
— Пожалуйста, — сказала Анна Григорьевна, входя в комнату. В руках у нее был поднос, на котором возвышался пузатый кофейник, стояли чашки и тарелочка с бутербродами. — Вам черный или…
— Черный. — Красин в знак признательности приложил ладонь к сердцу, решил, что пора, и дернул за невидимую ниточку. — Анна Григорьевна, вы давно разошлись со Стеблевым?
Занавес поехал в стороны, спектакль начался.
— Я никогда не была замужем.
— А Ленька? — смутился Красин.
— Ленька? — Анна Григорьевна снисходительно улыбнулась. — Леньку я с таким же успехом могла родить и от Крайникова.
— Ничего не понимаю, — сказал Красин. — Давайте начнем с самого начала.
— С самого самого?
— Да.
— А вам не будет скучно?
— Я умею слушать.
— Ну что ж, слушайте… — Анна Григорьевна добавила в кофе молока. — Жили-были два очаровательных мальчика — Яша Стеблев и Женя Крайников. И оба были безумно влюблены в девочку Аню…
— Давно это было?
— В десятом классе. Аня была красива, знала об этом и мучительно долго выбирала, кому отдать руку и сердце — Жене или Яше. У Яши было все: родители (отец — директор крупного московского гастронома, мать — учительница, преподавала в школе русский язык и литературу), шикарная библиотека, горные лыжи, магнитофон… А у Жени ни черта не было. Отец спился и умер, мать работала уборщицей, тоже попивала, и бедный малый подрабатывал по ночам в булочной. Надо сказать, что школа у нас была образцово-показательная, бывшая гимназия, занимались в ней девочки и мальчики привилегированных родителей, и скоро в нашем классе образовался, выражаясь современным языком, клан — своя музыка, свои песни, свои увлечения. Меня, естественно, в этот клан приняли — красивые девки везде нужны, а Жене показали от ворот поворот. Вот здесь-то Женя и проявил характер. Он поставил на карту все, чтобы попасть в клан и быть рядом со мной. Он стал работать по ночам в булочной, чтобы одеться и не выглядеть белой вороной, он приналег на занятия и этим добился того, что у него все просили помощи — списать там, подсказать или еще что-нибудь в этом роде, вступил в комсомол, заручался дружбой Яшки, чтобы только бывать у него дома и иметь возможность читать редкие книги — ведь в те годы, как вы помните, Есенин, Пастернак, Набоков, Платонов и многие другие были запрещены. Меня покорила эта настойчивость, я протянула ему руку и… заработала первую в своей жизни пощечину. Вернее, даже не пощечину, а… Не знаю, как сказать… Наверное, трагедия красивой женщины в том, что она вынуждена всю жизнь защищаться — от сплетен, лживых заверений, откровенной лести, от ненужных знакомств. Я, к сожалению, не сумела. — Анна Григорьевна допила кофе, закурила и снова погрузилась в воспоминания.
