Антонин Ладинский - Собрание стихотворений

Тростник в зефире вдохновенья
Трепещет, гнется, слезы льет.
Он существует, он — растенье,
Он мыслит, чувствует, живет.

Тростинка слабая не может
Бороться с Богом: прах и тень.
Благоразумие отложит
Копеечку на черный день.

Как в школьной басне Лафонтена:
Склонись, о смертный, пред судьбой,
Чтоб долго жить, чтоб в царстве тлена
Украсил мрамор путь земной.

Предпочитаю гибель дуба
Средь молний и орлиных сил,
Прекрасный голос, громы, трубы,
Трезубец бури, шум ветрил!

Предпочитаю шаг нелепый,
Шум черных платьев на балу,
И дуб, разбитый небом в щепы,
Любви трагической золу.

Приветствую удары грома,
Мильонные тиражи книг,
Народ средь бури ипподрома
И птиц стальных моторный крик.

Или в классической манере:
Минервы ветвь, перунов глас,
И лавр, и перси юной дщери —
Героям, посетившим нас.

Душа, ты счастье, гибель, муки
Разделишь с тем, кто одинок,
С рабом фракийским, что разлуки
Перенести в плену не мог.

С тем зверем, что в последней драме,
Уже сраженный тучей стрел,
Затравленный навеки псами,
Сражался, умирал, хрипел.

С тем кораблем (о моря влага!)
Что под огнем эскадр, в аду,
Не опустил на мачте флага,
А предпочел пойти ко дну.

Так дуб шумел на поле зренья
Под христианским небом бурь,
Не веря, не ища спасенья
И не надеясь на лазурь.

Но ты течению покоя
Биенье сердца предпочел
И биографию героя —
Возне трудолюбивых пчел.

Наш климат — музы и стихии.
Я посетил сей страшный мир
В его минуты роковые,
Я разделил с богами пир.

Я видел близко гибель Рима,
На стогнах травку, где сенат,
Эскадру кораблей средь дыма…
Галеры? Дым из труб? Закат?

Я видел дуб в бореньях бури,
В сияньи молний голубых,
Геракла, бьющегося в шкуре,
И час, когда герой затих.

Зачем ты арфа, а не доски!
Ты был бы мирным кораблем,
Носил бы синие матроски,
Пришли бы тараканы в дом.

Мой брат, я видел, как без слова
Торжественно ты погибал
Под гром «Бориса Годунова»
Среди лесных концертных зал.

Мой брат, в железной страшной клетке
Металась буря бытия,
И, сорванный с родимой ветки,
Кружился в этой буре я.

Нас погубила буря эта,
Шум платья на балу пустом,
И слабость бедного поэта —
Медь музыки и счастья гром.

А вы, тростник благоразумный,
Склонитесь же (в который раз),
Чтоб уцелеть сред бури шумной.
Вы всех переживете нас.

Ты — странный мир, где руки
Как лед, и пламень — рот,
Где люди терпят муки
И вечный снег идет,

Где путник в упоеньи
Твердит пред смертью стих,
Внимая в отдаленьи
Призывам арф твоих.

Ты — странный мир, где груди —
Ледок, а сердце — сад,
Где погибают люди:
В цветке смертельный яд.

На карте приключений
Ты — царство пихт для нас,
Край северных оленей,
Ты — атлас, где атлас.

Но в стуже мирозданья,
Средь ночи мировой,
Как тушь для рисованья
Чернеющей, глухой,

Ты всё, что есть в поэте
С небес — небесный страх,
Смерть лебедя в балете
И Моцарт, весь в слезах…

Жил смуглый и печальный
В Аравии поэт.
Журчал фонтан хрустальный
В садах его побед.

Он алгеброю хляби
Поэзии сверял,
Друг звезд и астролябий,
Шатров и книжных зал.

Вращался глобус в зале
Планетой голубой,
И звезды озаряли
В пустыне путь земной.

Шел караван верблюдов.
И не было воды
На донышке сосудов.
О, жажда! Где ж сады?

Как пальму или воду,
Тебя искал араб,
Как воздух и свободу
Галерный ищет раб.

Оазис в отдаленьи
Возник — глазам обман.
Как робкое волненье,
Газель мелькнула там.

И он с тоской газели
Твои глаза сравнил,
Уже средь пальм, у цели,
Уже совсем без сил.

Я тоже в катастрофе
От молний погибал,
Но не за чашкой кофе,
Не средь арабских зал,

А в хладе упоенья,
Средь северных земель,
Где смертным утешенье —
Олень, а не газель.

Верблюд или пирога,
Снег или виноград,
Одна у нас дорога,
Соперник и собрат —

Где музыка и пени,
Где арфы, слезы, лед,
Где пальмы и олени,
И тихо снег идет.

Восторженное щебетанье
Наивных школьниц и птенцов.
Счастливое существованье
Самодовольных и глупцов.

Все, что считается нормальным
Благоразумным бытием —
В тепле печном и одеяльном
Спанье, еда, пилюль прием.

Как будто ночь в росе, в крапиве,
Не слаще неги полотна?
Как будто — с гробом в перспективе
Бессонница глупее сна?

Жизнь, ты — разбитое корыто,
Свинья под дубом, теплый хлев.
Еще — ослиное копыто
И зубы потерявший лев.

О, вся пустыня трепетала,
А кони испускали храп,
И львица низко приползала,
Ложилась у прекрасных лап,

Когда ревел он в львиной страсти
И мускулами живота
Гнал воздух из горячей пасти,
Хлестал песок свинцом хвоста.

Как наполнялись кислородом
Его ребристые бока!
Как он запомнился народам,
На всех гербах, во все века!

Но смуглая дщерь Измаила
На эту шкуру не легла,
Напрасно сердце не пронзила
Ему арабская стрела.

С последней воздуха затяжкой
Зачем не умер он, взревев!
Теперь питайся манной кашкой,
Беззубый и плешивый лев.

Иной была жизнь Александра —
Смерть в Персии в расцвете лет,
Как буря, в молниях меандра
На пурпурном плаще побед.

О смертный, не играет роли
Количество в судьбе людей:
Здесь музыка сильнее боли,
А роза больше многих тлей.

Есть в жизни только два решенья,
И надо выбирать спеша:
Мир — маленькое уравненье
И — гибель, музыка, душа.

На выбор, сын: судьба героя
И пурпуром прикрытый прах
Иль только место в общем строе,
За бытие привычный страх.

Смерть рано иль писца забота,
Весь мир иль пузырек чернил,
Олимп иль скифская мерзлота,
Никея иль спина без крыл.

Зачем, грудь девушки волнуя,
Мы не погибли в двадцать лет,
Соединяясь в поцелуе.
Но Александру равных нет.