Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

Все это началось не нами,
И людей прошло — тьма тем…
Что делать с мускулистыми руками,
С косматым сердцем — все тем же и не тем?

Пусты проходят в мелкой радости и злобе
Дни наши, пустотой звеня:
Не раз пересек я — свою Гоби,
И гобийский песок изранил меня.

О, пращур мой, с топором кремневым!
Твой зычный голос в веках не смолк,
И во мне — современном и новом, —
Такой же притаился волк.

Хотел бы я любить иначе,
Но любовь жжет первобытным огнем.
И если ты не только зрячий,
Но и сильный — погибнешь в нем.

Прикрывайтесь лживыми словами,
Говорите о том, чего нет.
Но знайте, начался не нами
В песках, — тысячелетний след!

О, да, я знаю, получив ответ,
Прочту, подумаю: «Вы правы».
И все ж мне будет даже Ваше «нет»
Дороже «родины и славы».

Так ослепителен, так бел
Цветущий снег акаций… Им усеян
Наш дикий сад. И потому я смел
И, как сказали Вы, «рассеян».

Для тех, кто спит, — нисходит сон
И тишина на крыльях звездной ночи.
Сквозь предрассветный легкий звон
Я слышу: «Дни чем ближе, тем короче».

«Любовь — как ночью вдалеке
Огни судов, мелькнувших ало…»
…Сжав Ваши пальчики в руке,
сказать о ней Вам тихо и устало…

…Дорогу, зной, безумно яркий свет
И звон цепей (Сомненья? Долга?)
И я, и Вы, сказавшая мне «нет»,
Мы — будем помнить долго, долго…

Ты живешь и кажешься даже сытым,
У тебя такие же, как у нас были, винтовка и штык,
И не словам, от употребления избитым,
Прервать твой звериный зык.

В странное мы живем время,
И многое суждено нам увидеть наяву.
В тучную землю бросили семя
Проклятые буквы «Гэ-пэ-у».

Одинаково — злодея и праведника венчают
Топор гильотины или пламя на костре…
Воскресенья мертвых чаю И
 о Суде думаю на заре.

Но можешь ли ты есть, когда голодают дети?
Когда у них нет ничего, кроме нор?
Ты, обшаривающий клети
В доме собственном, — вор.

Иностранцам для доказательства теоремы
Необходима узость глаз твоих и ширина скул…
Звезды. Коммунистические шлемы.
От солдатских ног — миллионный гул.

Жизнь швырять
В
Сумасшедшем азарте.
Гильотинным заревом
Заливать крыши
Раздираемого
На тысячи партий
Революционного Парижа.
Воскрешать легенды
О диких гуннах.
Создавать свои
Вековые легенды.
Потрясать
Оборванцев
На старых трибунах.
Потрясать
Меднолобых
Членов Конвента.
Напоминать циклопических великанов.
Возвышать на бульварах
Заросшее темя
И
Однажды,
Разом,
Сорваться,
Канув
Прямо в какую-то
Тихую темень.
Прямо туда,
Где мечтают пяльцы,
Где думают предки на старых картонах.
Где будут
Холеные
Нежные
Пальцы
Распутывать космы
Бродяги Дантона.
И думать:
Ничто без тебя
Не стронется.
Никто такого рыка
Толпе
Не сможет дать.
Потому что —
Раз Дантон
Идет к любовнице,
Революция может
Подождать.
И однажды,
Проснувшись,
Увидеть,
Что серо
Парижское утро
И не на что
Больше надеяться.
Потому что
В дверях
С приказом
Робеспьера
Стоят
Национальные гвардейцы.
И однажды
Взглянуть
На знакомую площадь
С загудевшим
И сразу
Затихнувшим шумом,
И подумать, что
Жизнь
Это, в сущности, —
Проще,
Чем об этом
Принято думать,
И,
Увидевши смерть
Неприкрашенной,
Голой,
Бросить глоткой
В века
Несравненно простое:
— Робеспьер.
Покажи народу
Мою голову.
Клянусь.
Она!
           Этого!
                             Стоит!

А вдруг и — вправду была Россия,
Россия: пламя, вихрь, огонь!
Обожженных степей парусина,
Табунов длинногривых разгон?

А вдруг и тлел в сумасшедшем утре
Пригреваемый пласт реки?
Полыни горьковатые кудри?
Ошарашенных ветл парики?

А — вдруг и было золото звонов,
Когда колыхалась рожь.
Тайга Сибири, Байкал бездонный
И вправду был чудно хорош?

А если были и впрямь озера,
Реки, что краше в свете нет,
Моря, березы, опушки бора,
Заплетенные в лунный свет?

А — вдруг и правда были черешни,
Журавлей треугольный лет.
Песни. Бурливо стронутый вешний
Бултыхающий звонко лед?

А — вдруг?.. Нет. Молчи, молчи. Не надо.
Ты слышишь — так не может быть.
Почему же тогда мои серенады
Печали — не кличи борьбы?

Почему же тогда, словно моллюска,
Я ношу заклепанный шлем?
Отчего тогда о жизни русской
Не пишу великих поэм?

Но если вправду была Россия
В пшенице, во ржи и в овсе,
Ведь тогда ж мы семья, мы — родные —
Родные — ты слышишь ли — все!

Где-то там кудрявой пеной вьется
Тихий дым над синим цинком крыши.
Где-то там у старого колодца
Летним зноем сруб до черни выжжен.

Наклонилась старая беседка
Прямо к длинной разноцветной клумбе.
Из вьюнов зеленая эгретка
Распустилась на уютной тумбе.

Как всегда, трепещут на осине
Желтизной расцвеченные листья.
Небо — сине, и спокойно сини
Присмиревшие, простые мысли.

Тех же сопок золотых овалы
Сторожат долинную окрестность…
В этих сопках где-то затерялось
И мое взлохмаченное детство.

Ничего не сказать. Ничего не ответить,
Только б выдумать как-нибудь эту любовь.
Это солнце полярное в сумрачном свете —
Над вершинами черных полярных дубов.

Только б выдумать это последнее имя.
Только б как-нибудь, разом, нелепо узнать,
Что зима отмахала плащами седыми,
Что пришла безудержная злая весна.

Только мыслить, сначала достичь лучезарность.
Только рваться, но к ней никогда не прийти.
Только тайно скрывать золотую бездарность
И нелепое сердце терять по пути.

Ничего не понять. Ничего не измерить.
Никого не убить. Никого не пронзить.
Ничего не достать. Ни во что не поверить
И по черным асфальтам пытливо скользить.

Только жить. Только знать сумасшедшее имя,
Неповторимое имя, как солнечный дым.
Только думать, что кто-нибудь сердце подымет.
Только думать, что ты вдалеке и с другим.

Только с болью твердить сумасшедшее имя
И однажды шутя «умереть молодым».