Александр Ермаков Зильдукпых - Салатная органика

Было у Била огромное било,
Дочка Людмила, два сына дебила,
Также супруга – красотка Камила,
Мыло, кадило и два крокодила.
Когда по утрам восходило светило,
Бил колотил в своё гулкое било.
Азбука ритмов всех сразу будила.
И только Била она не бесила.
Супруга Камила Била просила
Выкинуть к чёрту дурацкое било
И у виска Била пальцем крутила.
Плохо мольба до мозгов доходила.
И вот один раз два сына – дебила
Открыли кладовку! Два крокодила
Быстро напали на спящего Била.
Парочка руки ему откусила.
Больше отец не возьмёт своё било.
Крепко держась за кривые перила,
Долго смеялись два сына – дебила…

Вдруг стало скучно. Тогда мать купила
Сыночкам трубу, точнее трубило.
Как – то под вечер два сына-дебила
Взяли трубу и отцовское било,
Дали концерт для работников тыла.
Отец тихо хлопал детям, чем было.
Понравилось всем! Только два крокодила
Тёрлись боками – их не зацепило.
Какая – то сволочь клетку открыла.
Скоро сынов мама похоронила.
Свыкся отец, у него есть тикила.
Выпив бутылку, его осенило!
Нет больше рук, есть в ногах ещё сила.
Треснул он пяткой босой в своё било
Так, что мансарду на доме скосило!
Тут же супругу инфарктом накрыло.

Взяла топор дочь безрукого Била
И крокодилов в момент расчленила,
Из кожи зелёной сумочку сшила,
Оставив отца, в Нью-Йорк укатила.
Там встретила парня – мордатого Фила,
В анфас был похож он на гамадрила,
Кожа его была цвета винила,
Был увлечён ремеслом педофила.
Имел двух дружков он: Вано – некрофила,
И чёрного, чёрного Джо – зоофила.
Людмила однажды их проследила
И Фила в момент она разлюбила.
Хотя под сердцем давно уж носила
Сына, темнее чем пол кило ила.
Сбежала от Фила, врача охмурила.
В его кабинете скоро родила.
Когда наркота её отпустила,
В сумочку сына она положила,
Ночью тихонечко дверь приоткрыла,
Вернулась на ранчо безрукого Била…

Был серый день и с небес моросило.
Люда в автобусе сына кормила
Грудью упругой и «кэмэл» курила,
И вспоминала, как с Филом тусила.
Вот остановка. Она подскочила.
Рядом с дорогой пять кактусов было.
Издалека ветерком доносило
Звуки там-тама безрукого Била.
К отчиму дому она подходила,
Когда у ворот какой-то мудила
В мать молодую вдруг бросил кадило,
А следом кусок хозяйского мыла.
Двое гостей у отца в доме было.
Оба без рук, всё по дому носило.
Люда с порога сказала: «Как мило!
Кто же в меня мылом кинул?» – Спросила.
«Мы из России племянники Била! —
Пьяная двоица проговорила. —
Мы не могли, у нас рук нет, Людмила». —
И двух поэтов тикила срубила.
Пледом oна рифмоплётов укрыла.
Пушкин, Есенин…Она их любила,
«У лукоморья» когда-то зубрила.
Вспомнив былое, она закурила…
Вдруг пуля-дура зигзаг прочертила,
Люде в сердечко она угодила.
Глупая смерть её не удивила,
Также в окне Саши Белого рыло…

Отрастает свежая бородка
И блестит на солнце черепок,
И в кармане рваная есть сотка.
Я – Неон, весёлый старичок!
У меня неоновые глазки,
Словно фары светятся в ночи.
Любят мои песенки и сказки
Всего мира грязные бичи.
Я брожу, мотая километры,
Позабыв про надоевший быт.
И плевать на встречные мне ветры,
Потому что я космополит.
Куба, Сахалин и остров Ява,
Острова – Сицилия и Крит…
Островам Земли почёт и слава!
Будет сыт везде космополит.

В обществе мутантов-инвалидов
Ем пирог из радионуклидов,
Запиваю кислотой шипучей.
Хорошо! Ведь я мутант живучий!
Мой желудок сделан из титана,
Потому мне всё по барабану,
Нос себе сменил на шнобель модный.
Даже главный орган детородный!
Не было других, взял поросячий.
А характер у меня козлячий.
Наплевать на крест и кол осиный,
У меня иммунитет крысиный!
Не страшна совсем радиактивность,
От неё лишь больше агрессивность…

Небритый панк захлопнул дверь
И на прогулку вышел с пивом,
Послал весеннюю капель,
Сарказм во взгляде был ленивом.
Он на заборе написал:
«Пошли все на…» и улыбнулся.
Вдруг кто-то шёпотом позвал.
Он огрызнулся, повернулся.
Но было пусто за спиной,
Лишь дверца на стене белела.
И снова шёпот был: «Открой».
И он открыл, дверь заскрипела.
И снова шёпот был: «Входи».
И панк вошёл, и провалился,
Вниз полетел. А впереди
Какой-то яркий свет искрился.
Увидел панк резервуар,
Вокруг улыбчивые рожи,
И в жидкость плюхнулся как шар.
Вокруг захлопали в ладоши…

Упал в гламур небритый панк,
Упал как в бочку с шоколадом,
Он плюнул мёдом, крикнул: «Фак!»
И стал ругаться сочным матом.
Он липким стал как фумитокс,
Его умыли, приодели,
Вдохнул ноздрёй отборный кокс,
Услышал райских птичек трели.
«Добро пожаловать в раёк!» —
Богема нежно пропищала. —
Забудь, дружок, про свой панк рок.
Здесь попкультура трон подмяла.
Культура поп здесь правит бал,
Здесь только речи о хорошем.
Останься с нами, маргинал,
Гламурным стать тебе поможем.
Тебе обратно нет пути.
Тебя мы быстро окультурим.
Моральный кодекс, вот, прочти.
Ещё запомни, мы не курим».

Он сладким был как мармелад,
Его припудрили стилисты.
И крикнул панк: «Прощай, мой ад!
Прощайте, скины, металлисты!
Теперь с богемой мне дружить,
Натужно гадам улыбаться.
Не выпить здесь, не покурить.
Заставят спортом заниматься.
Теперь я буду пить лишь то,
Что мне положено по рангу.
В облезлом клетчатом пальто
Не отрыгнуть в подъезде панку.
Я буду фильтровать «базар»,
Закрепостившись до предела.
Уже не выпущу я пар,
Он изнутри заполнит тело.
Однажды дырочку найдёт
И я испорчу светский раут.
Погубит сероводород,
Повергнет публику в накаут.
А если дырку не найдёт,
Тогда взорвусь я на фуршете,
Испорчу всем я новый год!
И снежных балерин в балете
Я содержанием своим
В момент измажу, запятнаю.
В Эдеме места нет таким.
Нет, я вернусь. Я исчезаю!»

Рукой взъерошил ирокез,
Как голограмма испарился,
Гламур покинув, он исчез.
Вдруг в подворотне очутился.
Дым папирос ударил в нос,
И стая панков засмеялась:
«Что за прикид? Где был, барбос?
Добей пяту, ещё осталась.
Запомни, завтра панк-обстрел,
Идём всей кодлой на тусовку.
Чтоб атрибутику надел
И на удачу взял «подковку» —
Зубокрошительный кастет.
На гопоту нарваться можем.
Ну что, вставляет или нет?»
И он ответил: «Предположим».
«Ты где такое слово взял?
Ха – ха – ха – ха!» – Тусняк смеялся. —
Ты, видно, с тумбочки упал!
Ты что в гламуре извалялся?»…

Островок есть в океане, точно не Буян.
Там циклопы расплодились, их там целый клан,
Разместились по пещерам, любят коз доить,
Кушать сыр и вечерами парами тусить.
Иногда на лобном месте барабаны бьют.
Великаны на танцполе пляшут и поют.
Одноглазые мальчишки курят в кулаки.
Одноглазые девчонки теребят платки…
А на острове циклопов сухо и тепло.
Там прижился Косоротов – жирное мурло,
Хитро-подлая душонка, на руку не чист,
Ест халявскую тушёнку, в прошлом окулист.
Он глаза циклопам лечит и живёт как царь.
Великаны тащат гаду творог, сыр, мендаль…
Без единственного глаза ни один циклоп
Не пройдёт и пяти метров, разобьёт свой лоб.
Беззащитным дуболомом сразу станет он,
И когда-нибудь сорвётся с высоты в каньон.
Если будет он, конечно, без поводыря.
Так что Вася Косоротов здесь живёт не зря.
Вася лечит глаукому, лечит нервный тик,
Близорукость убирает лупой в один миг,
Отслоение сетчатки вылечит ножом,
Операции проводит строго только днём.
Знает доктор медицину и микстур секрет.
Великаны пыль сдувают с Васиных штиблет.
По пещерам вечерами ходит окулист,
Он с циклопами играет в преферанс и в вист.
Вася мастерски мухлюет, пьёт густой кисель.
Плачут жёны великанов, пристаёт кобель.
Со стремянкой ходит в гости, просто обнаглел,
На сырках и на сметане он раскабанел.
Терпят бедные циклопы козни глазника,
Великану ведь без глаза – горе и тоска…

Для чего живу я на Земле?
Чтоб водяру видеть на столе,
Чтоб её в стаканчик наливать
И в желудок быстро отправлять.
И знакомый выловить приход,
Выстрелить из пальца в самолёт,
Огурцом солёным закусить.
Не учите, люди, меня жить!
Цели нет. Я счастлив на все сто.
Надеваю старое пальто
И иду по улице гулять,
И чуть-чуть бутылки собирать.
В рюмочной добавлю и пойду,
В летнем парке в травку упаду,
Крепко Землю обниму как мать.
Мне не стыдно и на всё плевать.

Для чего живу я на Земле?
Чтобы утром в зеркале-стекле
Увидать помятое табло.
Похмеляюсь. И опять тепло.
И опять я с кем-то говорю,
И за опохмел благодарю.
Для чего я на Земле живу?
Чтобы удержаться на плаву.
Я – алкаш, я – улиц санитар,
Подметаю городской базар.
Вспоминаю женщину свою,
Молодость, как под окном стою.
У меня три розочки в руках.
У неё ухмылка на губах.
Как же хороша она, нет слов!
Мне кричит: «Проваливай, Смирнов!
Ты противен мне, косой твой глаз!
Чтобы здесь стоял последний раз!»

Для чего живу я на Земле?
Чтобы отомстить такой свинье!
Надеваю снова я пальто,
А в кармане левом – долото.
И спешу к балкону я опять,
И в подъезде начинаю ждать.
Вот она по лестнице идёт
И, конечно, орбит свой жуёт.
Выхожу. Сейчас узнаешь, мать,
Как Смирнова Тошку обижать!
На суде сказали: «Влюбчив он,
Рынка санитар – Смирнов Антон. —
Адвокат-заступник говорил. —
От любви он женщину убил».

Для чего живу я на Земле?
Чтоб закончить жизнь свою в тюрьме,
Чтоб туберкулёз там подхватить
И в санчасти в пять утра остыть…