Яков Тублин - Образ жизни

Какой сегодня вечер пряный!
Ещё тепло, ещё светло.
Спасибо осени за праздник,
Спасибо лету, что прошло.

И птице завтрашней спасибо,
Спасибо — дожил до утра.
Я небесам шепчу: «Спасите
От боли, что была вчера».

И да хранит нас всех от горя
И голубой, и белый цвет.
Как элегично дышит море,
Какой простой даёт совет:

«Живи покуда, наслаждайся.
Как я дышу, так ты дыши.
Не суетись, не зарывайся,
А можешь, так стихи пиши.»

И всё вокруг полно доверья,
Что раньше и не снилось нам.
Здесь ритмы скачут по волнам,
И рифмы падают с деревьев.

Жёлтый клён на зелёной поляне стоит,
И такой удивительно ласковый вид —
Левитану, наверно, не снилось.
Левитан, главный русский художник, Исаак,
Ну признайся — слабо намалярить вот так?
Вы смогли бы, скажите на милость?

Одинокое облако вдалеке,
Куст зелёный на жёлтом песке,
Кошка рыжая с голубем в паре.
Ну, ответь мне, пожалуйста, Веня Ван-Гог,
Ты б такое на трезвую голову смог
Там — на юге, в провинции Арля?

В том и радость, и грусть, и успех, и беда:
Ни за что и нигде, никому, никогда…
Вам такое вовек не приснится —
То, что утром сегодня открылося мне
В Иудейской моей стороне:
Лист, летящий под небом из ситца.

Жаль, конечно, что в этом отрезке пути
Ваших красок карминовых не развести,
Будь хоть дважды, хоть трижды поэтом
В апельсиновых этих осенних лесах.
…Если завтра мы встретимся на небесах,
Расскажу я вам лично об этом.

Ласковый вечер спустился
В эти святые края.
Вот наконец и прибился
К милому берегу я.

Воина внук и раввина,
Бывший российский моряк,
Как тебе эта равнина
И левантийский маяк?

Как тебе этот гортанный,
Этот горячий язык,
Запах фалафельных пряный?
Да, понемногу привык.

Кончилась пьяная свадьба —
Что же о том горевать!
Вот на могилу слетать бы
К маме.
А после опять
Буду вдыхать у порога
Вечер тягучий, как мёд.

Ну, а отсюда дорога
Лишь вертикально идёт…

Ни днём, ни чёрной ночью,
Мне кажется опять,
Уж никогда воочью
Тех мест не увидать.

За гранью и за кругом
Живу я неспеша.
Между Днепром и Бугом
Ещё моя душа.

Где мокрым листопадом
Засыпаны года.
И я твержу: «Не надо,
Не надо мне туда!»

Я хуже или лучше
На свете жил досель,
Но вот родился внучек
В Эрец Исраэль[4].

Он не чужак приезжий
Из русских палестин,
А этих побережий
Законный гражданин.

Он станет новой вехой,
Он станет новым днём.
И только дальним эхом
Россия будет в нём.

Какой-то далью серой
И дымкой голубой,
Какой-то прежней верой
И дедовой судьбой.

Над этим вечным морем,
Где властвует иврит,
Он прикоснётся к Торе,
Молитву сотворит.

О том тысячелетье,
Неведомом ему.
О прадеде и деде,
Что канули во тьму.

Хочу я у внучки на свадьбе гульнуть,
На сына её хоть разочек взглянуть.
Чтоб в будущем веке хотя бы денёк,
Хотя бы часок
Быть счастливым я мог.

Я очень устал здесь,
Но тихо молю:
Господь, дай мне времени,
Я потерплю.

Дай тыщи восходов и тыщи дождей
На долгие годы для наших детей.
Дай песню одну, но без всяких оков,
Тогда и зови —
Я к дороге готов.

Но прежде хочу, чтоб сгорело в огне
Всё, что я и сам ненавижу во мне.
Чтоб сдохли враги,
Чтоб воскресли друзья.
Мне лучшей молитвы придумать нельзя.
Особая нация
Русская эмиграция:
Русский, еврей,
Это особая нация,
Это — крутой рассол.

В этом рассоле квасятся
Столько десятков лет
Гении, воры, классики —
Бывшей России цвет.

Мы, как степные лошади
С крепкою головой —
На Тель-Авивской площади, —
Бруклинской мостовой.

Слава за нами тянется
Памятного греха:
Мы мировые пьяницы
И мастера стиха.
Родины горькой отпрыски,
Бывшей страны народ,
Словно в бессрочном отпуске,
Здесь, «за бугром», живёт.

Сон тяжёлый мне голову мнёт.
Это ж надо такому присниться!
…В мокрой просеке серая птица
Всё никак не сорвётся в полёт.
Перья встрепаны, ноги в крови,
Переломаны крылья большие.
Далеко до пределов России,
Как от чёрного зла до любви.
Ветер чёрный гуляет в лесу,
И плывет в небе месяц библейский.
Профиль птицы такой иудейский…

Я проснулся в четвёртом часу,
Голубое окно растворил.

Лёгкий бриз Средиземного моря
Долетал из-за ближнего мола
И в рассветные трубы трубил.
Но стоял этот сон в голове,
Как сюжет из шекспировской пьесы.

…Скоро праздник, подумалось, — Песах.
Это видно по яркой траве.

Я — воздух на конце огня,
Я — камень на конце дождя,
Я — синее на грани красного,
Я — белое на грани чёрного.
Я — корень дерева,
Что тысячи тысяч лет
Питалось сточными водами
Чёрно-багрового мегаполиса,
Дерева тысячи лет
Дышащего удушливым дымом,
Высокого дерева
Весной выстреливающего в небо
Миллионы миллионов
Зеленых моих внучат,
Печально умирающих осенью
И уносимых жёлтыми ветрами
В серую пустыню.
Я — верхний слой живой земли
Под постаментом чёрного памятника тьмы.
Я — трава, ломающая железный асфальт.
Я — ствол пушки,
Нацеленной чугунным ядром
В самое сердце добра.
Я — голубая вода
Для закалки стали будущего меча,
Что снесёт с чёрного памятника
Смрадную голову зла и ненависти.
Я — острие этого меча.
Я — крик
На грани рыдания и песни.
Я — расстояние
От родильного крика
До смертного вздоха.
Вот поэтому
Я — синее на грани красного,
Я — белое на грани чёрного,
Камень на конце дождя,
Воздух на острие огня.

Возле белой синагоги
Дева смуглая стоит,
И младенец тихо дремлет
На её крутом плече.
Возле белой синагоги
Я стою — российский жид,
И войти я не решаюсь
Под ее высокий свод.

Мимо — в чёрных лапсердаках,
В шляпах чёрных и в пенсне.
Вот проходит сын Хабада,
Смотрит странно на меня.
Мимо — в чёрных лапсердаках…
А душа моя — во сне.
Не решаюсь, не решаюсь
Я переступить порог.

Я молюсь звезде заката,
Первой вспыхнувшей звезде.
И мои воспоминанья
Никому не увидать.
Я молюсь звезде заката
Одинаковой везде —
То ли в Иерусалиме,
То ли в Ялте, на горе.
Есть о чём мне помолиться.
Что у Бога попросить.
Сколько смуты накопилось

За прошедшие года.
Подойти к свече вечерней
И поклоны долго бить.
…Только я Его не вижу,
И не видит Он меня.

В зените солнце так палило,
Как палит здесь во все века.
Мы стали на краю могилы —
У кромки рыжего песка.

Вот здесь тебе досталось выпить
Последний приторный стакан,
Где Иордан впадает в Припять.
А, может, Припять — в Иордан.

Нет места для зелёной злобы.
Есть только горечь и печаль.
Как далеко достал Чернобыль!
В какую докатился даль!

Кадиш короткий кончен чинно,
Холодный камешек в руке.
А иудейская долина
На русском плачет языке.