Юрий Колкер - Юрий Колкер. Ветилуя. Стихи, написанные в Англии (1989-1999).
Душой затевается звуков блаженный комплот,
От сердца исходит мечта — и певец не сфальшивит.
Не слишком изыскан был харьковский этот старик,
Но болью напутствуем, гневом воодушевляем,
Любовью ведом, он в заветную область проник, —
И мы с благодарностью книгу его прочитаем.
1995
* * *
Свою вторую жизнь он так решил прожить:
Себе, с оглядкою на ближнего, служить,
Тщеты и суеты не числить наслажденьем,
Спокойный диалог затеять с провиденьем,
С первичной скудостью свой век соотнести,
Расчислить радости до смерти неизбежной,
Свечу под колпаком нести во тьме кромешной...
Разумный эгоист — что ангел во плоти.
Аскеза — вот соблазн и праздник небывалый
В разнузданной ночи Гоморры одичалой.
Океанический, творительный покой...
На первую же он давно махнул рукой.
1995
ОРИЕНТАЛИИ
1
Неужто выживем? Непостижим
Схвативший нас водоворот событий —
И пощадивший. Бочка под скалой.
Нас чудом вынесло на милый берег.
Дно высажено, жалкие пожитки
В камнях рассеяны, а в стороне
Еще родная злобствует стихия.
Но этот древний, выстраданный воздух
Уж слишком полон мыслью, слишком сладок,
Чтоб нам его могло недоставать...
Вавилонянин Мушезиб Мардук
Не нам ли шлёт поклон тысячелетний?
Он торговал на этих берегах,
А нам велит обзаводиться домом,
И мы попробуем...
Едва укладывается в сознаньи,
Где мы живём. Переверни бинокль
И посмотри — сквозь камни Хасмонеев,
Сквозь пыль Рамсесов и халдейский зной —
Туда, на жмущееся к стенке детство,
Картавое, в обидах, синяках,
Прозреньях и надеждах горделивых...
Там — рай прогорклый, коммунальный быт,
Сопенье примусов и керосинок,
Булыжный двор, сараи дровяные...
Неужто это было наяву?
Сентябрь. Хамсин. Палящая жара.
Слепяще бел иерусалимский камень.
Ты отправляешь дочку в магазин
За хлебом, сливками и кока-колой —
И не отвешиваешь серебро,
А жёлтую хрустящую бумажку
Суёшь ей в руку: это десять сиклей...
2
Обыденная жизнь в стране необычайной
Трудна еще и тем, что песня стеснена.
Здесь жезл миндалевый пронёс Иеремия —
Поймём ли, отчего так сокрушался он?
Освенцим, может быть, провидел, Хиросиму,
Эпоху дискотек... Избранничества дар
Тяжёл: поди посмей возвысить тут свой голос
На скифском языке!..
А всё-таки решусь: вон виноградник, там
И в полдень уголок тенистый мы отыщем.
Мне Суламифь туда дорогу указала.
Ее пророчеству не нужен перевод,
Как земледелию — истолкователь...
3
Памяти А. Г. Х.
Из мест, где снега и вороний грай,
Под старость попала ты в чудный край,
Гортанный, песчаный, кривой, верблюжий,
С жарой азиатской, с летейской стужей.
Слова, согревавшие душу там,
Сюда залетели, как птичий гам,
Пожухли под солнцем, осоловели, —
Глядишь, и могилу твою обсели.
Когда до меня докатилась весть,
Уж ты трое суток была не здесь,
Где листья акаций белы от пыли.
Лишь раз мы увиделись, поговорили.
Прости же... Позволь отлетевших птиц
Созвать с площадей мировых столиц.
Найдётся им пища и здесь, в Заречьи:
Я буду кормить их до новой встречи.
1984-95
ANNO DOMINI
Что этот год?! Пройдут и миллионы...
Геологический возникнет слой,
Машины в нём растают и колонны,
Пророчества отложатся золой.
Шепни, Тейяр, какими племенами
Наш мир наполнится в последний час,
Какие существа пройдут над нами
И к динозаврам приравняют нас?
Наш труд и стыд, влюблённость и беспечность
Суглинку станут крепью меловой,
Державинскую плюшевую вечность
Похоронив у нас над головой.
1994
* * *
Алле Геллих
Молодость склонна к эпосу, — значит, к утрате,
К долгой разлуке, к неутолённой любви.
Троя — вот ее нерв: там Зевс на подхвате,
Стройный сюжет, замешанный на крови.
Самоубийство ей кажется сильным ходом —
Правда, всё реже: всё-таки век не тот.
Скучно с милой квитаться или с народом,
Зная: Олимп и бровью не поведёт.
Помню, бродил я по городу днём погожим,
Ссору лелея и втайне собой гордясь,
А Каллиопа, дряхлея, врала: — Отложим!
Выдюжим, лишь бы пряжа не порвалась.
Молодость мнит, в закон возвышая частность,
На поколенья вперед закупить места.
Биологическая целесообразность —
Вот ее неподсудная правота.
Если бы старость могла, а молодость знала!..
Впрочем, формулу можно и развернуть:
В чём-то ведь правду гречанка мне нашептала:
Лишь к тридцати мы умеем подковы гнуть,
Лишь к сорока сообщается нам дорога...
Кто в Лабиринте шишек успел набить, —
Тот, поостыв, человека, страну и Бога
Только взаимной любовью готов любить.
1995
Кто годы страшные со мною не делил
* * *
— Кто годы страшные со мною не делил
На шаткой палубе, на улице Шпалерной,
Те для меня никто, — угрюмо я твердил
В гордыне суетной, в неправде суеверной.
Но век так явственно свернул себе хребет,
Мы так разительно переменились оба,
Что ни возмездья мне, ни оправданья нет, —
И тех, кого любил, не разлюблю до гроба.
11 сентября 1994
* * *
Истина, какой она мне чудится,
Заново под звёздами не сбудется.
Звуков я хотел тактильных, вяжущих,
Вещих, всё единым духом скажущих,
Простоты — пленительней, чем странности,
Нераздельности и неслиянности...
Говорили шепотом и начерно —
Вот и сглазили: вконец растрачена.
1995
* * *
В тот век Авзония убийство возвела
В языческий обряд — и чуть ли не с амвона.
А дни перикловы? Воздушна и светла
Над кровью и чумой — громада Парфенона.
Как уживаются жестокость с красотой?
Как две родных сестры. Двойняшки — не роднее.
В наш век не оживить их алгебры простой.
Отяжелев, мы сделались нежнее.
1995
* * *
Передай генотип и умри:
Вот и всё. Только это
Звёзды шепчут нам и буквари
И скрижали Завета.
Проиграл, кто не мечет икры.
На пиру и в постели
Мы — невольники страшной игры
Без объявленной цели.
Я — не я: коллективная плоть,
Земноводные ночи.
Милосердый и правый Господь
Отвратил свои очи.
Помнишь снимок тот школьный? На нём
Мы стоим, чуть стесняясь,
В нуклеиновый вязкий Мальстрём,
На глазах погружаясь...
16 июня 1995
* * *
Бездельник любит лесть, а тот, кто домовит,
Тот циркуль и отвес хвале предпочитает.
Да вычленится мысль — и душу нам живит! —
И муза в портике Евклида обитает.
Что сердцу ведомо, то словом уясним.
Непреходяще мил живого смысла скрупул —
Из хлябей и сует возносится над ним
Число усвоивший молитвоёмкий купол.
1995
* * *
Смерть станет родительским кровом,
Где путника ждут за столом,
Утешат приветливым словом,
Согреют сердечным теплом.
Войдёт он в просторные сени,
В покой, где светильник горит,
Уткнётся родимой в колени,
Заплачет от счастья навзрыд...
Жизнь станет бедой подростковой
В навек уязвленной душе,
Пустынею солончаковой, —
И, в сущности, стала уже.
16 октября 1995
* * *
Разве я поумнел? Ничего не прибавили годы
Кроме горьких обид, отвращенья к себе да стыда.
Долго ль так вот и буду тащиться с моим никогда
Катакомбами детской беды, стариковской невзгоды?
Тупиком эволюции всех нас мыслитель назвал.
Он исследовал многое, многим служил идеалам,
Воевал, сочинял, большевичил, а кончил провалом —
И себя ль одного этим страшным венцом увенчал?
5 августа 1997
Настанет день...
* * *
Настанет день, и родины не будет —
Не для меня или тебя: для всех.
Сиротство воссияет без помех
