Максимилиан Волошин - Путями Каина. Трагедия материальной культуры

Из кулака родилось братство:
Каин первый
Нашел пристойный жест для выраженья
Родственного чувства, предвосхитив
Слова иных времен: «Враги нам близкие,
И тот, кто не оставит
Отца и мать, тот не пойдет за мной».
Он понял истину, что первый встречный
Нам больше брат, чем близкие по крови.

Он — первый земледелец — ненавидел
Кровь жертвенных животных и принес
Плоды и колос вспаханного поля
В дар Богу,
Жаждавшему испарений крови.
Но был отвергнут его бескровный дар,
И он убил кочевника,
Топтавшего посевы.
«А эта кровь — тебе угодна, Ягве?»
И прочь ушел с пылающим клеймом:
«Отметится всемеро тому, кто тронет
Отныне Каина».

Порвавши узы кровного родства,
Он понял хмель одиночества
И горький дух свободы.
Строитель городов — построил первый тюрьмы;
Ковач металлов —
Сковал он первый плуг, топор и нож;
Создатель музыки, —
Прислушиваясь к ветру,
Он вырезал свирель
И натянул струну;
Ловец зверей — он на стенах пещеры
Обвел резцом
Виденья разгоряченных снов:
Бизонов, мамонтов, кабанов и оленей.

Так стал он предком всех убийц,
Преступников, пророков — зачинатель
Ремесл, искусств, наук и ересей.

Кулак — горсть пальцев, пясть руки,
Сжимающая сручье иль оружье, —
Вот сила Каина.

В кулачном праве выросли законы
Прекрасные и кроткие в сравненьи
С законом пороха и правом пулемета.
Их равенство — в предельном напряженьи
Свободных мускулов,
Свобода — в равновесьи
Звериной мощи с силами природы.

Когда из пламени народных мятежей
Взвивается кровавый стяг с девизом:
«Свобода, братство, равенство иль смерть» —
Его древко зажато в кулаке
Твоем, первоубийца Каин.

Меч создал справедливость.

         Насильем скованный,
         Отточенный для мщенья, —
Он вместе с кровью напитался духом
         Святых и праведников,
         Им усекновенных.
И стала рукоять его ковчегом
Для их мощей.
(Эфес поднять до губ —
Доныне жест военного салюта).
И в этом меч сподобился кресту —
Позорному столбу, который стал
Священнейшим из символов любви.

На справедливой стали проступили
Слова молитв и заповеди долга:
«Марии — Деве милосердной — слава»,
«Не обнажай меня без нужды,
Не вкладывай в ножны без чести»,
«In te, о Domine, speravi!»[1]
Восклицают средневековые клинки.
Меч сосвященствовал во время
         Литургии,
Меч нарекался в таинстве крещенья.
Их имена «Отклер» и «Дюрандаль»
         Сверкают, как удар.
         И в описях оружья
К иным прибавлено рукой писца:
         «Он — фея».

Так из грабителя больших дорог
         Меч создал рыцаря
         И оковал железом
Его лицо и плоть его; а дух
Провел сквозь пламя посвященья,
Запечатляя в зрящем сердце меч,
Пылающий в деснице Серафима:
         Символ земной любви,
         Карающей и мстящей,
Мир рассекающий на «Да» и «Нет»,
На зло и на добро.
«Si! Si! — No! No!»,[2]
Как утверждает Сидов меч «Тисона».

Когда же в мир пришли иные силы
И вновь преобразили человека,
Меч не погиб, но расщепился в дух:
Защитницею чести стала шпага
(Ланцет для воспаленных самолюбий),
         А меч —
Вершителем судебных приговоров.
         Но, обесчещенный,
         Он для толпы остался
                  Оракулом
         И врачевателем болезней;
И палачи, собравшись, хоронили
         В лесах Германии
         Усталые мечи,
         Которые отсекли
         Девяносто девять.

         Казнь реформировал
         Хирург и филантроп,
         И меч был вытеснен
         Машинным производством,
Введенным в область смерти, и с тех пор
         Он стал характером,
         Учением, доктриной:
Сен-Жюстом, Робеспьером, гильотиной —
Антиномией Кантова ума.

         О, правосудие,
         Держащее в руках
Весы и меч! Не ты ль его кидало
На чашки мира: «Горе побежденным!»?
Не веривший ли в справедливость
         Приходил
К сознанию, что надо уничтожить
         Для торжества ее
         Сначала всех людей?
Не справедливость ли была всегда
Таблицей умноженья, на которой
         Труп множили на труп,
         Убийство на убийство
         И зло на зло?
Не тот ли, кто принес «Не мир, а меч»,
В нас вдунул огнь, который
Язвит и жжет, и будет жечь наш дух,
         Доколе каждый
Таинственного слова не постигнет:
«Отмщенье Мне и Аз воздам за зло».

Права гражданские писал кулак,
Меч — право государственное, порох
Их стер и создал воинский устав.

На вызов, обращенный не к нему,
Со дна реторт преступного монаха
         Порох
Явил свой дымный лик и разметал
         Доспехи рыцарей,
         Как ржавое железо.

«Несчастные, тащите меч на кузню
И на плечо берите аркебузы:
Честь, сила, мужество — бессмысленны.
         Теперь
Последний трус стал равен
Храбрейшему из рыцарей».
         — «О, сколь благословенны
Века, не ведавшие пороха,
В сравненьи с нашим временем, когда
Горсть праха и кусок свинца способны
Убить славнейшего…»
         Так восклицали
Неистовый Орланд и мудрый Дон-Кихот —
Последние мечи средневековья.

Привыкший спать в глубоких равновесьях,
             Порох
         Свил черное гнездо
         На дне ружейных дул,
В жерле мортир, в стволах стальных орудий,
Чтоб в ярости случайных пробуждений
В лицо врагу внезапно плюнуть смерть.

Стирая в прах постройки человека,
Дробя кирпич, и камень, и металл,
Он вынудил разрозненные толпы
Сомкнуть ряды, собраться для удара,
Он дал ружью — прицел,
Стволу — нарез,
Солдатам — строй,
Героям — дисциплину,
Связал узлами недра темных масс,
Смесил народы,
Сплавил государства,
В теснинах улиц вздыбил баррикады,
Низвергнул знать,
Воздвигнул горожан,
Творя рабов свободного труда
Для равенства мещанских демократий.

         Он создал армию,
         Казарму и солдат,
Всеобщую военную повинность,
Беспрекословность, точность, дисциплину,
Он сбил с героев шлемы и оплечья,
Мундиры, шпаги, знаки, ордена,
Всё оперение турниров и парадов,
И выкрасил в зелено-бурый цвет
         Разъезженных дорог,
         Растоптанных полей,
Разверстых улиц, мусора и пепла —
Цвет кала и блевотины, который
Невидимыми делает врагов.

Но черный порох в мире был предтечей
Иных, еще властительнейших сил:
Он распахнул им дверь, и вот мы на пороге
Клубящейся неимоверной ночи
И видим облики чудовищных теней,
Не названных, не мыслимых, которым
Поручено грядущее земли.

         Пар вился струйкою
         Над первым очагом.
Покамест вол тянул соху, а лошадь
         Возила тяжести,
         Он тщетно дребезжал
Покрышкой котелка, шипел на камне,
Чтоб обратить вниманье человека.

Лишь век назад хозяин догадался
Котел, в котором тысячи веков
Варился суп, поставить на колеса
И, вздев хомут, запрячь его в телегу.
Пар выпер поршень, напружил рычаг,
И паровоз, прерывисто дыша,
         С усильем сдвинулся
         И потащил по рельсам
Огромный поезд клади и людей.

Так начался век Пара. Но покорный
Чугунный вол внезапно превратился
В прожорливого Минотавра:
         Пар послал
Рабочих в копи — рыть руду и уголь,
В болота — строить насыпи, в пустыни —
         Прокладывать дороги;
         Запер человека
В застенки фабрик, в шахты под землей,
Запачкал небо угольною сажей,
         Луч солнца — копотью,
         И придушил в туманах
Расплесканное пламя городов.

Пар сократил пространство, сузил землю,
Сжал океаны, вытянул пейзаж
В однообразную раскрашенную
         Ленту
Холмов, полей, деревьев и домов,
Бегущих между проволок;
            Замкнул
         Просторы путнику,
         Лишил ступни
         Горячей ощупи
         Неведомой дороги,
Глаз — радости открытья новых далей,
Ладони — посоха, и ноздри — ветра.

Дорога, ставшая
Грузоподъемностью,
Пробегом, напряженьем,
Кратчайшим расстояньем между точек,
Ворвалась в город, проломила бреши
И просеки в священных лабиринтах,
Рассекла толщи камня, превратила
Проулок, площадь, улицу — в канавы
Для стока одичалых скоростей,
Вверх на мосты загнала пешеходов,
Прорыла крысьи ходы под рекою
И вздернула подвесные пути.

Свист, грохот, лязг, движенье — заглушили
Живую человеческую речь,
Немыслимыми сделали молитву,
Беседу, размышленье; превратили
Царя вселенной в смазчика колес.

         Адам изваян был
         По образцу Творца,
Но паровой котел счел непристойной
         Божественную наготу
         И пересоздал
По своему подобью человека:
Облек его в ливрею, без которой
Тот не имеет права появляться
         В святилищах культуры,
Он человеческому торсу придал
         Подобие котла,
         Украшенного клепками;
На голову надел дымоотвод,
Лоснящийся блестящей сажей;
              Ноги
         Стесал как два столба,
         Просунул руки в трубы,
Одежде запретил все краски, кроме
Оттенков грязи, копоти и дыма,
И, вынув душу, вдунул людям пар.