Ованес Туманян - Стенание
У противников часто случается так,
В перебранках – друг друга не потчуют пловом!
Ну, а староста – дружбой с помещиком горд;
Объявился на площади, злой, словно черт,
Он с холопским усердием влез в перепалку,
И припас для строптивца здоровую палку.
Чабана он связал и влепил бедняку
Столько палок – не счесть, проявляя усердье,
И грозил: – Я тебя, бунтаря, упеку!
Не увидишь лорийского солнца до смерти!
Трое выборных старцев с поклоном земным
Кончить миром, по сельским, давнишним адатам,
Умоляли помещика, и перед ним
Лебезили, назвав миролюбцем и братом.
– Брат, – сказали, – не важно: кто прав, кто неправ,
Вы дрались не ножами, а только словами.
Ведь избили Чати; получай же ты штраф
И пускай восстановится мир между вами!
Как насытить помещичью жадность и спесь?
– Вам прощенье мое обойдется дороже!
– Больше нет ни гроша. Все, что собрано здесь,
Это наше последнее, – праведный боже!
Разве мы живоглота усовестим? Нет!..
Написал он, чтоб вызвать сочувствие в судьях:
«Дворянин я, дворяне отец мой и дед,
А пастух обложил меня матом при людях».
Вмиг приехал в село некий чин городской:
На фуражке – значок, бородища – лопатой,
Прямо к старосте: – Где, мол, такой и сякой,
Ваш пастух-бунтовщик, подстрекатель заклятый!
По приказу начальства явился Чати,
Стал, как столб – несуразный, огромный и дикий.
Он по-русски не знает ни слова почти,
Ни законов, – молчит, как джейран безъязыкий.
Опросили людей, подобрали статью,
По которой пастух подлежит наказанью
И Сибирью заплатит за дерзость свою,
Оскорбив дворянина бесстыдною бранью.
Трое старцев к помещику снова пошли,
Поминали обычаи в просьбе покорной,
Дали, сколько велел и, склонясь до земли,
Умоляли покончить с размолвкою вздорной.
– Брат, – сказали, – не злобствуй, побойся греха.
Вы дрались не ножами, а только словами,
Получай все, что хочешь, прости пастуха,
И пускай восстановится мир между вами.
– Знайте, люди, что кровь мне его не нужна.
Процедил он сквозь зубы. – Я совестлив тоже,
Я прощу, коль постелет жена чабана
В эту ночь господину начальнику ложе!
У кого еще капелька совести есть,
Разве скажет, как этот помещик бесчинный?
Но мужчина, хранящий семейную честь,
Не замедлит с ответом, достойным мужчины.
Три ружья на столбе здесь висели вчера…
Скольким людям судьба предназначила злая
Стать убийцами, ночью бежать со двора
И скрываться, в тюрьму угодить не желая!
Кто виновен? Сужу и никак не пойму:
Каждый год наши горести множит и множит,
И одно только ясно уму моему,
Что подобная жизнь продолжаться не может.
Этот – вольничать вправе, другой же – ни, ни!
Слова молвить не смей для своей обороны!
Я не смыслю, но ты, книгочей, объясни:
Что за бог предписал нам такие законы?
У простого и знатного – вера одна,
Что мужик, что помещик – армяне же оба!
Одинаково кровь у обоих красна.
Разве меньше сноровки в руках землероба?
Все дозволено знати, я ж должен молчать…
Эх, мой гость, не тревожь наболевшую рану,
Лучше мне на уста наложить бы печать,
А не то я гачахом, разбойником стану!..
Он затих. У костра мы сидели. Река
Клокотала в ущелье, в глубинах провала,
И дыхание ветра ночного слегка
Нас касалось и холодом нас обдавало.
