Елизавета Полонская - Стихотворения и поэмы
(«Конец»)
После первой публикации в «Вечерах» ее стихи появились в печати через шесть лет, подписанные уже не псевдонимом[6].
2. Война, революция и снова война (1914–1921)
Когда в 1914 году немцы напали на Францию. Лизу, имеющую французский диплом доктора медицины, отправили врачом военного госпиталя в Нанси, где ей пришлось пережить тяжелые месяцы обороны города. Война наполняла собою жизнь:
Хрипел санитарный фургон у ворот
И раненых выгружал…
Носилки стояли за рядом ряд,
Где вход в перевязочный зал…
(«Под яблонями Лотарингии»)
В 1915-м, когда Первая мировая война полыхала в Европе, всем российским политэмигрантам-медикам, обучившимся за границей, наконец позволили вернуться в Россию, чтобы подтвердить свои зарубежные дипломы сдачей полного курса экзаменов. Лиза получила российский диплом в Юрьевском (теперь Тартуском, Эстония) университете, и ее сразу призвали в 8-ю Армию Юго-Западного фронта, где в августе
года зачислили врачом в эпидемический отряд. Там она познакомилась с киевским инженером Л. Д. Полонским и вскоре вышла за него замуж (с тех пор носила фамилию мужа и начала подписывать стихи «Елизавета Полонская»»). Впрочем, с мужем она вскоре, столь же неожиданно для близких, развелась. В декабре 1916 года родился ее сын, Полонская отвезла его в Питер к матери и вернулась на фронт. В апреле 1917-го она приехала в революционный Петроград, чтобы остаться там навсегда (отец ее умер, и всю дальнейшую жизнь она прожила с матерью, сыном и братом — все в том же доме 12 по Загородному проспекту). В Петрограде служившая врачом в фабричных амбулаториях Полонская застала октябрьский переворот, в главном штабе которого было немало ее давних знакомцев. Как почти все тогдашние интеллигенты, она вела скудную жизнь беспартийного служащего эпохи военного коммунизма. Чтобы как-то прокормить семью, приходилось тянуть лямку нескольких совместительств. И все же в тревожном 1919-м, когда к городу подступала армия Юденича, она много писала, тогда же и почувствовала, что ей не хватает поэтической школы. Так в голодном Петрограде, не переставая работать врачом, она записалась в литературную Студию — учиться у Николая Гумилева стихам, а у Корнея Чуковского и Михаила Лозинского — искусству поэтического перевода.
Стихи Полонской той поры, пока она не была еще вовлечена в литературную жизнь города, как-то ее приподнявшую, отражают угрюмость тою времени, полную его беспросветность;
Сменяются дни и проходят года,
И с каждою ночью все ближе беда
Над этим отверженным краем.
Сменяются дни и проходят года,
И мы ко всему привыкаем…
(«Сменяются дни и проходят года…»)
Летом 1920 года в Петрограде был создан Союз поэтов; более ста молодых авторов (!), желающих вступить в него, представили тетрадки своих, разумеется, неопубликованных стихов, и приемная комиссия в составе А. Блока, М. Лозинского, М. Кузмина и Н. Гумилева, рассмотрев их, выносила решение — принять или нет. Заявление Полонской обсуждали 7 сентября 1920 года. Письменные отзывы мэтров на представленную рукопись стихов сохранились.
Блок: «Довольно умна, довольно тонка, любит стихи, по крайней мере современные, но, кажется, голос ее очень слаб и поэта из нее не будет»[7]. Лозинский: «По-моему, Е.Г. Полонскую принять в Союз следует, хотя бы в члены-соревнователи. Ее стихи не хуже стихов Вс. Пастухова[8]» замечание Лозинского — несомненный укор комиссии, принявшей Пастухова; отметим, что Блок, бывало, как в случае Вс. Пастухова, рекомендовал в действительные члены Союза и тех, чьи сочинения поныне остаются неизвестными даже специалистам). Гумилев: «В члены-соревнователи, я думаю, можно». Кузмин: «По-моему, можно»[9].
Е. Г. Полонская была принята в члены-соревнователи Союза поэтов.
На робкую ученицу Полонская не походила; об этом свидетельствуют мемуаристы, да и ее собственные воспоминания «Города и встречи». Полонская участвовала в литературной жизни города — в заседаниях и литературных вечерах студии «Всемирной литературы», Вольной философской ассоциации (Вольфилы), Союза поэтов, Дома Искусств. Она познакомилась со многими литераторами: с Андреем Белым, чьей прозой восхищалась, Замятиным, Ремизовым, дорожила дружбой и прислушивалась к мнению Шкловского, Тынянова, Эйхенбаума и Корнея Чуковского, подружилась с Серапионами и стала членом их Братства. Но только два человека оказались ее настоящими учителями: Николай Гумилев и Михаил Лозинский. Это не означает, конечно, что, скажем, поэзия Гумилева оказала на нее заметное влияние — тогдашние рецензенты, кстати, отмечали в ее стихах следы влияний иных акмеистов: Мандельштама, отчасти Ахматовой, но имени Гумилева никто не назвал (правда, это могло быть связано и с его расстрелом)… Точно так же это не означает, что все стихи Полонской Гумилев принимал благосклонно — в ее воспоминаниях есть рассказ о том, какое грозное молчание повисло на собрании в Союзе поэтов, когда Полонская прочла стихи:
Я не могу терпеть младенца Иисуса,
С толпой его святых, убогих и калек, —
Прибежище старух, оплот ханжи и труса.
На плоском образе влачащего свой век. —
и как Гумилев встал и демонстративно вышел из комнаты. Но, повторим, именно Гумилев профессионально очень многому научил Полонскую, как поэта («Он давал нам упражнения на различные стихотворные размеры, правил вместе с нами стихи, уже прошедшие через его собственный редакторский карандаш, и показывал как стихотворение вдруг начинает сиять от прикосновения умелой руки мастера. У него я училась придавать форму лирическому импульсу»[10]). Во все времена Полонская об этом помнила, но только в 1966-м в ее предисловии к «Избранному» напечатали строки об учителе, расстрел которого столь осязаемо запечатлен в ее стихах 1921–1922 годов, увидевших свет лишь в 2006-м:
И мне видится берег разрытый,
Низкий берег холодной земли,
Где тебя с головой непокрытой
Торопливо на казнь повели.
Чтоб и в смерти надменный и гордый
Увидал перед тем, как упасть,
Злой оскал окровавленной морды
И звериную жадную пасть…
(«Гумилеву»)
Елизавета Полонская — член литературной группы «Серапионовы братья» с самого ее основания 1 февраля 1921 года[11]. Стихи Полонской все Серапионы — каждый из них не походил на других — приняли. («В феврале 1921 года, в период величайших регламентаций, регистраций и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный устав, — читаем в знаменитой декларации Льва Лунца “Почему мы Серапионовы Братья?” (1922) — мы решили собираться без уставов и председателей, без выборов и голосований. <…> Мы — братство, требуем одного: чтобы голос не был фальшив»[12] — так декларировались единодушные тогдашние представления и намерения братьев, а голос Полонской, несомненно, не был фальшив…). В течение всего реального существования группы (1922–1926) Полонская ежегодно к 1 февраля писала оду на очередную годовщину Серапионовых братьев (они приводятся в этой книге). Отметим, что уже в 1922-м состав группы окончательно установился: в ней состояло всего 10 человек, из них — двое поэтов: Елизавета Полонская и Николай Тихонов, напечатавший в 1922-м в издательстве у «Островитян», где был лидером, свою первую книгу «Орда», после чего перешел к Серапионам[13]. С 1922-го Полонская время от времени печатала свои стихи в скудной тогдашней периодике… В том же году был напечатан и первый ее, с тех пор широко известный, перевод — «Баллада о Востоке и Западе» Киплинга.
3. «Знаменья» (1921)
Первая книга стихов Полонской («Знаменья») вышла в петроградском кооперативном издательстве поэтов «Эрато» в 1921 году. «Когда я перечитываю эти стихи, — вспоминала она десятилетия спустя, — я вижу неосвещенный в снежных сугробах Невский и себя в валенках и кепке, бредущей с ночного дежурства в 935 госпитале, что на Рижском, по направлениию к Елисеевскому дому на Мойке, тогдашнему “Дому Искусств”, где за барской кухней в “людском” коридоре, прозванном “обезьянником”, в комнате Миши Слонимского собирались Серапионовы братья…»[14].
В 1921-м для издания книги требовалось официальное разрешение Революционной Военной Цензуры (РВЦ)[15], и, составляя «Знаменья», Полонская не рискнула включить в них стихи, казавшиеся ей, скажем мягко, слишком резкими и неортодоксальными. РВЦ печатать «Знаменья» разрешила, но в дальнейшем половину этих стихов цензура, реформированная в 1922 году и зашифрованная («Главлит» и т. д.), перепечатывать запрещала.
